В ожидании счастья - Бялобжеская Анастасия. Страница 22

— Ну, этого ты от меня не дождешься, — сказала она вслух и встала.

Сначала она позвонила, чтобы забрали останки машины. Потом почистила зубы, приняла душ, вымыла голову, переоделась, сварила два яйца всмятку, овсянку, поджарила ветчину и тост. И все съела. В спальне вытряхнула переполненную пепельницу, хотела выкинуть и сигареты, но передумала. Заметив шкатулку с драгоценностями Джона, страшно разозлилась, что забыла сунуть ее вместе с остальными вещами.

Прислуга приходила только два раза в месяц, поэтому Бернадин весь день приводила дом в порядок. Когда она, наконец, отнесла два огромных мешка с мусором в гараж, то вдруг заметила, сколько же там хлама — в основном это были вещи Джона, — и просто пришла в ярость. Швырнув мешки с мусором в контейнер, она бросилась в дом, схватила газету и позвонила в отдел объявлений.

— Я хочу поместить объявление в завтрашнем номере о распродаже. Да, у меня есть кредитная карточка. — Она назвала номер „Визы", адрес, номер телефона и продиктовала объявление: „Потрясающая распродажа. Только в субботу! С восьми до часу дня. Скоттсдейл, выгодное предложение! Все за доллар! Приходите и убедитесь!"

Парень, принимавший объявление, спросил, не ослышался ли он, она сказала „нет", и он сказал, что, может, и сам заглянет. Потом она позвонила в агентство по найму „Веселые помощницы" и договорилась, что горничная будет отныне приходить раз в неделю.

Вентилятор под потолком тихо вращался. Присев на стул, Бернадин наконец вспомнила, что же она так и не сделала. Она собиралась позвонить Саванне и сказать, что, пожалуй, ей не стоит у них останавливаться — не очень подходящее время, — но сейчас она даже обрадовалась, что забыла позвонить. Общество, тем более общество лучшей подруги, — это как раз то, что нужно. Бернадин любила Глорию, да и Робин тоже, но Саванне ничего не нужно объяснять, она сама поймет, как у тебя на душе. И извиняться за кислое настроение не придется. С ней легко. И всегда так было. Да, именно Саванна поможет ей встряхнуться. Бернадин заулыбалась и посмотрела на календарь. Она приезжает двадцать шестого. Слава Богу!

Лампочка автоответчика мигала как сумасшедшая, и Бернадин решила наконец прослушать пленку. Пока она перематывалась, она подумала, что наверняка звонили в основном Глория и Робин, и не ошиблась. Робин предложила забрать детей и добавила, что, может, ей и не следует так говорить, но она рада, что этот мерзавец ушел. „Я, конечно, понимаю, тебе не до меня, но знаешь, я встретила одного типа. Такой милый! И полная противоположность Расселу. С лица, правда, так себе, кругленький такой, и, к несчастью, Близнец, но относится ко мне как следует относиться к женщине. Звони", — попросила она.

Бернадин хихикнула. Робин и мужик с заурядной внешностью? Не смешите меня! Глория сказала следующее: „Я тебе все равно не верю, но рада слышать, что ты в порядке. И не надо меня обманывать, такое легко не отбросишь. Если хочешь, я приеду. Кстати, ты пропустила ленч в честь лауреаток премии за достижения в движении черных женщин. В общем, потом тебе расскажу. В любом случае Консультативный совет соберется не раньше чем через месяц, будем готовить „Вечер сестер". Ты, наверное, уже сможешь. И приводи свою подругу. Она не передумала еще переезжать? Жду звонка, не пропадай".

Про ленч Бернадин напрочь забыла. Слава Богу, хоть до собрания еще целый месяц. Иногда от бесконечно пустой болтовни на этих собраниях ее просто тошнило: кто больше зарабатывает или у кого дом больше. Но движение хоть что-то полезное делало, поэтому она и не уходила.

Она сварила кофе и, подогревая молоко, все думала, почему же ей вдруг стало так легко? Так легко, хоть лети. И, хорошенько поразмыслив, вдруг поняла: она свободна! Свободна и может делать все что угодно и как угодно. Как только все утрясется, она сможет открыть свое кафе или заняться каким-то другим бизнесом. Джон постоянно твердил, что ничего у нее не выйдет, слишком рискованно, но теперь-то его разрешения не требуется. У Бернадин даже сердце замерло от таких мыслей. Тут зазвонил телефон, и она, не раздумывая, сняла трубку.

