Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина. Страница 3

— А коли с благоволением фортуны? — усмехнулся Андрей, и от этой усмешки сердце Марьи Афанасьевны тут же дрогнуло — так он был схож лицом с ним, кого во сне, бывало, видела, по ком сердце плакало до сего дня, даже спустя столько лет. — Я ведь, ma tantine, с головой подхожу к любому делу.

— Ведаю о том, — кивнула графиня. — От того и не ругаю тебя за то, проказник! Так что там с делами? Ведь ведаю, что в отпуск ушел, чтобы дела поправить после гибели Бориса да в наследство вступить — долги, сплошные долги Олениных. Ведаю, что и бьешься аки рыба об лед ныне с векселями, что брат раздал твой окрест. И что в заклад отдал мой подарок к званию, тоже ведаю. Отчего меня не просил о средствах? Буду бранить, голубчик, тебя прежестоко. Я же родная кровь! Помощь от меня недурно принять.

— Я бы желал сам решить дела эти, ma tantine, не обессудь, — отвердел подбородок Андрея, напряглись плечи. — Вашей милости для меня и так довольно. Положение, что имею — благодаря вам, ma tantine.

— Ты не прав, mon cher, — покачала головой Марья Афанасьевна. — Моя милость была в том, чтобы ты к кавалергардам пошел в полк. Остальное же твоя заслуга. Разве награды твои не знак того? Разве отметина эта не доказательство тому? — она коснулась пальцами небольшого шрама на левой щеке, чуть ниже глаза, что оставила на память французская пуля, скользнувшая мимоходом по его лицу в день сражения под Аустерлицем. И Георгий с бантом [18] в петлице мундира в память об ином прусском сражении.

Ох, сколько же дней и ночей простояла Марья Афанасьевна на коленях в образных столичного дома и в усадьбах! Сколько сорокоустов заказала за это время, сколько свечек сожгла, сколько молитв сотворила! Аустерлиц, Прейсиш-Эйлау, Гейльсберг… Она помнила все эти названия, эти сражения, ведь каждое из них оставило свой след в жизни ее мальчика. Награды и звания, а то и шрамы. Как этот, как напоминание о той пуле, что едва не лишила его глаза, а то и жизни. Она вымолила его жизнь тогда, она точно знала то, и будет ее вымаливать впредь. Как мать, которой она хотела бы стать для него… Кто знает, был ли ее сын похож на Андрея, коли б тогда все сложилось по-иному?

Андрей поймал пальцы Марьи Афанасьевны и снова поднес их к губам, целуя те, как целовал бы руки матери, если б та была к нему столь тепло расположена, как тетушка. Но мать привлекала к себе всегда старшего, Бориса, а ныне, когда разверзлась пропасть между ними из-за той истории, и думать о том нельзя. И именно сюда, к тетушке, поехал Андрей теперь, когда стало так тревожно на душе, когда какие-то смутные предчувствия так и раздирают грудь, а тоска гложет сердце. Только тут он мог бы отдохнуть, пусть и временно забыть о том, что ждет его впереди, какие заботы у него в столице, позабыть о делах имений, что достались от брата, и одно из которых он передал матери во владение. Он непременно выкупит эту землю первой. Чтобы у матери не было тревоги за свое будущее. Никогда более.

Андрей нахмурился, чувствуя, как медленно вползает в комнату мрак, что жил в его душе последние несколько месяцев. Он начал отступать только, когда морозный ветер ударил в лицо, едва почтовые выехали за заставу Петербурга, когда замелькали верстовые столбы по окраинам дороги. А развеялся совсем, когда сани въехали в эту липовую аллею, когда вдали показался дом, где Андрея всегда будут ждать. Всегда, что бы ни стряслось.

— Жениться мне что ли, ma tantine? — вдруг произнес Андрей задумчиво, глядя в огонь, что играл яркими всполохами за расписным экраном. Марья Афанасьевна взглянула пристально на племянника и улыбнулась довольно. Уж сколько раз она давала тому намеки и скрытые, и явные на то, но Андре упрямо уходил от ответа на вопрос о возможной женитьбе! А тут же! — Жениться с выгодой и разом все трудности решить…

— Есть на примете девица? — стараясь, чтобы голос звучал, как можно более равнодушно, не показал той бури, что вспыхнула в груди, проговорила Марья Афанасьевна. А тем временем уже прикидывала, кто в свете на выданье ныне. Из Петербурга ли взять девицу, по моде да по новым дням привыкшую жить? Или из Москвы приглядеть, где все по традиции да по старинке? — Отчего бы и не жениться тебе, Andre? Ты аккурат в l'age ou l'on se marie [19].

