Где-то на Северном Донце - Волосков Владимир Васильевич. Страница 57

Потом была тяжелая схватка с автоматчиками, высыпавшими из остановленных бронетранспортеров. Стрелки и пулеметчики расстреливали их почти в упор, забрасывали гранатами.

С протяжным «хо-о-ох!», со штыками наперевес ринулась немецкая пехота на выручку автоматчикам. И снова пулеметы били по серо-зеленым мундирам, стеной прущим по развалинам хутора. И снова вопли, крики, стоны, грохот…

А потом тишина. Она тяжелым грузом упала на плечи Лепешева, и он истомленно опустился на кирпичи, не веря еще, что гитлеровцы отошли, уползли в сады, волоча за собой кричащих раненых и накаленное оружие. Они не оставили даже заслона в развалинах домов, чему Лепешев удивился, зная умение немцев выбирать исходные рубежи для атаки. От крайних развалин до конюшни — рукой подать, каких-то сто метров. Очевидно, не рискнули фашистские офицеры оставить людей, боясь, что прицельный пулеметный огонь из-за кирпичных стен отсечет их от основных сил.

Лепешев сидел, отдыхал и рассеянно думал о том, что позиция у конюшни куда сильней, чем он полагал, что его бойцы сбили с гитлеровцев спесь, что, видно, немецкие офицеры чувствуют в нем, Лепешеве, как руководителе обороны, опытного командира, если не стали рисковать, если поступили так — откатились в сады. Что ж, придется фашистам проходить это брошенное пространство заново и с немалыми жертвами. Об этом он, Лепешев, позаботится.

Рядом присел Глинин. Вопрошающе глянул на командира.

— Да, надо обойти позицию, — понял его Лепешев. — Давайте, вы — направо, я — налево. Так быстрей.

Но идти не пришлось. Громыхнули за садами гаубицы; как огромные веретена, сверля воздух, пронеслись над стенами и ушли куда-то вдаль снаряды, захлопали мины. И Лепешев вдруг явственно почувствовал в этом целенаправленном грохоте чужую волю. Конечно, это он, тот старший немецкий командир, который руководит боем, недоволен решением своих офицеров. Он понимает, что значат для успеха атаки брошенные развалины. Он, этот старший немец, хочет исправить положение, навязать ему, Лепешеву, свою волю. И Лепешев так стискивает зубы, что, кажется, они вот-вот сломаются. Решение приходит само собой.

Лейтенант бежит по конюшне, приказывает бойцам открывать огонь издалека, едва немцы покажутся из-за деревьев. В верхнюю часть стены ударяет снаряд. Густая красная пыль обдает Лепешева, крупный осколок кирпича ударяет в плечо.

— Сюда! Сюда, товарищ лейтенант! — кричит рыжий бронебойщик, выскакивает и тащит Лепешева в свой окопчик.

Отдышавшись, Лепешев благодарно хлопает бронебойщика по плечу.

— Спасибо, брат!

— Чего там… Зря рискуете. И у нас обзор хороший.

Лепешев заглядывает в узкую амбразуру, умело пробитую в стене, соглашается:

— Дельно устроились.

Вспомнив о бинокле, подносит его к глазам. В саду за деревьями какое-то движение, но немцев пока не видно. И Лепешев старается угадать замысел своего неизвестного оппонента: прикажет ли он солдатам под прикрытием артиллерийского и минометного огня мелкими группами просочиться в развалины или предпримет атаку?

Немец избирает последнее. С ревом выползают на дорогу бронетранспортеры и, набирая скорость, устремляются к хуторку. За ними перебежками, часто залегая, продвигается пехота.

Лепешев дает сигнал.

Рыжий бронебойщик припадает к петеэру. Выстрел. Машины идут. Еще выстрел. Идут. Бронебойщик ругается, целится снова. Ружье сильно отдает ему в плечо. Головной транспортер еще идет, но Лепешев отлично видит, как тянется за ним темный дымок.

Перед стеной рвется снаряд. На Лепешева и бронебойщиков сыплется кирпичная щебенка, пыль забивает горло, а они весело кричат в три глотки:

— Готов! Го-тов!

Флагманскую машину подымает на дыбы сильный взрыв, и она исчезает в клубах пламени и дыма. Взорвались топливные баки.

А остальные бронетранспортеры упорно ползут вверх. Чаще рвутся у стены мины, чаще молотят ее снаряды. Густая пыль заволакивает здание, Лепешев кашляет, утирает слезящиеся глаза, но видит, что немецкая пехота уже залегла и никакие приказы не способны поднять ее с земли.

