Призраки подземелья - Дектор Ф.. Страница 28

— А я нарушил наш договор, друзья, сам прочел оставшуюся часть рукописи. И не только прочел. На досуге сделал письменный перевод. Оригиналом, возможно, заинтересуется Академия наук, а нам останется перевод. Теперь чтение пойдет быстрее.

Йонас вскочил:

— Как там все кончилось? Клад есть? Да?

Со всех сторон посыпались вопросы:

— Как кончилось? Что с этим катехизисом случилось?

Учитель, улыбаясь, смотрел на них, вдруг загоревшихся, нетерпеливых, и разводил руками:

— Ну как я теперь вам всем сразу буду отвечать? Лучше прочтем. А вопросы друг другу будем задавать потом.

Он взял со стола стопку свежеисписанных листов.

— На чем мы остановились? — по привычке, словно на уроке, спросил учитель.

— Отца Хауста выбросили из кареты, — сказал Костас.

— Он потерял сознание, — добавил Ромас.

Учитель нашел это место в рукописи:

— «…Я был без сознания и лишь потом узнал, что отцы иезуиты нашли меня там и доставили в обитель. Едва придя в себя, я велел призвать отца провинциала и рассказал, что в подземелье выломана стена, опасность грозит сокровищам ордена.

Волею божьей и благодаря доброму аптекарю Антонию через три месяца я снова был здоров. За заслуги в спасении имущества ордена и за муки, вынесенные от еретиков, меня перевели в цензоры [20] и вручили золотой крестик. Я был возвышен, награжден, однако дьявол, враг человеческий, не давал мне покоя. Иногда ночью во сне я слышал звяканье. Я знал, кто звякает, и мое тело замирало от страха. Звяканье все приближалось, и являлся белый призрак с золотым окладом в одной руке, с серебряной чашей пылающего яда в другой. «Бери!» — показывал он оклад. Я протягивал руку. Но призрак вместо оклада подсовывал мне чашу с ядом. Я просыпался смертельно испуганным и боялся заснуть.

И тут свернул я, нечестивец, на тропу греха. Вместо того чтобы покаяться во всем отцу исповеднику, получить отпущение за свой тяжкий грех, я разыскал гадалку и, словно некий идолопоклонник, слушал толкования и гадания этой ведьмы.

Она посоветовала мне снова заполучить в руки потерянную вещь: тогда, мол, видения прекратятся. Суета, эта земная суета — проклятая жадность, — всегда преследовала меня. Я и сам жаждал обрести силой отторгнутое у меня сокровище, однако не знал даже, где оно. Долго мучился, но тщетно. А потом во дворце Радвилы я отыскал нужного человека. За небольшое вознаграждение он согласился доносить мне обо всем, что творится в доме вельможи. Этот человек однажды тайно мне сообщил, что во время одного пиршества войт [21] доктор Саби?на, увидев украшенный орнаментом оклад, искусно унизанный бриллиантами с жемчужиной в центре, весьма им прельстился. Радвила, это почуяв и желая его склонить на свою сторону, тот оклад ему подарил.

Сначала войт вместе с другими своими драгоценностями держал его в подвалах магистрата, в железном сундуке, вместе с городской казной и ценностями. Но когда был отстроен ему новый дом на Монетной улице, перенес туда все свои драгоценности и вместе с ними мой оклад. Об этом рассказал мне его садовник Ану?прий, знавший о каждом шаге войта. Я задумался, как вернуть себе оклад, и стал подговаривать Ануприя помочь мне. Он был жаден, но хитер и вначале никак не соглашался. Я понемногу увеличивал предлагавшееся ему вознаграждение, и после долгого торга мы с ним поладили.

Однажды ночью, когда войт был в гостях, в его новом доме вспыхнул пожар. Слуги могли бы погасить его быстро, однако кто-то заткнул трубу водопровода. Когда деревянную трубу разбили, было уже слишком поздно. Дом пылал. Искры и горящие головни подожгли соседние дома. Сбежавшиеся горожане стали гасить пожар, но в колодце Рудни?нкай вода быстро иссякла, а отцы доминиканцы из монастыря Виндряй воды даром не хотели давать. Посланцы магистрата начали вести торг с монахами. Те потребовали за воду пуд перца. Но когда перец принесли, он оказался сырым, и монахи его не взяли. Пришлось идти его менять. Пока договаривались и носили перец, вся северная часть города — двести домов и костел Святого Иосифа — сгорела.

