Рэкетир - Кабалкин Аркадий Юрьевич. Страница 27

Пэт меняет тему.

— Первым делом ты должен будешь в законном порядке поменять имя. Мы пользуемся услугами одного судьи в округе Фэрфакс, северная Виргиния, который держит дела в строжайшей тайне. Формальность, конечно, но выбрать новое имя придется. Лучше сохранить прежние инициалы и особо не выпендриваться.

— Например?

— Майк Барнс. Мэтт Бут. Марк Бриджес. Митч Болдуин.

— Похоже на список членов белого братства.

— Похоже, конечно. А то Малкольм Баннистер не из той же кучи!

— Спасибо.

Еще несколько миль мы придумываем мне имя. Серхофф открывает лэптоп и, щелкая «мышкой», спрашивает:

— Какая у нас самая распространенная фамилия на «б»?

— Бейкер? — предлагает Хичкок.

— Эта на втором месте.

— Бейли, — говорю я.

— Номер три. На четвертом месте Белл, на пятом Брукс. Победитель — Браун, эта фамилия вдвое популярнее серебряного призера Бейкера.

— Один из моих любимых афроамериканских писателей — Джеймс Болдуин, — вспоминаю я. — Это и будет моя фамилия.

— Годится. — Серхофф нажимает на клавишу. — А имя?

— Может, Макс?

Хичкок кивает, и Серхофф пишет: «Макс».

— Мне нравится, — говорит Хичкок. Можно подумать, что он нюхает хорошее вино.

— В Соединенных Штатах примерно двадцать пять Максов Болдуинов, так что это самое то, — говорит Серхофф. — Хорошее четкое имя, не слишком распространенное, но и не экзотика и не дурь какая-нибудь. А второе имя? Что мы поставим посерединке, Макс?

Когда на первом месте стоит «Макс», серединка как-то не вытанцовывается. Потом я вспоминаю Рида и Коупленда, моих бывших партнеров, их контору на Брэддок-стрит в Уинчестере: «Коупленд и Рид, адвокаты». В их честь я останавливаюсь на «Риде».

— «Макс Рид Болдуин», — смакует Серхофф. — Пойдет. Осталась какая-то мелочь, и готово. А, Макс? «Младший», «третий», «четвертый»? Только без лишних фантазий.

Хичкок качает головой.

— Обойдется, — бормочет он.

— Я тоже так думаю, — говорю я. — Никаких дополнений.

— Молодец. Все, имя готово: Макс Р. Болдуин. Берешь, Макс?

— Пожалуй. Но надо привыкнуть.

— Конечно.

Выбор имени на всю оставшуюся жизнь — волнующее дело, но все-таки это одно из простейших решений. Совсем скоро мне придется столкнуться с выбором посложнее: глаз, носа, губ, подбородка, дома, работы, семейной истории… Какое взять детство? Где и чему я учился? Почему я холост, был ли женат? Как насчет детей?

С ума сойти!

Глава 18

В нескольких милях восточнее Моргантауна мы покидаем автостраду и останавливаемся перед мотелем «Бест вестерн», устроенным в старомодном стиле — это когда можно поставить машину прямо перед своей комнатой. Нас уже ждут агенты, скорее всего ФБР. Я выползаю из фургона с великолепным ощущением свободы и слышу голос Хански:

— Твой номер тридцать восемь.

Один из непредставившихся агентов отпирает дверь и передает мне ключ. В номере две широченные кровати, на одной выложен целый гардероб. Следом за мной входят и закрывают дверь Хански и Серхофф.

— Я выяснил в тюрьме твой размер, — сообщает Хански, указывая на одежду. — Не понравится — не беда, можно будет пройтись по магазинам.

Мне предложено две белые рубашки и одна в голубую полоску, все с воротником на пуговках, две пары брюк цвета хаки, линялые джинсы, коричневый кожаный ремень, стопка аккуратно сложенных трусов, две белые футболки, несколько нераспакованных пар носков, коричневые мокасины приличного вида и уродливейшие на свете черные полуботинки. В целом неплохо для начала.

— Спасибо, — говорю я.

— Зубная щетка, паста, бритвенные принадлежности — в ванной, — докладывает Хански. — Там же найдешь спортивную сумку. Понадобится что-то еще — купим в магазине. Как насчет ленча?

— Не сейчас. Хочется немного побыть одному.

— Без проблем, Мэл.

— Теперь я Макс, если не возражаешь.

— Макс Болдуин, — подсказывает Серхофф.

— Быстро вы подсуетились!

