Бунт в "Зеленой Речке" - Уткин В.. Страница 25

Вступив в маниакальную фазу, сопровождаемую манией величия и полным отсутствием тормозов, страдающие этой болезнью часто перестают принимать лекарства, что сейчас и продемонстрировал сам Хоббс. Вообще-то словом „маньяк“ в последнее время стали сильно злоупотреблять, но, судя по коричневой бутылочке в руке Клейна, Хоббс по меньшей мере претендовал на этот диагноз. Вот только в отличие от подавляющего большинства других маньяков ему удалось сосредоточить в руках абсолютную власть над множеством человеческих жизней. Клейн взглянул прямо в глаза начальнику тюрьмы; странно, впервые с той минуты, как доктор переступил порог этого кабинета, он был спокоен и уверен в себе. Хоббс вовсе не строил ему ловушек — он на самом деле был безумен.

Хоббс кивнул на зажатую в руке доктора бутылочку:

—Вы мне так и не ответили.

Клейн поставил таблетки на стеклянную поверхность стола.

—Думаю, вам лучше справиться у вашего лечащего врача.

Хоббс нахмурился.

—Но будь я на вашем месте, — продолжил Клейн, — я бы поступил так, как считаю нужным.

Глаза Хоббса переполнились эмоциями. Он кивнул:

—Человек, который поступает иначе, гроша ломаного не стоит. — И, схватив со стола бутылочку, швырнул ее под стол в алюминиевую корзину для мусора.

Бутылочка упала с металлическим звяканьем. После этого в кабинете повисла тишина. Клейн снова перевел глаза на зеленую папку. Проследив за направлением его взгляда, Хоббс притянул папку к себе и раскрыл ее:

—Устроенное вами представление произвело на комиссию благоприятное впечатление, — сказал он.

Клейн промолчал. Хоббс пролистал содержимое папки.

—Знаете, это же идиоты — стоит привести в своем ходатайстве строчку из Нового Завета, предпочтительно такую, которая была бы им знакома, и они тают. Имя Иисуса на них всегда хорошо действует. Поэтому-то вы и пролетели в прошлом году. Не ту позицию заняли.

—Сэр? — не понял Клейн.

—Упрямство, — произнес Хоббс.

—Прошу прощения, сэр, я старался быть достаточно гибким, чтобы принять здешние правила.

—Конечно, и, надо признать, весьма в этом преуспели. Но у каждой медали две стороны, не так ли?

—Да, сэр.

Хоббс заглянул в папку:

—Например, вы лечите людей, и, судя по всему, неплохо; во всяком случае, многие предпочитают покупать вашу помощь, чем получать ее бесплатно от доктора Бара, и я не могу никого за это винить. Как, однако, это контрастирует с произведенной Майрону Пинкли лоботомией…

Клейн надеялся, что его лицо осталось каменным.

—Вы понимаете, что я имею в виду, не так ли? — спросил Хоббс.

—Если вы имеете в виду идею двойственности человеческой натуры, то да, сэр, понимаю.

В лицо доктору ударила кровь, и его охватила неудержимая злость на Хоббса за те издевательства, которым Рей подвергался; на самого себя за то, что он еще надеялся, за то, что стоял здесь, за то, что вообще дышал, за то, что был слишком большим умником для того, чтобы перепрыгнуть через стол и оторвать Хоббсу башку к чертовой матери. Ярость вопила: „Да подавитесь вы своей свободой, мне она на хрен не нужна, я ее и так никогда не имел!“ Голос благоразумия протестовал: именно потому и нужна, что до сих пор у тебя не было возможности ею насладиться. Да и теперь, освободят тебя или нет, свободы тебе не видать.

Голос ярости утих так же неожиданно, как и зазвучал, оставив после себя пустоту. Клейн задрожал от ветерка, нагнетаемого потолочным вентилятором. Рубашку можно было выжимать. Хоббс со шлепком захлопнул зеленую папку.

—Вы свободны, Клейн, — сказал он.

Клейн молча уставился на него.

—Комиссия согласилась с моими рекомендациями. Завтра в двенадцать дня вас передадут на попечение вашего инспектора по надзору.

Хоббс встал и протянул Клейну руку. Клейн тоже поднялся на ноги и пожал руку начальника.

—Спасибо, сэр.

—Теперь можно и улыбнуться, Клейн.

—Да, сэр.

Но Клейн не улыбался: ощущение пустоты не исчезало. Доктор знал, что если ей предстоит заполниться, то не весельем и радостью, а мучительной болью утраты, и боялся этого. На том и стой, приказал он себе, пока не окажешься в безопасном месте. Клейн отпустил руку Хоббса.

