Хватай Иловайского! - Белянин Андрей Олегович. Страница 35
Куда уж хуже, каменное здание стало скрипеть и пошатываться. С потолка посыпалась извёстка, пол в подвале ходил ходуном, а перепуганные завсегдатаи, хватая катающиеся по половицам бутылки, быстро пили из горла, уже не деля на чётные и нечётные — всё одно помирать…
— И-ло-вай-ски-и-ий!!!
— Да иду я, иду! Чего сразу в крик-то? — буркнул я себе под нос, и буря прекратилась в тот же миг, словно по волшебству. Тишина повисла, как в церкви — мягкая, душевная, благостная…
— Шёл бы ты отсюда, хорунжий-с, — вежливо попросили меня из-за барной стойки.
Я понимающе кивнул, не обиделся, осторожно положил у порога две копейки медью как чаевые и на цыпочках покинул разгромленное здание.
Картина, явившаяся моему взору на улице, была не менее величественна: поваленные фонарные столбы, покосившиеся балконы, лежащая пластами и боящаяся поднять голову нечисть, бормочущая сквозь зубы то ли хвалу милостивой матушке Хозяйке, то ли проклятия её полюбовнику в лампасах. Ибо как же тихо да ладно они все тут жили, пока его (меня то есть) нелёгкая на горбу не доставила…
— Ну что могу сказать, граждане, — лавируя между рядами чертей, бесов, упырей, колдунов, оборотней и ведьм, объяснялся я. — Будет время, извинюсь. А сейчас не могу, не серчайте, сама Хозяйка меня на правёж требует! Или мне ещё тут чуток с вами поболтать, а она подождёт, да?
Если кто и хотел за всё со мной посчитаться, то разумно перевёл планы мести на следующий месяц. Вот так-то лучше… Я горделиво шёл по свежепотрёпанному городу, и — вы не поверите! — ко мне в первый раз никто не пытался пристать. Не то чтобы там напасть, а вообще хотя бы поздороваться или улыбнуться издалека, помахивая ручкой. Нет, все куда-то попрятались, прижупились, втиснулись во все щели и даже косить в мою сторону не пытались. Ажно неудобно даже…
Не забыть бы спросить у красы ненаглядной: каким чудом техники она такие торнадо в городе устраивает? Полезнейшая вещь, если вдуматься. Да умей мы такое, будущую польскую кампанию можно было бы и не начинать: пустил один ураган на Варшаву, другой на Краков — и пошла высокомерная шляхта сдаваться стройными полками…
безмятежно напевал я, идя через широкую площадь к железным воротам двухэтажного дворца правительницы Оборотного города. Или, как здесь принято по-простому, без чинов, к самой Хозяйке! Первое, что бросилось в глаза, так это коленопреклонённая фигура бабки Фроси под бдительным прицелом медных львиных голов. Как они могут плевать направленной струёй огня на сто шагов вперёд — на своей шкуре лучше не испытывать…
— Стоямба, Илюха! — довольно жёстко остановил меня Катенькин рык. — Судить тебя, кобеля, буду по всей суровости военного времени. То есть моего сегодняшнего настроения!
Хм… это ещё что за чудеса ревности? Отродясь я кобелём не был. Ну, отметился на сеновалах по молодости лет, так не на каждой же юбке. Если уж кого и звать консультантом по деликатным вопросам, так это дядюшку моего, Василия Дмитриевича. Он и в седых годах любовные стишки пишет, перед губернаторской дочкой усы крутит, кобелируя напропалую… А я-то при чём?
— Молчишь, развратник?! Не хочешь говорить без адвоката? И правильно. Вот только пасть раскрой, и всё! Одно слово в своё оправдание, и нет тебе прощения, понял? Кивни.
Я пожал плечами. Медные львы недовольно рыкнули в мою сторону. Пришлось кивнуть.
— А теперь слушай сюда, — грозно продолжала неутомимая Катенька самым прокурорским тоном. — Итак, прямо сейчас невинная дева Ефросинья, именуемая в дальнейшем как бабка Фрося, утверждает, что не далее как сегодняшним утром ты встретил её у одинокой берёзы, где и склонил уговорами к безудержному сексу. Было такое? Было, говорю?! В глаза смотреть! Тьфу, львам в морды! Говори, было?!
Я медленно обернулся к замершей столбом пожилой людоедке, покачал головой, потом повернулся к медным львам и демонстративно покрутил пальцем у виска. Большего бреда мне до сих пор слышать не доводилось…
— Так… отпираемся, значит. В молчанку играем. Хорошо-о… Дева Ефросинья, а ну быстренько повтори всё, что мне час назад докладывала!
— Поймал он меня, стало быть, под берёзою, — практически без остановки затараторила бабка, не краснея и не запинаясь, что свидетельствовало о многолетней практике вранья. — Повалил на землю, изодрал одёжу и овладел мною бесчинно и многократно! Цельный час бесчестил как хотел, подлец!
— Сколько раз? — скромно уточнил я.
— Чего-сь?
— Сколько раз он тебя… бесчинно бесчестил, — рыча, повторила Катенька.
— А-а, вона ты о чём, матушка… Дык рази упомнишь? Разочков эдак четырнадцать, а то и все шестнадцать!
Я кротко поднял очи к львиным мордам. Суд можно было прекращать по причине полной профанации обвинения…
— Шестнадцать раз в час… — мечтательно прикинул потеплевший голосок моей ненаглядной. — Это примерно по три-четыре минуты на каждый акт? Иловайский, ты — монстр!
— Дык и я о том же, матушка! — счастливо подпрыгивая, вновь включилась дева Ефросинья. — Можно хоть теперь предать его казни лютой, смерти безвременной? А то чё ж получается, я тут вся разнесчастная, а он нате вам, стоит себе безнаказанно, ягодицу чешет…
Ничего подобного я не чесал, обман, поклёп и бабкины фантазии. Медные львы прокашлялись, выдувая через ноздри дым с чёрным пеплом, а потом без скрипа растворились ворота.
— Иловайский, заходи.
— А я, матушка? Со мной-то чё будет? А то ить ежели я тута справедливости не добьюсь, ить мне и до Страсбурга сбегать недолго. Чай, помогут умные люди правильную жалобу написа-а…
Огонь из левой пасти ударил без предупреждения, на миг превратив вспыльчивую кровососку в компактный яркий факел. Мгновением позже из него лихо выпрыгнула абсолютно голая бабка, бесстрашно сбросив полыхающие лохмотья и удирая со скоростью орловского рысака. Вот и всё, судебное разбирательство короткое, приговор выносится быстро, исполняется сразу же, апелляции не принимаются. Ладно, пойду успокою грозу мою кареокую…
Адские псы встретили меня радостным лаем. Я достал из кармана ржаной сухарь, разломил и уж как мог, хоть по крошке, угостил каждого. Сука дохаживала с животом последние сроки, видать, на неделе ощенится. Хотелось бы выпросить у Кати одного кутёночка нам на войско, племенного кобелька, да ведь всё одно откажет. Дескать, они на одну половину космического происхождения, сиречь инопланетного, а на вторую генетический эксперимент, и как поведут себя при скрещивании с нашими дворнягами — сам господь бог не знает, так что лучше не рисковать. А то скрестишь, как корову с курицей — ни молока, ни яиц, зато летает низёхонько и гадит вот такенными лепёшками! По знакомым ступенькам в горницу к милой я взлетел соколом…
— Шестнадцать раз в час, — тепло приветствовала меня Катенька, обнимая и целуя в щёку. — Нет, ну я всякого могла ожидать от российского казачества, но чтоб такое-э… И самое главное, милый, где ж ты моей бабе Фросе так дорогу перешёл, что она на тебя телегу за телегой катит?
Я честно развёл руками — знать не знаю.
— Ладно, выясним при перекрёстном допросе. А сейчас, пока я ставлю чайник, поведай мне, сокол ясный, зачем ты в Оборотный заявился? И почему, кстати, не ко мне, а сразу в церковь, в лавку и в кабак? Чует моё сердце, у тебя опять проблемы наверху…
— Угадала, — вежливо присаживаясь на табуреточку, признался я. — Дозволишь ли всё по порядку поведать?
— Дозволю. Поведывай. Только со всеми подробностями, сокращённые версии уже как-то не цепляют.
Я собрался с мыслями, определил, с какого места начать, и, наверное, добрых полчаса всё ей рассказывал. То есть с той минуты, как я «поджарил» саму Смерть в ожидании научной конференции, и до таинственной плоской вещицы, украденной мною из дупла берёзы, под которой я якобы и «обесчестил» незабвенную бабку Фросю. Быть может, длинновато получилось, конечно, да ведь она сама просила со всеми подробностями, вот и пожалуйста…