Женщина с большой буквы Ж - Барякина Эльвира Валерьевна. Страница 35

Люди ненавидели друг друга скопом, не разбирая, кто прав, кто виноват. А повод для ненависти был самый что ни на есть банальный – гражданство и национальность.

– Что делаешь? – спросил Макс, позвонив мне после обеда.

– Шью боевое знамя. Завтра в Даун-Тауне будет проходить марш протеста.

– И ты собираешься пойти?!

– Мне не нравится этот сраный мир! Я хочу построить новый – шаг за шагом, как в компьютерной игрушке.

Макс на секунду оторвался от трубки:

– Брюс! Продавай на хер все акции «Electronic Arts» [10]! Мардж опять в их дурацкие игры наигралась. Видеть их больше не желаю!

Плохому меня научили вовсе не компьютерные игрушки, а Дин Салливан – пухлый вертлявый парень с яркой харизмой. Раз в две недели он чистил мой аквариум в спальне. Дин был поэтом и всем кому ни попадя пытался продавать свои стихи – на вес, по 100 долларов за фунт. Поэзия расходилась плохо.

– Может, тебе скинуть цену? – как-то намекнула я.

Дин окинул меня высокомерным взглядом:

– Если уж я не продам мои стихи, то хотя бы не продам их за большую сумму.

Я была в восторге от каждой извилины в его кудрявой башке. Дин был прирожденным революционером и боролся за все, что под руку подвернется: за экологию, свободные аборты, гомосексуальные браки, права профсоюзов и т. п.

Когда изобрели проблему глобализации, у Дина наступил праздник души. Он работал от зари до зари, расчищая рыбье говно, копил деньги и несся на очередной Давос – поорать и повозмущаться политикой транснациональных корпораций.

У него была масса последователей – десятки некрасивых девочек и мальчиков, любящих читать книги, но не любящих ходить в школу. Я один раз была на их «партсобрании». Действо проходило в подвальной забегаловке, украшенной диктаторами в музейных рамах. Под потолком вилась колючая проволока. В меню значились «ГУЛАГ-пицца», коктейль «Молотова» и сэндвичи «Оружие пролетариата». Марихуана, гогот, пиво…

Взобравшись на стол, Дин громил капитализм. Толпа рукоплескала.

Эти люди были объединены особым душевным родством. Дружба – это несколько не то. Друг любит и ценит лично тебя, а ты любишь и ценишь его. Здесь же любили всех, кто верил в Высшую Идею. Ради этой Идеи они могли пожертвовать всем: временем, деньгами и жизнью – как своей, так и чужой.

Я завидовала их сплоченному братству. Нападут на одного, и на защиту поднимутся все. А меня защищать не придет никто, даже Макс. Он считал, что я и сама справлюсь.

Мы отправились протестовать с самого утра. Солнце пело на небесах. В центре творилось невообразимое: дороги были перекрыты, на перекрестках сидели демонстранты, не давая никому проехать. Стрекот вертолетов, хохот, барабаны и дудки… О, Сан-Франциско!

– Нет войне! Нет войне! Нет войне! – скандировали тысячи голосов.

Народ был самый разный – от седеньких бабулек до зеленоволосых панков. Мимо проплывали плакаты: «Буш воюет – ты платишь!», «Нет нефти в обмен на кровь!» Множество разрисованых лиц.

Мало– помалу чувство праздника охватывало даже самых скептичных. Мы были силой, и правительство должно было считаться с нами.

Дина аж подбрасывало от возбуждения.

– Каково, а?! Мощь! – вопил он, хватая меня за руку. – Ох мы и натворим сегодня!

Его друзья уже ждали нас на перекрестке Третьей улицы и Ховард-стрит. Глаза у них были как у солдат перед атакой.

– Вот, держи, – сказал Дин, вытаскивая из кармана бандану. – Повяжешь на лицо, когда дело запахнет керосином.

– А оно запахнет? – удивилась я.

– О да!

Мое знамя с надписью «Бомбить ради мира = трахаться ради девственности!» привлекало массу внимания. За час я успела сфотографироваться с дюжиной демонстрантов и договориться на интервью с телекомпанией.

