Рэкетир - Кабалкин Аркадий Юрьевич. Страница 4

Пора, чтобы нашей семье наконец повезло, но пока на везение как-то не похоже.

— Вчера вечером беседовали с Руби, — говорит он. — У нее все в порядке, передает тебе привет, говорит, что твое последнее письмо было забавным.

— Скажи ей, пожалуйста, что письма значат очень много. — Все пять лет она аккуратно пишет мне каждую неделю. Руби — отрада нашей рушащейся семьи. Она — консультант по вопросам брака, замужем за врачом-педиатром. У них трое замечательных малышей, которых держат подальше от их опозорившегося дяди Мэла.

После долгой паузы я говорю:

— Как обычно, спасибо за чек.

Он пожимает плечами:

— Рад помочь.

Он ежемесячно присылает мне сто долларов, которые всегда кстати. Они поступают на мой счет, позволяя покупать такие необходимые вещи, как ручки, блокноты, чтиво, приличную еду. Большинство в моей «белой банде» получают из дома чеки, тогда как в моей «черной банде» никому не присылают ни пенни. В тюрьме всегда знаешь, у кого есть деньги.

— Скоро пройдет ровно половина твоего срока, — говорит он.

— Две недели — и пяти лет как не бывало.

— Наверное, время летит быстро?

— Может, на воле оно и летит, а по эту сторону стены, уверяю тебя, часы идут гораздо медленнее.

— Все равно трудно поверить, что ты здесь уже пять лет.

Это точно. Как выжить в тюрьме за такой срок? Не думай о годах, месяцах, неделях. Думай о сегодняшнем дне — как его преодолеть, как пережить. Просыпаешься назавтра — еще один день позади. Дни накапливаются; неделя идет за неделей; месяцы становятся годами. И понимаешь, какой ты выносливый, как способен жить и выживать, раз выбора все равно нет.

— Чем собираешься заняться потом? — спрашивает он. Я слышу один и тот же вопрос каждый месяц, как будто меня вот-вот освободят. «Терпение, — напоминаю я себе. — Он мой отец. И он здесь! Это многого стоит».

— Пока я об этом не думаю. Долго еще.

— Я бы на твоем месте уже задумался, — говорит он, уверенный, что, окажись в моей шкуре, точно знал бы, как быть.

— Я прошел третий уровень изучения испанского, — говорю я, гордясь собой. В моей «оливковой банде», среди латиносов, Марко, мой хороший друг — он сел за наркотики, — оказался превосходным учителем языка.

— Похоже, все мы скоро залопочем по-испански. Проходу от них нет!

Генри не выносит иммигрантов, всех, кто говорит с акцентом, выходцев из Нью-Йорка и Нью-Джерси, получателей пособий, безработных. Бездомных, по его мнению, следовало бы согнать в лагеря с режимом похуже, чем в Гуантанамо.

Пару лет назад мы с ним так повздорили, что он даже пригрозил перестать меня навещать. Препирательства — напрасная трата времени. Мне его не переделать. Спасибо ему, что приезжает, я в ответ веду себя смирно — чем еще его отблагодарить? Я — осужденный уголовный преступник, а он — нет. Он — победитель, я — неудачник. Все это для Генри важно — не пойму почему. Может, дело в том, что я учился в колледже и на юридическом факультете, а он ни о чем таком и мечтать не мог.

— Вероятно, я уеду из США, — говорю я. — Куда-нибудь, где пригодится мой испанский, — в Панаму, Коста-Рику… Теплый климат, пляжи, люди со смуглой кожей… Для них не имеет значения судимость, сидел ты, не сидел — им не важно.

— И трава там зеленее, да?

— Да, папа, когда сидишь в тюрьме, трава всюду кажется зеленее. А что мне делать? Вернуться домой, наняться помощником юриста без лицензии и вкалывать на мелкую фирму, которой не по карману платить мне зарплату? Или стать поручителем? Может, частным детективом? Вариантов, как видишь, кот наплакал.

Он согласно кивает. Этот разговор повторяется у нас в десятый, наверное, раз.

— А правительство ты ненавидишь, — говорит он.