— Вернулась? — спросила Джинива.

— Ага. Я как раз собралась тебе позвонить.

— Хорошо отдохнула?

— Просто замечательно.

— Отлично. И когда собираешься приехать за детьми?

— Да хоть сейчас.

— Они тут у меня целый день ноют „хотим пиццу", так что я их, пожалуй, свожу. Подождешь нас дома. Ключ не потеряла?

— Нет, мам, он у меня на цепочке со всеми остальными. Я буду минут через тридцать, но у меня мало времени, так что побуду с тобой недолго.

— А теперь что ты надумала?

— Устраиваю завтра распродажу. Всякий хлам из гаража.

— Делать больше нечего?

— Да ладно тебе, мам. Там столько барахла, мы им годами не пользуемся. Надоело.

— Ну, давай. Да, кстати. Я вымыла Онике голову и заплела „колосок", так что неделю можешь не беспокоиться.

— Спасибо, мама. До скорого, — сказала Бернадин и пошла за ключами от машины.

Вернувшись с детьми домой, Бернадин велела им помогать готовиться к завтрашней распродаже.

— Ма, а почему мы устраиваем распродажу? — спросил Джон-младший.

— Потому что папе эти вещи больше не нужны, — ответила Бернадин.

— Даже клюшки для гольфа? — спросила Оника.

— Даже клюшки.

— А теннисные ракетки?

— Тоже неси.

— Мы только папины вещи продаем? — снова спросила Оника.

— Да.

— А зачем?

— Не зачем, а почему, — поправила мама, — потому что он попросил.

— Попросил? — удивился Джон-младший.

— Да. Он сказал, что они ему не нужны, только пыль собирают.

— А деньги кому? — поинтересовался он.

— Нам, — сказала Бернадин.

— Здорово! А папа с нами будет продавать?

— Нет.

— Он в другую командировку уехал? — спросила Оника.

— Можно сказать и так. — Бернадин решила ничего не объяснять. Пока.

В семь утра Бернадин вышла на подъездную аллею. Она вынесла карточный столик и разложила на нем запонки, галстучные булавки и прочие драгоценности. Сняла чехол со старого „форда". Дети достали из погреба больше ста бутылок коллекционных вин, разбив по дороге пять или шесть. Его горные лыжи „Россиниоль", лыжные палки и ботинки от Саломона она положила на землю. Потом выкатила горный велосипед, за который он в свое время выложил восемьсот баксов. Уложила рядом с лыжами гантели и прочий спортивный инвентарь, которым он практически не пользовался. Потом перебрала зимнюю одежду, которая тоже хранилась в гараже, достала его кашемировое пальто, дорогие шерстяные костюмы, которые он не надевал со времен переезда из Филадельфии, и разложила на огромной простыне. И когда решила, что здесь на тротуаре все, что он берег, все, о чем он может пожалеть, она села у столика для карточной игры, закурила и стала ждать.

Люди стали приходить с половины восьмого. Они вели себя так, словно выиграли крупный приз в лотерею. Визжали, пихались, спорили. Кто-то подумал, что она точно свихнулась, особенно когда какой-то парень за старенький, но еще очень ценный „форд" дал ей четыре монеты по двадцать пять центов, а она спокойно протянула ему расписку, и он уехал. В девять часов утра на подъездной аллее остался только карточный столик, за которым она сидела и продавать который она и не собиралась. Ее выручка составила сто шестьдесят восемь долларов. Детям так понравилось, что они захотели и на следующей неделе устроить распродажу. Может, папа захочет что-нибудь еще продать? На что она сказала „нет". При этом лицо ее сияло. Когда дети убрали столик обратно в гараж, она приказала им идти в дом, поделить деньги поровну и положить в свои копилки. Она стояла в старой масляной лужице, оставшейся от „форда". Зато теперь детям будет где поиграть. Вытирая ноги о коврик на пороге гаража, она произнесла вслух:

— Новую жизнь решил начать, поганец? Ну, так посмотри же, каково начинать на пустом месте.