Натуралист на мушке, или групповой портрет с природой - Даррелл Джеральд. Страница 28

— Бродяги, — после недолгого молчания заключил бригадный генерал, вложив в это слово все презрение, которое испытывает средний англичанин к представителям пролетариата. Затем, растопырив руки, как бы пытаясь оградить божьих одуванчиков от могущей пристать к ним заразы, он пропустил их вперед, и вся четверка удалилась. Начало было довольно обескураживающим.

Тем не менее когда мы вышли на перрон в «Чистом поле» и «Блэк Найт»*, окутанный клубами пара, подарив пронзительный прощальный свисток, удалился, звуки и запахи солнечного майского дня нахлынули на нас со всех сторон. С голубого неба лилось пение жаворонков. Громко, без передышки, куковали в полях кукушки; воздух был напоен ароматом сотен весенних цветов. По деревянному настилу мы скатили «Дейзи»** (так окрестили наш тандем) на гаревую дорожку, а потом по узкому скользкому проходу спустились к неширокой тропе; ее высокие откосы были покрыты россыпями желтых, точно шафран, калужниц, а на самом верху стояла живая изгородь из боярышника с соцветиями, похожими на кучевые облака. Оседлав «Дейзи», под лучами жаркого солнца, в сопровождении птичьего гомона мы отправились на поиски старой доброй Англии.

«Блэк Найт» — «Черный Рыцарь» (название паровоза) (англ.).

Дейзи — маргаритка (англ.).

Место, выбранное Джонатаном (учитывая время года), оказалось выше всяческих похвал. Высокие откосы и сама живая изгородь напоминали красочное цветовое панно: канареечно-желтые лютики, красные первоцветы, белые цветы звездчатки, голубоватая дымка колокольчиков, сиреневые фиалки и плоские, похожие на бледный туман соцветия бутня одуряющего. Между изгородями раскинулись огромные и пышные луга, пестреющие кляксами цветов, с островками одиночных живописных дубов и берез; их только-только распустившаяся листва отбрасывала на землю узорчатую тень. Коттеджи и небольшие виллы прятались между деревьями так, что их совсем не было видно, и создавалось полное впечатление, что местность необитаема. В конце концов мы добрались до проселочной дороги, охраняемой с одной стороны живой изгородью — густой, почти непроходимой стеной боярышника с вплетенным в нее странного вида дубом, чьи корни были скрыты под плотной сетью плюща. Здесь нас поджидал Дэйв Стритер, назначенный нашим проводником по зеленой изгороди. Дэйв оказался для нас настоящей находкой. Стройный, темноволосый, с быстрым взглядом карих глаз и носом с горбинкой, похожим на клюв, он чем-то неуловимо напоминал птицу. Дэйв гордился живой изгородью так, словно она была посажена его руками, и не было ни одного местного растения, птицы или насекомого, которых бы он не знал. Он помогал нам проникать в тайны древней живой стены.

История большинства живых изгородей насчитывает несколько веков, но натуралистам удалось довольно точно определять их возраст. Технология достаточно проста. Отмерив тридцать шагов от определенного места, вы возвращаетесь назад и подсчитываете число видов деревьев, растущих на данном участке. Каждый вид дерева соответствует одному столетию. На первый взгляд такое утверждение может показаться маловероятным, но ученые подкрепили его целым рядом убедительных доказательств. При закладке изгороди фермеры обычно использовали одно, реже два вида растений. С течением времени в посадки проникали и другие виды деревьев, занесенные в виде семян с птичьим пометом или грызунами, которые закапывали орехи и семена про запас, а потом о них забывали. Проверив предположения на лесополосах, возраст которых был хорошо известен, ученые установили, что новый вид древесного растения появляется раз в столетие.

Отмерив положенное число шагов, мы с Ли занялись подсчетом росших на нашем участке видов деревьев. Обнаружив более десяти образцов различной древесной растительности, пришли к выводу, что наша живая изгородь существовала уже тогда, когда Лондонского Тауэра и Вестминстерского аббатства и в помине не было! Приходится только удивляться тому, с каким благоговением чтят память этих каменных реликвий, совершенно не заботясь о другой, не один век приносившей неисчислимую пользу не только человеку, но и всему живому, а ныне методически уничтожаемой прямо на глазах. Слабые голоса энтузиастов-биологов в защиту природной реликвии, которая безжалостно выкорчевывается бульдозерами, тонут в море полного равнодушия. Если бы можно было хоть на минуту представить, что кому-то пришло в голову разобрать Вестминстерское аббатство, чтобы построить на его месте административное здание, или взорвать Тауэр, чтобы возвести еще один Хилтон, — да этого наглеца стерли бы в порошок, хотя оба знаменитых здания, вместе взятые, за все время своего существования принесли человечеству неизмеримо меньше пользы, чем скромные живые изгороди.

