Маунтолив - Даррелл Лоренс. Страница 18

Мерритт, камердинер, кряжистый человек с бледным лицом и мрачной миной церковного старосты, благоприобретенной за долгие годы работы в резиденции, как раз собирался идти наверх; на подносе у него покоились шейкер, полный мартини, и одиноко поблескивающий стакан. Как только Маунтолив поравнялся с ним, он остановился и сказал сипло:

«Только что поднялся, одевается, у него сегодня обед в Кремле, сэр».

Маунтолив кивнул, обошел его и понесся вверх по лестнице, перешагивая через ступеньку. Мерритт вернулся к буфету и поставил на поднос еще один стакан.

Сэр Луис одевался и невесело насвистывал, глядя на свое отражение в большом — в рост человека — зеркале.

«А, это ты, мой мальчик, — сказал он отсутствующим тоном, заметив Маунтолива. — Я еще только одеваюсь Знаю, знаю уже. Черный день для меня. Мне позвонили из канцелярии в одиннадцать. Значит, ты таки своего добился. Поздравляю».

Маунтолив с явным облегчением присел на краешек кровати — новость была воспринята благожелательно. Продолжая мучиться с галстуком и крахмальным воротничком, шеф сказал:

«Сдается мне, что ты бы с радостью прямо сейчас и уехал, а? Жалко, нам тебя будет недоставать».

«Так было бы удобней», — чуть помолчав, признался Маунтолив.

«Жаль. А я надеялся, что ты меня проводишь. Но, как бы то ни было, — свободной рукой он сделал преувеличенно изысканный жест, — ты своего добился. Поменял кортик на шпагу, апофеоз окончательный и безоговорочный».

Он застегнул на ощупь запонки и раздумчиво добавил:

«Конечно, ты мог бы и задержаться ненадолго, ведь нужно время, чтобы получить agreeement. [17] А потом поедешь себе во Дворец целовать ручки и все такое. А?»

«Мне будет чем заняться перед отъездом», — сказал Маунтолив, позволив себе едва заметную нотку твердости при общей неуверенности тона.

Сэр Луис удалился в ванную и принялся чистить под краном щеткой свою вставную челюсть.

«А как насчет очередного наградного списка? — прокричал он в маленькое зеркальце над раковиной. — Ты его дождешься?»

«Да, наверное».

Вошел Мерритт с подносом, и посол крикнул:

«Поставь там где-нибудь. Стакана — два?»

«Да, сэр».

Как только Мерритт притворил за собой дверь, Маунтолив поднялся и стал разливать по стаканам коктейль. Сэр Луис в ванной ворчливо беседовал с собственным отражением в зеркале:

«Да, посольству это выйдет боком. Кстати, Дэвид, могу поспорить, что первая твоя реакция на сию сногсшибательную новость была: вот теперь я волен действовать, а?»

Он хохотнул, как закудахтал, и вернулся к туалетному столику в очень даже сносном расположении духа.

Маунтолив поднял голову, так и не долив себе полпорции мартини, встревоженный столь необычайным для сэра Луиса приступом прозорливости.

«Бог мой, откуда вы знаете?» — спросил он, нахмурившись.

Сэр Луис издал еще один самодовольный клохчущий смешок.

«Всем нам так кажется. Поначалу. Последний, так сказать, мираж. И ты не исключение, мой мальчик, придется и тебе через это пройти. Момент весьма деликатный. Чуть перегнешь палку, самую малость, и трудно будет остановиться — ты уже слишком высокого мнения о собственной интуиции, о собственных талантах — вот тебе и грех прямой против Духа Святаго».

«И в чем же сей грех состоит?»

«В дипломатии есть такой искус — строить политику, опираясь на меньшинство. Слабость всеобщая. Вот смотри, сколько раз мы пытались поставить на здешних правых. Ну и что? Одни неприятности. Меньшинство не стоит и выеденного яйца, если оно не готово драться. В этом все дело!»

Он принял румяной старческой ладошкой свой мартини, с удовлетворением отметив факт запотевания стакана. Они подняли стаканы и обменялись искренними, теплыми улыбками. За последние два года они и в самом деле стали старыми друзьями.

«Мне будет тебя не хватать. Но, в конце концов, через три месяца я и сам уеду из этой… этой страны».

Последние слова он произнес прямо-таки с жаром.