—Восемьдесят девять процентов освобожденных рано или поздно вновь попадают в эти стены, — добавил Хоббс. — Не окажитесь в их числе.

—Не окажусь.

—Могу ли я что-нибудь для вас сделать? — спросил Хоббс.

Клейн замялся. Все, что ему оставалось сделать — все! — это выйти из этого кабинета и пересидеть где-нибудь в укромном уголке предстоящие Двадцать четыре часа, а после можно хоть на пляж отправляться в Галвестон-Бей. Сама мысль о свободе внезапно вселила в него страх, что вот сейчас, накануне освобождения, он чем-либо рассердит Хоббса. Клейн припомнил слова Клетуса насчет того, что задница доктора останется в распоряжении капитана до тех пор, пока Клейн не выйдет за ворота.

—Не стесняйтесь, говорите, — подбадривал Хоббс.

Клейн взглянул на него:

—При существующем положении вещей Коули не сможет один управляться в лазарете.

—Доктор Девлин неоднократно ставила меня об этом в известность. Ничего, скоро все изменится.

Клейн не смог удержаться:

—Прошу прощения, сэр, но лазарет — наш общий стыд.

Хоббс выпрямил плечи:

—Тюремная больница — это мой позор, доктор Клейн. — Сумасшествие, выглядывающее из зрачков Хоббса, стало заметнее. — И ваши, если не мои собственные жалобы были услышаны. Уверяю вас, что на фоне событий, в преддверии которых мы находимся, обстановка в лазарете может считаться несущественной.

Клейн с удивлением попытался понять мысль Хоббса; по-видимому, это отразилось и на лице, поскольку Хоббс внезапно замкнулся. Его голос по-прежнему подрагивал от сдерживаемой страсти.

—Рад это слышать, сэр.

—Тогда заодно радуйтесь и тому, что вам не придется быть этому свидетелем. — С этими словами Хоббс повернулся, пересек комнату и подошел к окну, выходящему на север.

Он посмотрел вниз, на хмурые мегалиты камерных блоков; руки начальника дрожали, и он стиснул подоконник. Все его тело, казалось, подрагивало, сопротивлялось какой-то невероятной силе.

Клейн, глядя ему в спину, не мог сообразить, получил ли он разрешение идти. Неожиданно он ощутил, что боится не только за себя. Неизвестно, насколько поглотила Хоббса болезнь, но все его действия, казалось, только тонкая струйка, сочившаяся из-под крышки психической шкатулки Пандоры, из последних сил удерживаемой начальником тюрьмы. О каких грядущих улучшениях он говорил? Не спросить ли его об этом? Может, подойти к Хоббсу и положить ему руку на плечо?.. Не его это собачье дело… И все же Клейн против своей воли шагнул к Хоббсу.

—Желаю удачи, Клейн.

Хоббс сказал, не отрывая глаза от окна. Клейн остановился на полушаге.

—И спасибо вам за беседу.

В голосе Хоббса прозвучала решимость, которая значила больше, чем просто желание закончить встречу. Клейн промолчал: если Хоббс обернется, то что-то, возможно, случится. Но Хоббс не обернулся.

—И вам удачи, начальник, — пожелал Клейн.

Хоббс, застыв в том же положении, медленно кивнул два раза подряд.

Рей Клейн молча шагнул к двери, открыл ее и, так и не сказав ни слова, вышел из кабинета начальника тюрьмы.

Глава 9

Тони Шокнер заблудился. Он, конечно, слышал, что под обширными подвальными складскими помещениями тюрьмы пролегли прямо-таки джунгли, но чтобы такие… Он шел по подземелью уже двадцать минут, и размеры этого лабиринта внушали ему робость.

Старый босс ремонтной службы Деннис Терри, который, ссутулившись, трусил перед Шокнером, говорил, что если к подземелью добавить еще и систему канализационных стоков, то оно будет обширнее наружного комплекса. Здесь, в темных, затхлых закоулках, одни заключенные прятались, чтобы выгонять самогон из картофеля или квасить брагу из апельсинового сока и хлеба, другие кучковались для того, чтобы пустить по кругу отточенную пипетку для закапывания в глаза раствора героина или кокаина; сюда спускались шлюхи, чтобы ртом или задницей заработать блок „Лакки Страйк“ или коробку батончиков „Херши“, в то время, как других, сопротивлявшихся всерьез или для вида, затаскивали сюда, чтобы подвергнуть групповому изнасилованию. Деннис Терри, возможно, был единственным зэком, знавшим эти джунгли до последнего уголочка. А уж среди охранников такие знатоки и близко не стояли.