Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина. Страница 89

То, что случилось потом, для Анны промелькнуло в один миг. Вот улан вдруг достает саблю из ножен на поясе, лезвие которой так красиво блеснуло в редком луче осеннего солнца. Вот он делает замах, а ее отец как-то странно поднимает голову, обжигая француза презрительным взглядом. Руку француза перехватывает правой по привычке, раненной рукой Лозинский, морщась от боли, тут же ударившей в плечо, но не удерживает ее, и сабля опускается на грудь и плечо Шепелева. И Михаил Львович падает в грязь, даже возгласа не издав.

Анна даже не поняла, как оказалась там, на церковном дворе. Только-только стояла за створкой двери, и вот уже ее держит, обхватив за талию, Лозинский, оттаскивая от Лажье, что-то кричащего в лицо ей, воющей в голос, выставившей в его сторону руки со скрюченными пальцами, будто когти птицы.

— Я убью вас! Я клянусь! Убью! — громко рычал почти ей в ухо Влодзимир, пытаясь отгородить Анну, спрятать за спину от наступающего на них француза, сломить ее сопротивление, унять ее невиданную для женщины силу. Закричал тонким голосом Алексий, бросившийся следом за Анной на лейтенанта, и смолк тут же, упав наземь, когда острая сабля рубанула его по голове.

А потом и вовсе все смешалось для Анны — звуки, видения перед глазами. Громко звучали выстрелы карабинов, крики и женский визг, тонкий пороховой дымок наполнили двор церкви. Люди в мундирах и крестьянских армяках отчаянно бились в этой туманной пелене саблями, прикладами ружей, серпами и вилами, а то и просто рогатинами. И их было столько, что у Анны даже замелькало все перед глазами, закружилась голова. А Лозинский все тащил ее, кричащую, в сторону церкви, желая укрыться там, в ее темноте, от того побоища, что творилось в тот момент на храмовом дворе. И только распростертое тело на земле, которое, как мог, укрывал своей спиной отец Иоанн, словно крылами накрыв его рукавами рясы, видела ныне Анна, только его…

Оттого и вырвалась из рук Лозинского тут же, как смогла выровнять дыхание, как смогла унять тот вой, что рвал ныне душу с силой, давил на ребра. Тот не удержал ее, пошатнулся, выпустил из рук, и она выбежала из притвора во двор под его отчаянный крик.

— Аннеля! Аннеля! — звал Влодзимир, но она даже не обернулась, легко перескочила через ступени церкви, с размаху бросилась на колени подле отца, чувствуя холод в душе при виде того, каким белым было его лицо с закрытыми, словно у мертвеца, глазами. Она не обращала внимания на то, что происходило вокруг после боя, так же нежданно завершившегося, как и начавшегося: ни на крестьян, добивающих раненых французов, ни на женщин, склоняющихся над теми, кому нужна была помощь. Только лицо отца видела, только его руку сжала с силой, борясь с истерикой.

— Он дышит, Анна Михайловна, — подле отца опустился на колени тот самый знакомый ей уже бородатый мужчина в овчинном тулупе, которого она видела в ту ночь в вестибюле дома. Прощупал пульс на шее и стал распахивать, отрывая пуговицы, сюртук и жилет Шепелева, желая взглянуть на рану. При этом он коротко отдавал приказы человеку, явно его помощнику, который стоял позади него. — Тела убрать из села и закопать, чтобы и следа не было. Кровь забросать песком и листьями. Раненых уносим с собой. Оставлять нельзя, сюда приедут проверять, куда делся отряд. Пленных не брать. Увы, нет сией возможности… «Белую рубаху» им [361]. Только подальше отсель, не у церкви. И тела тоже… как и другие. Пошлите человека Шепелевых за доктором. Анна Михайловна, qu'avez-vous? [362] Вы слышите меня? — и, получив ее растерянный кивок, пожал ей руку, сжимающую ладонь отца. — Вот увидите, Михаил Львович скоро встанет на ноги. Рана неглубока вовсе, что странно. Будто только задели мимоходом…

И Анна вдруг ясно увидела снова ту картину, как бьет француз, а Лозинский пытается перехватить удар. Оглянулась на церковь и заметила, как его выводят из храма — растрепанного, потерявшего где-то перевязь и придерживающего ладонью раненую руку. Они на миг встретились глазами, и Анну вдруг словно ледяной водой окатили, когда она заметила, как он смотрит на нее. Прощание, грусть и странная теплота… Лозинского толкнули в спину, мол, пошевеливайся, и он, улыбнувшись ей уголками губ, отвернулся, зашагал к воротам церковного двора в сопровождении своего конвоира.