Стреляет рыжий бронебойщик, стреляют бронебойщики слева, бьют по пехоте пулеметы. Лепешев чувствует: нет, слишком мало у него бронебойных средств. Немецкие машины развертываются из кильватерной колонны во фронтальное построение и ползут к развалинам. Они останавливаются среди рухнувших стен, ведут прицельный пулеметный огонь по обороняющимся, а из их кузовов, извиваясь, сползают в обломки солдаты с засученными рукавами мундиров.

Вспыхивает еще один бронетранспортер. Остальные, огрызаясь пулеметным огнем, ползут назад, к садам. И Лепешева заполняет злорадство. Невидимый его противник все же здорово просчитался. Жертв будет гораздо больше, нежели он предполагал.

Увидев скатывающиеся назад бронетранспортеры, залегшая пехота дрогнула. Сначала гитлеровцы начинают отползать, потом вскакивает один, затем другой, и вот уже густая волна серо-зеленых мундиров несется вниз, под защиту деревьев. Но достигают их немногие. Перекрестный пулеметный огонь кучами кладет их на ту землю, от которой их только что оторвал страх.

И все же кто-то из гитлеровцев доползает до крайних домов. Взлетает в небо ракета. Условный сигнал. Артиллерийско-минометный обстрел сразу прекращается. Лепешев невольно улыбается — вражеский командир лишился одного из основных своих козырей: минометного и артиллерийского огня. Могут накрыть своих. Шансы выравниваются.

Но долгожданная тишина не наступает. Продолжают греметь фланговые пулеметы, где-то далеко стучат автоматы. Лепешев догадывается: враг предпринял двойной удар — часть сил бросил низом, по берегу реки. Беспокойство снова закрадывается в душу. Лейтенант знаком показывает Глинину, чтобы шел к правой точке, а сам бросается налево. Надо разобраться в обстановке. Пока пробирается по полуобвалившейся траншее к крайней пулеметной точке, огонь прекращается. Хлопает несколько гранатных взрывов справа, и становится тихо.

Добравшись до пулеметчиков, лейтенант глядит вниз. На очищенном от камыша участке берега темнеют трупы вражеских солдат. Немцы не прошли и тут.

— Ломились, как черти! — весело жалуется пулеметчик Максимов, кряжистый сибирский мужик с густыми черными бровями на круглом бабьем лице. — Пока гранатами сверху не поддали — до тех пор кочевряжились. Все на своем настоять хотели. Теперь отвалили. Думаю, боле здесь не попрут. Не по зубам…

Лепешеву становится весело. Жив хитрющий домовитый Максимов, жив и невредим его второй номер курский соловей Алеша Крыночкин. А что еще надо командиру… Да разве с таким народом пропадешь!

— Дайте закурить, — устало говорит Лепешев и садится на невесть откуда взявшийся в пулеметном окопе чурбачок.

— Пожалте, товарищ лейтенант. Трофейную сигарочку желаете? — Максимов засовывает руку в нишу, роется и подает толстую длинную сигару.

— Ох, Максимыч, Максимыч!.. — вздыхает Лепешев, но сигару берет, откусывает кончик, закуривает.

Максимов действительно и хитер, и домовит. У него всегда все на месте, все сделано по-хозяйски. Слукавит, а нужную вещь достанет. Вон и позиция у него оборудовала капитально, добротно. Вместо бруствера два толстенных бревна, уложенных друг на друга. Меж ними вырублена амбразура. Ни дать ни взять — дзот, нет лишь перекрытия. Поди узнай, откуда этот хитрюга умыкал бревна, где достал топор… В окопчике ниши обложены кусками досок. Там — харч, там — курево, там — боезапас, там — вода. Все на месте у Максимова. Этот и воюет по-хозяйски, с расчетом. Наверняка двойную норму патронов у Глинина тяпнул, а посмотреть — вроде бы ничего лишнего нет, как у всех — два ящика.

Лепешев блаженно курит, отдыхает.

— Ну как там у вас, товарищ лейтенант, тяжеленько было? — интересуется Максимов.

— Хватило.

— А у нас ничего. Жить можно. Ежели пуле башку не подставишь — жив-здоров будешь. На нашем пятачке и мина, и снаряд — все мимо, в реку, значится… Немец как первый раз пошел…