Они выходят, и я запираюсь, медленно стаскиваю с себя тюремное барахло — оливковую рубаху и штаны, белые носки, черные шнурованные башмаки на толстой подметке и заношенные трусы. Надеваю новые трусы и футболку, залезаю под простыню и таращусь в потолок.

Обедать мы идем в дешевую рыбную забегаловку под боком, где можно заказать еду, не вылезая из автомобиля, и съесть сколько захочешь крабовых клешней за семь долларов девяносто восемь центов. Кроме Хански, Серхоффа и меня, в заведении ни души, и мы долго поедаем морепродукты невысокого качества — для меня это настоящее гурманство. Расслабившись, они отпускают шуточки и издеваются над моим прикидом. Я не остаюсь в долгу и напоминаю, что, во-первых, я в отличие от них не белый баловень, а во-вторых, впредь буду покупать себе одежку сам.

Потом они напоминают мне, что у нас еще есть дела. Надо принять много решений. Мы возвращаемся в мотель, в соседний с моим номер, где одна из двух кроватей завалена папками и бумагами. К нам присоединяется Хичкок. Нас теперь четверо, и мы добросовестно сотрудничаем, несмотря на мой скепсис. Я твержу себе, что эти люди отныне на моей стороне, а правительство — мой защитник и друг, но полностью принять этого не в силах. Возможно, со временем они добьются моего доверия, хотя сомневаюсь. Не могу забыть обещание правительственных агентов спасти меня от суда.

Новое имя уже прилипло ко мне, и это решение окончательное.

— Макс, утром мы уезжаем, — сообщает Хански. — Надо решить куда. Это зависит то того, как ты хочешь изменить внешность. Ты ясно сказал, что желаешь ее изменить, а это задачка не из легких.

— Намекаешь на мои показания? — спрашиваю я.

— Да. Процесс Рукера может начаться через полгода, а то и через год.

— Не исключено, что он признает свою вину и избежит процесса.

— Возможно. Но будем исходить из того, что этого не произойдет. Значит, суд. Если тебе сделать операцию сейчас, то, давая показания, ты засветишь свое новое лицо. Безопаснее пойти на это уже после суда.

— А как с безопасностью в предстоящие шесть месяцев? Мы же знаем, что банда Рукера станет меня искать. Они уже думают, как до меня добраться, и знают, что нельзя терять времени. Грохнуть меня до суда, значит, избавиться от основного свидетеля. Предстоящие полгода — самые опасные, поэтому я хочу оперироваться сейчас, немедленно.

— Ладно. А суд?

— Брось, Крис, ты же знаешь, что есть способы меня спрятать. Я могу давать показания из-за ширмы. Такое бывало. Ты что, не смотришь телевизор и кино?

Со мной не полностью согласны, но настроение у всех вполне серьезное. Как ни страшна мысль о том, чтобы дать изобличающие Куинна Рукера показания, меня можно будет защитить.

— Был такой опыт в прошлом году, — признает Хичкок. — Большой процесс наркодилеров в Нью-Джерси. Осведомитель совершенно не походил на себя прежнего, и мы закрыли свидетельскую трибуну так, чтобы его могли видеть только судья и присяжные. Голос тоже изменили, так что обвиняемые понятия не имели, кто такой свидетель и как он выглядит.

— Они и так знают, кто я такой. Просто не хочу, чтобы они меня видели.

— Ладно, — говорит Хански, — тебе решать.

— Считайте, что я решил.

Хански достает телефон и идет к двери.

— Мне надо сделать несколько звонков.

После его ухода Серхофф говорит:

— Пока он занят, обсудим место назначения. Скажи, куда поедешь, Макс, чтобы мы занялись жильем.

— Флорида, — ответил я. — Всю жизнь я провел на холмах и в горах. Теперь тянет сменить обстановку и пейзаж, хочется пляжей и океанских видов, теплого климата. — Я выпаливаю это, словно часами обдумывал ответ, — а так оно, собственно, и есть. — Но не юг Флориды, там жарковато. Возможно, Пенсакола или Джексонвилл — севернее климат помягче.

Маршалы, выслушав мой заказ, начинают усиленно соображать. Серхофф тычет в клавиши на своем компьютере, подыскивая мне новое место под солнцем. Я разваливаюсь в кресле, закинув босые ноги на кровать, и наслаждаюсь обстановкой. Сейчас четыре часа дня. Во Фростбурге разгар воскресенья — худшее время. Как большинство заключенных, я по воскресеньям не работал и часто маялся от скуки. Приходилось играть в баскетбол и подолгу ходить по беговой дорожке, лишь бы хоть чем-то себя занять. Свидания были позади, те, кого посетили родственники, находились в подавленном состоянии. Начиналась новая неделя — в точности такая, как предыдущая.