Бунт в "Зеленой Речке" - Уткин В.. Страница 43

В глазах Хоббса все эти начальники давно утратили моральный авторитет, необходимый для того, чтобы стоять на страже справедливости. А в последнее время с идеей немедленной и радикальной революции Хоббс пришел к мысли о том, что и сам он является рабом своего жалкого тщеславия. Уверенность в том, что он сможет добиться чего-либо сам, происходила от повышенного самомнения и желания сорвать аплодисменты тех, кого он так искренне презирал. Хватит привносить в великое дело что-то личное. Необходимо прекратить это летаргическое самоубийство этих последних лет. Пора осветить свою судьбу и судьбы всех его людей торжествующим светом невосполнимой утраты.

Хоббс взглянул на столб черного дыма, все еще висевший во влажном воздухе над задними воротами блока „B“. Когда он увидел, насколько далеко решился зайти Эгри, его охватил такой ужас, что ему пришлось мобилизовать всю свою волю. Это ему удалось: он отменил вызов пожарных, запретил какие бы то ни было попытки спасти заключенных, отозвал всех охранников и запретил все контакты с тюрьмой. Если история чему-нибудь и учит, так только тому, что серьезные изменения достигаются лишь путем страшного кровопролития и значительных жертв: и чем эти жертвы бессмысленнее, тем лучше. Из истории человечества Хоббс постиг, что развитие цивилизации возможно лишь за счет вселенских катаклизмов. А все потуги в поисках истоков и причин гроша ломаного не стоили и ничем не отличались от попытки обезьяны вырыть неуклюжими лапами жемчужное зерно из навозной кучи. Имели смысл только социальные спазмы, вновь и вновь подтверждавшие тщетность деятельности всех гуманистов и их жалких институций. Сила восстанавливается травмами. Virescit vulnere virtus. И может быть, здесь, на этом заболоченном клочке техасской земли, будет дан новый старт человеческим отношениям; здесь, где Хоббс освободит наконец из плена примитивную страсть уничтожать, восстановив древнюю как мир реальность. Джон Кемпбелл Хоббс отбросил забытые причины, мотивы или истоки и шагнул прямо в историю.

В дверь постучали. Хоббс повернулся.

— Войдите, — пригласил он.

Дверь открылась, и через порог, затянув свои дебелые телеса в черный костюм десантника, переступил капитан Билл Клетус, увешанный рацией, баллоном „мейс“, дубинкой, наручниками, автоматическим „браунингом“ и прочим. Капитан отдал честь.

—Сэр! — приветствовал он Хоббса.

Тот кивнул и, направляясь к своему покрытому стеклом столу, указал на кресло:

—Присаживайтесь, капитан.

Сам Хоббс опустился на свой стул. Электричество в комнате не горело, и она освещалась только неясным отсветом заходящего солнца, заглядывавшего в окно южной стороны прямо за спиной Хоббса.

Клетус, крепко сбитый мужчина лет сорока с небольшим, свыше двадцати из них провел, общаясь с отъявленными подонками. Лицо капитана обгорело на солнце и было отшлифовано многолетним равнодушием к чужим бедствиям. Неудивительно — отказать ли заключенному в посещении умирающего родственника, или тащить упиравшегося в штрафной изолятор, или отдирать от булыжников и везти в морг тело выбросившегося из окна — Билл Клетус был тут как тут. Даже сам Хоббс знал его душу не лучше, чем в первый день работы Клетуса — дембеля-пехотинца, прошедшего Вьетнам. Жалобам на действия капитана и его людей — а их было полным-полно — Хоббс никогда не давал хода. Это было условием их негласного договора, и Хоббс свои обязательства всегда выполнял. Ответит ли теперь ему тем же и Клетус?.. Хоббс достал из ящика стола стеклянную пепельницу и поставил на стол.

—Можете курить, — предложил он.

—Спасибо, сэр, — поблагодарил Клетус.

—Как там ваши люди? — поинтересовался Хоббс.

—Нормально, — ответил капитан. — Они у меня службу знают.

—А как заключенные?