Ануприй не показывался. Встретил я его только через неделю и потребовал, что мне надлежит. Но он сказал, что оклада того не нашел: видно, был он в другом месте спрятан и сгорел. Я пригрозил, но он все равно отпирался. Тогда по городу пошли слухи, что дом войта нарочно поджег садовник Ануприй, желая похитить его богатство. Слухи дошли до магистрата, и Ануприя взяли под стражу. Под пыткой он вину отрицал. Даже когда в саду под яблонями были найдены зарытые сокровища войта, и тогда не признался. Но все равно его приговорили к смерти через отсечение головы.

В день казни, как только часы магистрата пробили девять, к площади перед магистратом стали собираться люди.

Народу набралось столько, что еще до того как привели преступника, нескольких человек унесли с помятыми боками, двоим вывихнули руки. Многие взобрались на кровли складов магистратуры и купеческих лавок. В одной лавке балка не выдержала и сломалась. Пятеро человек провалились внутрь и получили увечья.

Когда под барабанный бой привели Ануприя, послышался ропот: иные начали бросать в него что под руку подвернется, но больше попадали в часовых и палача. Поэтому палач начал спешить; введя на эшафот вора, он сорвал с него одежду, поставил на колени и хотел нагнуть его голову к колоде. Но он вырвался и крикнул: «Я не виновен! Меня прельстили!» Больше Ануприй не успел сказать ни слова: часовые, схватив, прижали его к колоде, свистнул топор палача, и голова скатилась.

Все то, что награбил садовник, и собственное его конфискованное имущество отдали войту. Но это составило всего двадцатую часть пропавшего. Войт от той печали заболел и, несколько дней промучившись, отдал богу душу. А так как наследников не имел, то эти остатки были поделены на три части: церкви, королю и магистрату. Золотой оклад с запертой на замок рукописью достался церкви.

А вскоре произошли иные важнейшие события.

Радвилы, покровительствовавшие еретикам, испугавшись нищеты, позорной смерти и будущих адских мук, которые их семье напророчила гадалка, якобы прибывшая из далеких краев (а прикидывался ею хитроумный иезуит отец Христиан), поняв свои ошибки, раскаялись и стали вновь горячими покровителями церкви и нашего ордена. И столь же горячими врагами безбожников и еретиков. Они отняли подаренную еретикам молельню, устроенный и содержимый ими большой печатный двор в Брест-Литовском, который безвозмездно передали нашему ордену. Кри?ступас Сирота, великий католической веры защитник, хорошо зная, сколько я претерпел мук от его предшественника и как им был обижен, за небольшую мзду выкупил у епископа золотой оклад и мне его вернул. Только ключика не было, и оклад невозможно было отпереть.

А на другой год Вильнюс и его окрестности постигло ужасное несчастье — чума, а затем голод. Люди прямо на улице вдруг падали и чернели, другие, заболев, метались, но безо всякого присмотра умирали от голода либо из окна выбрасывались. И, как от дьявольского наваждения, бежали все, и сторонились один другого, и стремились оказаться подальше, сами боясь заразиться и заболеть.

Город пустел. Первым бежал двор великого князя, а с ним вместе и вельможи; затем дворяне, затем прочие. Это продолжалось всю осень и зиму. В городе осталось совсем немного жителей, но люди перестали умирать. Понемногу стали возвращаться беглецы. Однако весной начался голод, и тысячи крестьян, не имея что есть, заполнили город. Стаями шныряли они по улицам, днем собирая милостыню, а ночами круша лавки. Мор, уже ослабевший, опять возобновился с еще большей силой, и улицы были вновь устланы трупами. Каждое утро сотни их лежали прямо на улицах под стенами; другие умирали, забравшись в уже давно опустевшие дома. Монахи бродили по улицам, по домам и железными крючьями тащили несчастных к подвалам; побросав в подвалы, замуровывали.