— О да! Федеральное правительство, ФБР, федеральных прокуроров, федеральных судей, дураков, управляющих тюрьмами. Столько всего вызывает у меня ненависть! Я тут мотаю десятилетний срок за то, чего не совершал, просто потому, что какой-то прокурорской шишке понадобилось выполнить квоту посадок. Раз правительству ничего не стоило влепить мне десятку при отсутствии улик, то ты только представь весь спектр его возможностей теперь, когда у меня на лбу вытатуировано «осужденный преступник»! Нет, пап, как только освобожусь, ноги моей здесь больше не будет!

Он с улыбкой кивает. А то как же, Мэл!

Глава 3

Учитывая важность того, чем занимаются федеральные судьи, споры, часто вспыхивающие вокруг них, и склонность к насилию многих людей, с которыми им приходится иметь дело, остается удивляться, что за всю историю страны убили только четверых действующих федеральных судей.

Недавно к ним прибавился пятый — достопочтенный Раймонд Фосетт.

Его тело нашли в подвале домика на берегу озера, который он построил для проведения выходных. В понедельник утром его хватились в суде, сотрудники канцелярии забеспокоились и обратились в ФБР. Агенты приступили к работе и нашли место совершения преступления. Домик находился в лесистой юго-западной части Виргинии, на склоне горы, у чистого озерца, называемого местными жителями Хиггинс. На большинстве дорожных карт этого озера не найти.

Ни признаков взлома, ни следов драки или борьбы — только два мертвых тела с простреленными головами да пустой стальной сейф в подвале. Судья Фосетт лежал рядом с сейфом с двумя дырками в затылке, в большой луже засохшей крови — явная казнь. Первый же судмедэксперт определил, что смерть наступила как минимум два дня назад. Согласно показаниям одного из сотрудников, он покинул свой кабинет примерно в три часа пополудни в пятницу, сказав, что поедет прямиком к себе на озеро, чтобы весь уик-энд упорно там трудиться.

Второе тело принадлежало Наоми Клэри, тридцатичетырехлетней разведенной матери двоих детей, недавно принятой судьей Фосеттом на должность секретарши. Шестидесятишестилетний судья, отец пяти взрослых детей, разведен не был. Они с миссис Фосетт уже несколько лет жили врозь, но время от времени, уступая требованиям приличий, появлялись вместе в Роаноке. [2] Все знали, что они разошлись, а поскольку он был в городе видной персоной, о них много судачили. Оба признавались детям и друзьям, что попросту не испытывают желания разводиться. У миссис Фосетт были деньги, у судьи Фосетта — положение. Оба казались более или менее довольными жизнью и обещали друг другу не заводить связей на стороне. Развестись они решили только в случае, если у одного из них кто-то появится.

Судья, очевидно, нашел женщину по своему вкусу. Почти сразу после зачисления миссис Клэри в штат по суду поползли слухи, что судья снова взялся за свое. Некоторые из его подчиненных знали, как легко он спускает штаны.

Тело обнаженной Наоми нашли на диване рядом с местом убийства судьи. Лодыжки ее были крепко стянуты серебряной клейкой лентой для труб. Она лежала на спине, с заведенными назад и перехваченными той же лентой руками. Ей тоже дважды выстрелили в голову, но не в затылок, а в лоб. Тело было усеяно мелкими ожогами. После нескольких часов споров и анализа следователи пришли к общему мнению: ее, видимо, пытали, чтобы заставить Фосетта отпереть сейф. Похоже, это сработало. Сейф оставили открытым и совершенно пустым, без единого клочка бумаги. Грабитель очистил его, после чего пристрелил обоих.

Судья Фосетт был сыном строителя, специализировавшегося на несущих конструкциях домов, и в детстве не выпускал из рук молоток. Он всегда что-то строил: то крыльцо, то веранду, то складской навес. Когда его дети были маленькими, а брак счастливым, он выпотрошил и полностью обновил старый величественный особняк в центре Роанока, выступив генеральным подрядчиком и проведя множество выходных на строительной лестнице. Годы спустя он реставрировал квартиру на верхнем этаже многоквартирного здания, превратив ее в свое любовное гнездышко, а потом в жилище. Работа в поте лица молотком и пилой была для него терапией, умственным и физическим бегством от профессиональной деятельности, полной стрессов. Он сам спроектировал свою А-образную хижину на озере и четыре года строил ее практически самостоятельно. В подвале, где он погиб, целую стену занимали полки из кедра, забитые толстыми томами по юриспруденции. Правда, посередине этой стены была потайная дверь. За раздвижными полками скрывался сейф. Прежде чем выпотрошить, его откатили от стены фута на три.