Клетус пожал плечами:

—По нашим сведениям, блок „C“ по-прежнему заперт еще со времени полуденной проверки. Там одни мексиканцы и чернокожие, так что Эгри, скорее всего, держит их взаперти. Остальные буйствуют вовсю. Все кабели, кроме подводок к больнице и к мастерским, перерезаны. Как вы приказали, мы усилили информационную блокаду и не станем включать электрический генератор до тех пор, пока не сочтем нужным. В основном контингент предоставлен сам себе, и сегодняшняя ночь обещает быть темной, душной и кровавой. К утру большинство заключенных будут ползать на брюхе и просить развести их по камерам.

—Нам тут почетная капитуляция не нужна, — сказал Хоббс. — Или они сдаются все вместе, или будут сидеть во всем этом и дальше.

—Согласен с вами. Это все стадный инстинкт: сейчас он требует крови, а позже повернет зэков против своих же заправил. Я не хочу, чтобы моим людям пришлось иметь дело с тремя-четырьмя десятками озверевших психов, а то все это растянется на неделю.

—Вы подсчитали точное количество заложников?

—Да, сэр. В основном здании остались тринадцать человек.

—А что с ранеными?

—В основном не очень серьезные колотые раны и синяки, но офицера Перкинса пришлось отправить в ожоговый центр в Бомоне. Если он переживет эту ночь, то ему, возможно, удастся выкарабкаться. Сяню, который вытащил Перкинса на себе, камнем проломили голову. Еще днем ему вычистили внутричерепную гематому, и все должно обойтись благополучно. В мастерских, насколько мы знаем, заложников нет. — Клетус достал пачку „Кэмел“ без фильтра. — По всем показателям процедура эвакуации выполнена безукоризненно. — Он вытряхнул сигарету и сунул ее в рот.

—А что с больницей? — поинтересовался Хоббс.

—Там из персонала нет никого. Только Коули и другие заключенные.

—А не может случиться так, что кто-нибудь из офицеров обожжен и остался внутри здания?

—Насколько мы знаем, нет. Правда, сержант Галиндес нарушил приказ об эвакуации и вернулся в блок „B“.

—Пошел прямо в огонь? — удивился Хоббс.

—Разблокировал замки дверей камер, чтобы выпустить заключенных. Он один из оставшихся внутри тринадцати. заложников. Красович видел, как его ударили дубиной по голове, но не смог к нему прорваться. Никто не знает, насколько серьезно он ранен.

—Он, должно быть, спас много жизней, — сказал Хоббс.

—Он нарушил приказ, — поправил Клетус. — И оставил Сяня и Перкинса в критическую минуту.

—И все же это был доблестный поступок, — оценил Хоббс.

—Если он останется в живых, — заявил Клетус, — я отдам его под суд.

Хоббс решил не спорить. Он знал, что для Клетуса все две с половиной тысячи заключенных не стоили жизни одного охранника. А вся процедура эвакуации персонала была разработана на горьком опыте тюрем Аттики, Нью-Мексико и Атланты: когда бунт достигает определенного пика, дальнейшие меры по наведению порядка не представляются действенными и охранники должны покинуть территорию тюрьмы. Так или иначе порядок восстановят, но при этом лучше избежать лишних жертв.

—Как люди реагируют на проблему заложников?

Клетус закурил.

—Ясное дело, стремятся их выручить, но верят, что я лучше знаю, как и когда это нужно делать. Никто не хочет, чтобы у нас повторилось то же самое, что и в Уако. По поводу ребят, что остались там, что ж: их готовили и к такому повороту событий.

Последняя фраза прозвучала с некоторой гордостью: Клетус регулярно посылал подчиненных на семинары по психологической подготовке к критическим обстоятельствам. Вообще-то, охранников в качестве заложников убивали редко. Бунтовщики в первую очередь увлекались резней на расовой почве. Даже в полном хаосе мятежа государственная власть, воплощенная в форме цвета хаки, продолжала вызывать у заключенных уважение и опаску. Плененные офицеры проходили через ад, но смертельный исход был маловероятен, если только самых свирепых мятежников не спровоцировали или не напугали несвоевременной попыткой спасения заложников.

—Какова позиция губернатора? — поинтересовался Клетус.

Хоббс посмотрел ему прямо в глаза:

—Он поддерживает нас на все сто процентов. По его требованию Национальная Гвардия приведена в боевую готовность, но губернатор согласен со мной, что пока вводить ее в действие преждевременно. В первую очередь он, как и я, озабочен тем, чтобы информационная блокада продлилась как можно дольше.