Корреспондентка встала на фоне знамени:

– Многие удивляются – кто именно вывел на улицы этих людей? Как нам стало известно, инициаторами марша протеста стали более трех десятков различных организаций. Это и афроамериканцы, борющиеся за свои права, и лесбиянки, и геи, и коммунисты, и пацифисты…

В этот момент толпа загудела, приветствуя Дина, взобравшегося на мини-автобус.

– Мы – народ, от имени которого управляется эта страна. Мы говорим: «Нет войне!» – и Буш обязан нам подчиняться! Блокируйте улицы! Не давайте чиновникам просочиться в центр! Долой войну! Американцы не будут убийцами!

Улица встала на дыбы. Бросив меня, журналистка ринулась к Дину. Но ему было не до интервью. Он заметил в стороне нескольких мальчишек с самодельными плакатами «Поддержим наши войска!».

– Ба! Политические противники! – закричал он.

Все взоры обратились на милитаристов.

– «Долой войну!» – звучит классно! – воскликнул старший из них. – Но война уже началась! Мы не можем просто собрать вещи и поехать домой. Иначе весь мир будет считать, что Саддам сделал Америку. Вы этого хотите?

Толпа недоверчиво молчала.

– Если мы прекратим войну, то террористы уверуют, что нас можно задавить! Нас всех! Они не будут разбирать, кто из нас выступал против войны, а кто «за». Мы для них враги просто потому, что мы американцы!

– И что ты предлагаешь? – насмешливо спросил Дин. – Пусть война продолжается?

Тот отступил на шаг.

– Тут надо придумать какое-то здравое решение.

– Оно у тебя есть?

– Нет, но…

– А у нас есть! – гаркнул ему в лицо Дин. – Наше решение – это гражданское неповиновение. Мы не можем поехать в Ирак и встать на пути завоевателей. Но мы можем встать на пути чиновников, принимающих решения за солдат. Мы можем не пустить их в их офисы! Мы можем не дать им работать!

Толпа взорвалась аплодисментами. Милитаристов толкнули. Кто-то вырвал их плакат, и десятки рук разодрали его в клочья.

В этот момент я поняла, что мне никогда не стать настоящим политиком. Для этого нужно уметь передергивать карты. Тебе задали вопрос, на который ты не можешь ответить? Смени тему на нечто понятное. И тогда не останется неразрешенных проблем.

– Полиция! – вдруг завопил кто-то.

Со стороны Тёрк-стрит на нас двинулась фаланга полицейских со щитами. Я оглянулась на Дина.

– Держи копов на своем углу! – кричал он в мобильник. – У нас сейчас будет столкновение – не дай им подбросить резерв! Делайте баррикады! Пусть Жульет сагитирует своих йогов помедитировать на мостовой.

Дин заметил мой взгляд.

– Надевай бандану!

– Немедленно освободите проезжую часть! – гудел полицейский громкоговоритель. – В случае неповиновения мы вынуждены будем арестовать вас!

– Город Сан-Франциско сегодня не работает! – заорал Дин, доставая из рюкзака упаковку с яйцами. – Все закрыто до прекращения войны!

Яйцо сочно чмокнуло по полицейской каске. Желтые сопли потекли по забралу.

Вдохновленная толпа принялась швырять в копов булки, газеты и собственные кроссовки.

Довести полицейских не стоило особого труда. Они принялись хватать демонстрантов. Народ бросился на выручку, завязалась драка.

Дин дернул меня за рукав.

– Отходим!

Удрать нам не удалось: полицейские перегородили все входы и выходы. Два копа подхватили меня под мышки и без церемоний запихнули в автобус, где вповалку, как дрова, валялись другие демонстранты. Я разыскала в общей куче Дина и от души вмазала ему по роже.

– На хрена ты начал кидаться яйцами?! Смотри, что ты наделал!

Дин ухмыльнулся:

– Нам нельзя без насилия – это наша реклама. Если мы будем «хулиганить», пресса сама раскрутит нас – точно так же, как Бен Ладена и его Аль-Каеду.

– Зашибись! Так ты у нас террорист?

– Я использую их методы для наших целей. На месте правительства я бы давно запретил показывать нас по телевизору. Но оно никогда не пойдет на это: для Белого дома свобода слова дороже мозгов. А журналюги тем более от нас не откажутся: как только мы что-нибудь затеваем, у них поднимаются тиражи. Людям нужны злодеи! Они готовы расплачиваться своей жизнью за право видеть чужую смерть.