«Придет конец всей этой чуши насчет взвешенности. Пусть восточники подыщут на свой вкус пару-тройку непредвзятых выпускников Лондонского экономического — вот тогда и станут получать такие отчеты, какие им нравятся».

Foreign Office особо отметила недавно, что официальным сообщениям посольства недостает взвешенности. Сэра Луиса это привело в ярость, и он вспыхивал теперь при самом даже беглом воспоминании о столь неуважительном жесте в его сторону. Поставив на столик пустой стакан, он продолжил, обращаясь к собственному отражению в зеркале:

«Взвешенность, видите ли! Если им взбредет на ум отправить посольство в Полинезию, с них станется требовать, чтоб сообщения оттуда начинались чем-нибудь вроде (в голосе у него прорезались — на время цитаты — нотки жалостные и раболепные): „Несмотря на то что сведения об употреблении местным населением в пищу себе подобных в общем подтвердились, уровень расхода прочих пищевых продуктов на душу населения остается достаточно высоким“».

Он вдруг резко оборвал сам себя и, сев, чтобы зашнуровать туфли, сказал:

«Господи, Дэвид, мальчик мой, с кем же, черт побери, я смогу здесь поговорить по-человечески, когда ты уедешь? А? Ты будешь вышагивать там в дурацком парадном мундире, с пером скопы на темечке, похожий на тропическую птицу в брачном оперении, а я — я все так же буду бегать рысью в Кремль и обратно, чтобы лицезреть скучных тамошних скотов».

Коктейль был достаточно крепким. Они оба перевели дыхание, потом Маунтолив сказал:

«И еще, я хотел прицениться к вашему старому мундиру, если, конечно, для вас подобное предложение не оскорбительно».

«Мундир? — переспросил сэр Луис — Как-то я даже об этом не подумал».

«Новый стоил бы сейчас уйму денег».

«Я знаю. Цены опять подскочили. Но мой-то, чтобы привести в надлежащий вид, посылать придется не к портному, а к таксидермисту. И знаешь, у них всегда проблемы с воротничком. Трет. Дурацкие эти галуны. И еще там на аксельбанте шнур расплелся, один или два. Слава Богу, что здесь не монархия, — единственное утешение. Они тут ходят в таких лапсердаках, что… Ну, в общем, я не знаю».

С минуту оба они посидели в раздумий. Потом сэр Луис сказал:

«А сколько ты мне за него дашь?»

Глаза его сузились. Маунтолив поколебался немного, прежде чем ответить:

«Тридцать фунтов», — тоном неожиданно энергичным и решительным.

Сэр Луис всплеснул руками, изображая полное непонимание:

«Тридцать, и только-то? Мне он встал в…»

«Я знаю», — сказал Маунтолив.

«Тридцать фунтов, — закрыв глаза, проговорил сэр Луис, и в голосе его зарокотали громы. — Ну, знаешь, мой мальчик, я считал, что…»

«Шпага-то погнута», — упрямо сказал Маунтолив.

«Да, но не очень заметно, — тут же отозвался сэр Луис — Король Сиама прищемил ее дверцей парадного лимузина. Почетный, так сказать, шрам».

Он снова улыбнулся и стал одеваться дальше, тихо напевая что-то под нос. Ему вдруг безумно понравилось торговаться. Он резко обернулся.

«Пусть будет пятьдесят», — сказал он.

Маунтолив раздумчиво покачал головой.

«Это слишком дорого, сэр».

«Сорок пять».

Маунтолив встал и прошелся взад-вперед по комнате. Удовольствие, которое старик получал от этого поединка воль, было само по себе забавно.

«Я дам вам сорок», — сказал он наконец и снова сел, осторожно, неторопливо.

Сэр Луис яростно драл свои седые волосы двумя тяжелыми, с черепаховыми спинками щетками.

«У тебя в кладовке осталось что-нибудь выпить?»

«Ну, если честно, да, осталось».

«Тогда Бог с тобой, бери за сорок, если накинешь сверху пару ящиков… что там у тебя? Приличное шампанское есть?»

«Есть».

«Ну и ладно. Два — нет, три ящика его самого».

Они рассмеялись оба, и Маунтолив сказал:

«Да, вас на мякине не проведешь».

Сэр Луис растаял от комплимента. Они ударили по рукам, и господин посол обернулся было к подносу, но в это время Маунтолив сказал: