Кадеты Точка Ру - Зервас Никос. Страница 32

— Ха! — Митяй даже подскочил от возбуждения. — Да конечно, нужны! У меня бойцы в дедулиных довоенных болотниках шлёпают! Вот это разговор, Царевич! Это я люблю.

— Тогда слушай, — Ваня понизил голос. — Два нехороших человека завтра в полдень встречаются на Цветном бульваре. Типа прогуляться решили.

— В такую погоду? Оригинально!

— Вот именно. Я бы сказал, даже подозрительно. Видимо, они предпочитают общаться на улице. Меньше риск, что тебя подслушают.

— А Вам, Иван Царевич, как обычно, это и нужно: подслушивать? — крякнул Митяй, в голосе его скользнуло осуждение. — Впрочем, за четыре хазэ я готов исполнить любой каприз господ кадетов. Тебе, небось, на плёнку надо разговор записать? Как прошлый раз?

— Я к тебе человека пришлю, надёжного, — ответил Ваня. — Забрось его под бульвар, в проход имени Гиляровского. А остальное он сам сделает.

— Что за человек? Не девчонка часом? — насторожился диггер.

— Мальчонка, — успокоил Царицын. — Только вот он у меня немного крупный. Примерно вдвое шире меня. Сможет по вашим трубам лазить? Не застрянет, как Винни Пух в норе?

— Не переживай, — кивнул Митяй. — Протолкнём в лучшем виде. Только не кормите его накануне заброса. На всякий случай.

Глава 22. Тихий Крот

Жизнь не всегда справедлива к защитникам Отечества. Известный журналист, член боевого творческого объединения «Городские волки», подрывник Артемий Уроцкий стоял, покуривая, и держал в руке вкуснейшую булочку с сарделькой, намазанной ядрёной горчицей. А Петруша Тихогромов сидел в подземном коридоре ливневой канализации, глядел на журналиста Уроцкого сквозь чугунную решётку водостока и глотал слюнки. Жестокий Царевич накануне лишил Петрушу ужина и на завтрак тоже не пустил. Петруша чудом успел прихватить с собой пару баранок, но их следовало отложить на случай крайней надобности. Если нападёт острейший голод.

Два хмурых подростка в оранжевых касках — Костик Матохин по прозвищу Коматоз и Дима Дымов, известный в диггерских кругах как Крошка Ды-Ды, забросили Петрушу через сток подземной речки Неглинки. По счастью, Ваня Царицын выдал Громычу болотные сапоги, поэтому кадет без особых неприятностей, двигаясь всего-то по колено в холодной воде, к половине двенадцатого достиг намеченной точки. Здесь, ниже уровня мостовой, кадет Петруша просидел без малого сорок минут. Над головой топтались бомжи, пенсионеры и голуби; сквозь решётку опадали окурки и жеваные резинки. Наконец, когда Петруша совершенно разуверился в успехе мероприятия, до его слуха донёсся рыхловатый, знакомый миллионам телезрителей голос Артемия Уроцкого:

— Приветствую Вас категорически, дорогой дружище Сахарский. Ну-с, чем порадует нас историческая наука?

Петруша окостенел от напряжения. Сахарский! Вот как зовут ещё одного наёмника в банде клеветников!

— А п-порадуем мы Вас сен-сен-сенсационным открытием, — проскрежетал в ответ незнакомый голос, срывчивый и недобрый. Сквозь решётку Петруша видел только рыжий ботинок Уроцкого и его зеленоватую брючину. Очень жаль. Хотелось бы поглядеть на лицо этого историка. «Пустыня Сахара, сахар-песок, — сожмурился Петруша, с усилием запоминая. — Только б не забыть!»

— Открытие со-о… состоит в том, что учёные н-нашли ранее н-неизвестное пы-письмо графа Суворова, — изрёк Сахарский.

Заслышав славное имя графа, Петруша мелко задрожал. Сделалось ему холодно: он понял, что гады подняли руку на святое. Нахмурившись, кадет неслышно, по кирпичикам вскарабкался вверх по замшелой стеночке. Прижал чуткое ухо к самой решётке, холодной и мокрой.

— Ха-ха-ха! — довольно расхохотался Уроцкий. — Недурно. И что же откроет для себя публика, прочитав обнаруженный документ? Ну-ну, Сахарский, выкладывайте!

— Письмо сы-скандальное. Граф Суворов пишет п-просто ужасные гадости про поляков, про евреев и турок. Сущий фашизм, расизм, кы-ксенофобия. Пы-представляете себе, этот Суворов был н-настоящим маньяком, человеконенавистником! Он со-со… собирал отрезанные уши своих врагов! И мечтал, что руские за-завоют весь мир. И бу-будут править другими народами, ка-а… как скотами.

— Ах, как это мило! — воскликнул Уроцкий. — Александр Васильевич Суворов — первый фашист в мировой истории?! Так ведь это сенсация, милейший Сахарский. Это ж форменная сенсация, золотой Вы человек!

Вот незадача! Возбуждённо жестикулируя, собеседники двинулись вверх по бульвару. Петруша уловил только угасающий хвостик фразы:

— … д-договориться, чтобы я пы-передал Вам это письмо. Для вашей завтрашней телепрограм-мы…

— Скорее, сюда! — зашипел прикреплённый гном Коматоза, изо всех сил пихая массивного Петрушу вглубь чёрной норы. — Там ещё решётки есть, через каждые двадцать шагов!

Кадет едва успел добежать туда, где через очередную дырку в каменном своде проникал мутный свет, уличный шум и струйки грязной воды. Подтянулся на руках и услышал:

— Послушайте, Сахарский, а если эксперты будут проверять письмо на предмет подлинности? Вы уверены, что никто не догадается о фальшивке?

— Послушайте, Вы меня за шы-школьника держите? Пы-письмо написано на п-подлинной бумаге из архива Суворова. При помощи кы-компьютера мы п-подделали почерк…

И снова голоса удаляются. Видать, от возбуждения не стоя-лось на месте историку Сахарскому и журналисту Уроцкому.

У самой последней решётки взмокший, задыхающийся кадет услышал главное:

— Завтра в полдень, так? Я пришлю к Вам человека, он заберёт письмо. Где Вы живёте, Сахарский?

Внезапная автомобильная сирена заглушила слова историка. Петруша так и не узнал, по какому адресу завтра в полдень прибудет машина!

Не зная адреса, письма не перехватишь. Делать нечего! Недолго думая, бедный кадет сбросил огромные болотные сапоги, размотал портянки — и, вскарабкавшись по выщербленной стене, упёрся плечами в тяжёлую решётку. Напрягся и, сдвинув с места, полез из подземелья на свет Божий.

— Стой! Куда?! — простонал снизу перепуганный Коматоза. Две молодые мамаши, прогуливавшиеся с колясками по бульвару, были немного удивлены, когда прямо перед ними вздыбилась решётка и полез из-под земли совсем молоденький краснощёкий монтёр в промокшем ватнике. Особенно поразило их то, что монтёр был босой.

— Извините, — пробормотал юный работник муниципальных служб, пробегая мимо опешивших мамаш. Босые пятки скользили по тонкому ледочку на лужах. Бешено пыхтя, несовершеннолетний монтёр бросился в сторону проезжей части.

Андрей Сахарский и Артемий Уроцкий уже отошли на полста метров. Стояли подле пешеходного перехода. Уроцкий раскуривал сигарету, а Сахарский, приподняв руку, останавливал жёлтое такси.

— Да-да, они п-предоставили мне кабинет в здании банка, под крышей, — говорил Сахарский. — Кушаю и сплю прямо там. Очень комфортно. Из окна в-вид на реку… Что тебе нужно, мальчик? У меня н-нет мелочи, не мешай.

Последнее относилось к пухлому босоногому беспризорнику, намеревавшемуся, видимо, получить у Сахарского несколько рублей на батон хлеба. Шмыгая носом, беспризорник отошёл. Беспризорнику хотелось плакать. Не потому, что от мороза пылали побагровевшие ступни. А потому, что Сахарский уже залезал в таксомотор, и Уроцкий прощально помахивал ему пухленькой ладошкой.

«В Москве несколько сотен… и не один десяток из них может похвастаться хорошим видом на реку! — простонал Петруша. — Адрес, мне нужен адрес!»

Гениальный журналист Уроцкий отвернулся, направляясь к собственному белому джипу, припаркованному возле здания цирка. Жёлтое таксо с гениальным историком Сахарским, мягко урча, двинулось в сторону центра. Впереди транспортная пробка, но Петруше всё равно не догнать без велосипеда.