— Ou va-t-il? [363] — Анна коснулась руки своего собеседника, уже запахивающего полы сюртука на груди ее отца, подложив полотно на кровоточащую рану. Он поднял голову и взглянул на поляка, а потом пожал плечами безразлично, поднялся на ноги.

— Полагаю, к окраине села. Не волнуйтесь, Анна Михайловна, вам боле не будет досаждать неприятель. В усадьбе есть еще люди чужие?

— Его убьют? — прошептала Анна, и сердце сжалось от этого шепота.

— Как и любого другого неприятеля, — медленно ответил ей предводитель отряда. — Мы не можем позволить себе ныне взять пленных. Так будет лучше всего.

Он уже отходил к воротам церковной ограды, когда Анна вдруг окликнула его:

— Attendez! Je vous prie, attendez! [364] — а потом заговорила громко и быстро, будто боялась передумать, боялась остановиться. — Вы человек благородной души и достоинства, я вижу это ясно. Потому от души надеюсь на понимание… умоляю… прошу… не его… не его! Он… он…

А потом вдруг разрыдалась, прижимая ладонь ко рту, не отводя глаз от того, от кого зависела судьба Лозинского. Так и не сказала, что улан когда-то спас ее и ее отца, причем не единожды, как выяснилось ныне. Замерли растерянно крестьяне и те, кто пришел с отрядом на двор, как-то криво улыбнулся предводитель отряда, ощущая странную тоску в душе при виде ее горя, при виде ее слез и отчаянья. Все мы люди, сказал он себе мысленно. Все ходим под Богом, и только в Его власти соединять несоединимое по людским канонам. Знать, такова у Него воля!

— J'entends! [365] — бросил он, задумчиво погладив бороду, к которой так и не сумел привыкнуть за это время. Военный в нем просил выполнения приказа, а душа шепнула, что не стоит разбивать сердце этой рыдающей прелестнице с дивными глазами. — Склоняю голову перед силой любви…, - прошептал он и вышел за ворота, кивнув на прощание барышне Шепелевой, размышляя о превратностях судьбы. Еще не зная, что его роль в этой истории далеко не закончена.

А Михаила Львовича быстро перевезли на телеге в усадебный дом, где тут же отнесли в покои. Он приходил в сознание всего пару разза это время, искал руку дочери, сидевшей возле него на соломе, сжимающей его ладонь успокаивающе.

— Annette… pardonne-moi, ma chere… ma fillette, pardonne-moi [366], - шептал он еле слышно, и она склонялась над ним тут же, гладила его лоб и волосы, целовала пальцы. На Владимира, идущего медленно за телегой, она даже ни разу не подняла взгляда, как тот ни пытался поймать его. Ушла сразу же в спальню отца, где его спешно осматривала мадам Элиза, промывая рану, а потом и доктор Мантель, приехавший под сумерки, получив вести из Милорадово. Тот зашил неглубокий порез, соединяя края раны, приказал дать раненому несколько капель лауданума для покойного сна и обезболивания.

— Рана неопасна для жизни, — проговорил он после домашним, что толпились в соседней к спальне комнате покоев Михаила Львовича. — Промывайте ее почаще да повязки меняйте. Постель. Легкая пища. Никаких тревог, — а потом добавил тихо. — У него слабое сердце… опасна не рана, опасна эта слабость…

А потом отвел в сторону провожающую его до входных дверей в вестибюле Анну, растерянную, бледную от тревоги и страха за здоровье отца, прошептал ей тихо, оглядевшись по сторонам:

— Отчего вы спасли его, gnadiges Fraulein [367]? Ненадобно было оставлять тех, кто видел, кто может открыть правду французам. Те скоры на расправу, и коли не поверят, что отряд тот пропал по дороге к Милорадово… Да и слух уже, словно Fliege [368] … полетит по домам, не удержишь. К чему вам то, gnadiges Fraulein?