Бандиты. Красные и Белые - Лукьянов Алексей. Страница 10

Как ни силен был страх, Богдан стащил с шеи покойника драгоценную побрякушку — петуха. Стоило сжать в кулаке холодный металл, как руку, да и все тело, охватила мелкая дрожь, будто схватился за край работающей мощной машины с кучей вращающихся маховиков, шестерней и валов. И если не удержишься на краю — перекрутит тебя машина на фарш, не подавится.

В тот же миг вопрос, который стучал у Богдана под черепушкой — почему дядь-Сила концы отдал? — перестал быть вопросом. Богдан скорее почувствовал, чем понял: сердце у дядь-Силы не выдержало крепкой браги и крепкого жара. И тотчас фигурка подсказала: драпать надо. Сразу вспомнилось, как странно приютившая их хозяйка смотрела на красные околыши на папахах. Наверняка выдаст кулакам, если те пойдут искать беглецов.

Богдан не любил вспоминать, что произошло потом. Как он пытался открыть подпертую снаружи поленом дверь, как подцепил тупым ножом половицу в предбаннике и, извиваясь ужом, выполз наружу. Как совершенно голый, по снегу в сумерках крался к дому хозяйки. По счастью, та убежала за подмогой, и Богдан, роясь в сундуке, нашел чье-то чистое, хоть и ношеное, исподнее, порты, рубашку, обмотки, а заодно теплый халат-чапан, треух и добрые охотничьи рукавицы-шубинки для стрельбы.

Как убил дочку хозяйки, которая пыталась ему помешать. Убил, затыкав тем самым тупым ножом, найденным в предбаннике.

С тех пор он не любил оставаться один на один с бабами и девками. Его компании нравилось, когда во время мытья их поливала беременная Машка, а Богдан просил поливать себя либо Дорми- донта, либо его малолетних сыновей. Парням же своим строго-настрого запретил трогать Машку и Марфу, а бабам разрешил лупить бандитов, если станут охальничать.

От тяжких мыслей, усиленных похмельем, отвлек хозяин, притащивший ведро с горячей водой.

— Лей помалу, — велел Богдан, раздевшись.

Намылившись, он стоял как столб, пока Дорми-

донт потихоньку лил сверху воду. Потом вытерся насухо, надел чистое белье и уже после этого, окончательно проснувшийся и злой на свое похоронное настроение, вышел к столу.

— Ну что, куда сегодня? — спросил Левка, обгладывая куриную ногу.

— В дозор.

— Какой дозор, Богдан, всю неделю уже в дозоре?! Просто так коней гонять по степи?

— Ясный сказал — ходить в дозор, значит, будем ходить в дозор, — процедил Богдан. Вид еды ему был противен, он пил квас на хрене и громко, долго отрыгивал.

— Левка дело говорит, неделю уже без дела болтаемся. Скучно! — подал голос Алпамыска.

Богдан вынул из кобуры маузер.

— Главным быть хочешь? Возьми и пристрели меня.

Алпамыска отвел взгляд. Странное дело: когда петух был зажат в ладони или висел на шее, глаза у Богдана из серых превращались в зеленый да голубой. Никто из банды не мог выдержать взгляда этих разных глаз.

— Ясный говорит, что делать, и ни разу еще нам порожняк не подогнал. Когда мы с вами без куша возвращались?! — Богдан свирепо оглядел своих головорезов.

Те сидели, опустив глаза, и молча чавкали.

— Сказано: сторожим, пока казаки не пройдут. Как только засечем движение — будет новое дело. Пожрали?

Головорезы кивнули.

— Тогда по коням.

Богдан познакомился с Ясным в середине марта, через две недели после смерти дядь-Силы, когда толкался на вокзале в Алгае.

Александров Гай был небольшой железнодорожной станцией в Саратовской губернии, где формировались новые соединения Красной Армии. Богдан приехал сюда, чтобы в толчее упереть винтовку или револьвер, а, может, и деньжатами разжиться. Петух надежно страховал от опасности, так что за три дня толкучки он украл маузер, две винтовки Мосина, револьвер, семь золотых червонцев и ящик патронов. Однако у петуха была нехорошая особенность — от неприятностей он не спасал.

Петух, висящий на шее и холодивший грудь, помогал связать воедино то, что Богдан видел, из этих наблюдений делать неожиданные выводы и принимать правильное решение, но и только. К примеру, Богдан спер в толчее четыре пары новых сапог и нес их в тайник. По смятому лопуху, плохо прилаженной к забору доске и молчанию Тузика, запертого в тайнике, он понял, что там его ждет засада, и ломанулся прочь, но чья-то сильная рука уже держала его за локоть.

— Отпусти, больно! — зашипел Богдан.

— Не рыпайся, малой, а то башку отверну, — ответил мужик в форме краскома.

По поведению и голосу стало понятно, что выдавать Богдана краском не намерен. Были у него какие-то свои интересы. Он специально посадил в тайник засаду, чтобы отвлечь внимание Богдана, а когда тот заметался — поймал.

— Чего надо?

— Не ори, — спокойно сказал краском. — Ты же не хочешь, чтобы нас услышали?

Странное дело: петух ничего не подсказывал Богдану. Опасен ли незнакомец, полезен — понять было невозможно.

Они отошли к глухой кирпичной стене какого-то амбара.

— Воруешь, значит? — спросил краском.

— Не ворую, а подбираю потерянное.

— Мудро. Не надоело по мелочи работать?

Богдан даже рот раскрыл.

Краском велел называть его Ясным и рассказал, что скоро через Алгай пойдет эшелон с продуктами, обмундированием и денежным довольствием. Если успеть к этому времени собрать надежных людей, то можно неплохо поживиться, да еще и Советам насолить.

Солить Богдану не хотелось, но как только было сказано про эшелон, петух вновь включился: оно, соглашайся! И Богдан не пожалел. Собранная им за неделю компания нормально провернула дельце и разбегаться не стала. С этого момента Богдан следовал за Ясным.

Ясный время от времени говорил, где и что лежит без должной охраны, причем не только у красных, но и у белых тоже. От Богдана и его людей требовалось только не попадаться. Связь держали через голубей, но иногда Ясный сам находил

Богдана. Встречи казались совершенно случайными, но петух говорил об обратном.

Неделю назад голубь доставил письмо, в котором Ясный просил не шуметь какое-то время, а просто прочесывать степь в поисках большого отряда казаков. Как только отряд будет обнаружен, следует известить о нем Ясного, и тогда он сообщит о новом деле. Без петуха Богдан наплевал бы на приказы Ясного, но петух говорил — дело верное, не сомневайся. Богдан мучился, что зависит от какой-то железяки, но железяка ни разу не ошибалась. Так что Богдан продолжал патрулировать степь.

Он не знал, каким именно путем пойдут белые, поэтому заминировал несколько возможных. Но именно сегодня — фигурка намекнула на это, едва Богдан вскочил в седло, — сегодня будет веселье.

— Пошли, — сказал он, и четверка всадников умчалась в закат.

2 СЕНТЯБРЯ 1919 ГОДА

Лёнька

Луна в небе висела огромная и желтая, почти как солнце, и пусть степь не просматривалась до горизонта, все было отлично видно шагов на сто.

Всадники и повозки ехали почти с идеальными интервалами. Ковыли качались, словно волны, казалось: прыгни щучкой, войди без плеска в это серебряное море — и накроет тебя с головой, останется лишь подождать, когда отряд проскачет мимо. Потом вынырнешь — и плыви на все четыре стороны.

Сейчас, когда страх, зной и мошка остались позади и можно было как следует поразмыслить над тем, как сбежать, Лёнька понял, что поторопился. То, что в поселке казалось простым и очевидным, в походе оказалось чрезвычайно сложным. Во-первых, Лёнька постоянно находился под боком у Ми- лентия с Николой, и они не на шутку о нем пеклись. Во-вторых, отряд нарочно огибал все хутора и станицы на своем пути, чтобы не обнаружить себя ни единым чихом. В третьих же — ив главных! — Лёнька не знал, куда идти.

Получалось, что предупредить Чепаева о готовящемся нападении никак не получится. Оно, конечно, если подумать — ничего страшного. В конце концов, Лёнька не присягал Советам, и как раз даже наоборот — присягнул на верность Верховному Правителю, хоть и пальцы при этом скрестил. Но хотелось Лёньке, чтобы победили красные, а белые... ну, чтобы они просто ушли, несолоно хлебавши. Живые и здоровые по возможности.