Живая изгородь (помимо разнообразных травянистых растений, скрывающихся под сенью ее колючего полога) дает пристанище многим видам пресмыкающихся, птиц и млекопитающих, часть из которых нам удалось заснять. Одной из самых симпатичных, на мой взгляд, является мышь-малютка — самое крошечное млекопитающее Британских островов, которой принадлежит честь быть открытой и описанной не кем иным, как одним из известнейших натуралистов-любителей, — самим Гилбертом Уайтом. В его несравненной «Естественной истории Селбурна» первое научное описание мыши-малютки звучит так:

«Мне удалось раздобыть нескольких мышей, о которых я упоминал в предыдущих письмах. Это молодой самец и беременная самка, которых я заспиртовал. По окраске, форме тела и размерам, а также способу устройства гнезда это, несомненно, доселе не известный науке вид. Они гораздо мельче и тоньше, чей Mus domesticus medius, описанная Реем; по расцветке ближе к белке или соне; живот белый; сбоку по шерстке проходит четкая линия, отделяющая по цвету живот от спины. Эти мыши никогда не живут в доме, их заносят в амбары и сараи в снопах.

Место их обитания — поле, гнезда они строят над землей, на стеблях злаковых, иногда в чертополохе. В помете бывает до восьми мышат в крошечном круглом гнезде, свитом из стебельков и листьев трав и пшеницы.

Одно из таких гнезд я раздобыл этой осенью: очень искусно сработанное, состоящее из листьев пшеницы, совершенно круглое, размером в крикетный шар. Отверстие было так ловко закрыто, что было невозможно его обнаружить. Само гнездо было плотным и столь туго набитым, что его спокойно можно было катать по столу, и оно нисколько не развалилось бы, несмотря на то, что в нем находилось восемь голых и слепых мышат. Я задавал себе вопрос, как в условиях такой тесноты мать могла навещать и кормить своих крошек, учитывая, что им надо было ее сосать? Может быть, она проделывала в разных местах небольшие отверстия и просовывала туда сосок, а после кормления заделывала отверстие? Ясно одно: она ни за что не могла бы поместиться в гнезде сама, к тому же мышата с каждым днем становились все больше. Эту замечательную колыбельку, изящнейший образчик дани инстинкту, я нашел на пшеничном поле подвешенной к головке чертополоха».

Мышь-малютка приспособилась к такому полувоздушному образу жизни не хуже многих приматов Нового Света. У нее очень цепкие лапки, которыми она крепко обхватывает стебли растений, и удивительно сильный хвост, на котором она висит, обмотав его вокруг стебля, когда строит гнездо. Круглые, размером с теннисный мяч, гнезда сплетены из неоторванных от стеблей травинок, иногда, для большей прочности, сцементированных между собой размочаленными листьями. Такие «ясли», в которых мать выращивает свое потомство, для удобства малышей выложены изнутри мелко пережеванными листьями и имеют два входа. При рождении мышата весят около грамма; по определению Гилберта Уайта, пара мышат потянет на медную монетку в полпенни. Для каждого нового помета строится новое гнездо; в урожайный год мышь-малютка может принести шесть пометов в год по пять-шесть мышат в каждом. По меркам человечества это грозило бы катастрофой. Но природа очень мудра. В те годы, когда рождается много мышей, резко увеличивается приплод у хищников, которые ими питаются, — лисиц, ласок, горностаев, сов и других. В неурожайный на мышей год для хищников наступают тяжелые времена. Таким образом, их численность полностью регулируется количеством корма, то есть мышей. К сожалению, у человека в наши дни остался только один враг — он сам. Но численность населения остается столь высокой, что даже самые кровожадные вылазки против себе подобных не могут столь же удачно решить проблему перенаселения, как это делает природа.