Андрей снова усмехнулся ей знакомой усмешкой, а после поднялся с канапе, зашагал широкими шагами по гостиной, заложив руки за спину. Остановился у окна и долго смотрел на двор, где дворовые посыпали дорожки песком.

— Желаете, ma tantine, я прочитаю ваши думы в сей миг? — произнес он, не поворачиваясь к графине. — Готов биться об заклад, вы склоняетесь ныне к Москве.

— Ах, ты негодник! — покраснела невольно Марья Афанасьевна, которая за эти минуты тишины мысленно уже подобрала достойную кандидатуру в невесты для него. И верно — та была из московского рода. А потом рассмеялась в голос, чего не позволяла себе давно, помолодев вдруг на глазах оттого, бросила в племянника, стоявшего у окна, небольшую подушку с канапе. — Ты негодник, Andre, так и знай! Я готова биться об заклад, что ты с умыслом подал мне мысль о возможном твоем mariage [20], чтобы я долее не донимала тебя разговорами о делах. Воля твоя, голубчик, не стану докучать тебе, не ныне. Да, кроме того, уж скоро на всенощную собираться. Скажу тебе от сердца, рада весьма, что ты со мной, Андрей Павлович, в этот праздник святой. Давненько мы всенощную Рождественскую подле не стояли. Ступай к ручке да к себе отправляйся. Шутка ли — столько в дороге! Отдохни покамест, — Марья Афанасьевна взяла со столика подле канапе колокольчик и позвонила. Тут же распахнулись двери, и в комнату ступил лакей. — Позови мне Марью Алексеевну, милейший. Да пусть возьмет один из роман французских, что начали… Хотя нет, постой! Дело ли французов в день такой читать? Пусть принесет Писание. Праздник же ныне! Ступай, mon cher, ступай, — снова обратилась она к Андрею, что склонился над ее ладонью, прощаясь на время. — Скоро солнце садится уже. Выезжать пора будет.

Андрей тогда ушел в покои, приготовленные к его приезду, и даже лег в постель, завернувшись в покрывало с головой, но сон не шел, несмотря на то, что последний раз в такой отменной кровати он спал более двух недель назад. На сердце по-прежнему давила какая-то странная тяжесть, словно камень навалился. Он шутил в гостиной о женитьбе, но в этой шутке была доля истины.

Его дела были из рук вон плохо. Помимо больших долгов по закладным в опекунский совет, предстояло оплатить векселя, выданные братом за последний год — немалые суммы. А ведь предстояло еще высылать деньги матери и сестре, да и поддержать средствами Надин с малолетней Таточкой. Да и надобно бы справить парадный мундир, и заплатить квартирной хозяйке, и сапожнику. Эх, жаль, нельзя нарисовать себе ассигнаций пачку! А принимать у тетушки Андрей не желал — довольно того, что она оплачивает некоторые его счета и делает дорогие подарки.

Жениться… un bon mariage [21] спасет его. Или наследство. Не такое, как оставил ему Борис, а тому отец десяток лет назад. Доброе наследство. Но такое могла оставить только Марья Афанасьевна. Единственных два пути, которые могли спасти его в этом положении — женитьба и получение наследства, но оба такие нежеланные…

Андрей все-таки уснул и пробудился лишь, когда его тряс за плечо денщик Прошка. Надо было уже собираться к всенощной в церковь, стоявшую в селе на землях соседа Марьи Афанасьевны. Начищенные до блеска сапоги, парадный мундир полка с отполированными пуговицами, что блестели в свете свечей, как драгоценности на иной даме. Прошка даже Георгия прикрепил в петлицу, чтобы местные девицы провинции так и млели при взгляде на него: рослый и статный кавалергард, хорош собой да удал, судя по награде и шраму, нюхал пороху. Андрей усмехнулся своим мыслям, когда Прошка помогал облачиться ему в мундир, стряхивал с плеч невидимые глазу пылинки.