Живой - Чертанов Максим. Страница 25

— У нас служат.

— А платят как? Хорошо?

Теперь батюшка не хотел разговаривать. А Кир хотел. От свинского пойла, что он сейчас выпил, на него такая разговорчивость напала — хоть стреляйся. Распирало аж. Нервное перевозбуждение, говорил психолог. Хули там нервное. Просто поговорить охота. С попом не так-то часто побазаришь. Жил-был поп, толоконный лоб. А я балда.

— Платят, спрашиваю, как?

— По-всякому..

— А ты почему в попы пошел?

— А что? — спросил батюшка с вызовом. Этот вызов Киру понравился. Но Кир не отставал:

— Из-за денег?

Батюшка насупил свои коротенькие белесые брови и сердито засопел, но так и не ответил.

— Нет, правильно, — как мог миролюбиво сказал Кир, — меня тоже достали уже, чуть что: ты же зарабатывать туда поехал…

— А ты не за этим?

— Ну, и за этим, конечно. На свадьбу хотел заработать… А ты давно рабо… служишь?

— Не очень.

— Сколько?

— Тебе-то какая разница?!

— Ну, сколько?

Батюшка вдруг начал краснеть еще сильнее. Алый цвет разливался по его круглому лицу так неудержимо, что Киру страшно стало: а ну как его сейчас кондрашка хватит? Нет, он с кулаками на меня полезет. Ну и громила, охуеть. Но батюшка в драку не полез. Из его широченной груди вырвался вздох — смущенный, детский.

— В это воскресенье рукоположили, — сказал он.

— Так чего молчал, зема? — обрадовался Кир. — Это ж надо отметить!

Кир потянулся назад, ухватил за ушко пакет с бутылками, вытащил одну, сорвал пробку, налил в стаканчик пластмассовый до краев, протянул батюшке — так, для прикола. Батюшка не вытерпел:

— Слушай, хватит тебе, ты и так уже хороший.

— А буду еще лучше, — залихватски отвечал Кир. И сказал таким голосом, как генерал в «Национальных особенностях»: — Ну — за рукоположение! Тебя как зовут?

— Отец Сергий…

— Вах! Атэц! Тезка, блядь! Меня тоже Сергеем зовут. Атэц… Анекдот знаешь? Ара играет в шахматы… ладно, не буду, он из одних матюков. Еще угодишь через меня в эту… в гиену огненную… Слушай, Серега… А рукоположение — это как? Ну, ставят вас строем и присягу принимаете? Или экзамены, как на гражданке?

— Таинство это, — скучно отвечал батюшка.

— А, все тайны у вас… Святые, блядь, тайны… Ну-ну..

— Слушай, ты можешь не ругаться?

— А что — грех?

— Просто я тебя прошу не ругаться в моей машине. Дверью не хлопать и не ругаться. Это что — так трудно?

— Попробую, — буркнул Кир.

Он выпил водку, бешено закрутил ручку, чтоб окно открыть. Ручка на соплях держалась — едва не оторвал. Батюшка покосился на него, но смолчал. Кир высунулся в окно, стал ловить ртом ветер. Эх, медленно едем, поддать бы газу! Но занудливый поп и к этому придрался, попросил закрыть окно и не хулиганить, а то милиция остановит.

— Не остановит, — сказал Кир. — Они увидят — поп за рулем… — Кир дурашливо перекрестился — той же рукой, в которой держал сигарету. Батюшка опять взвился:

— Ну что ты за человек, а?

Кир подумал, что он из-за сигареты взбесился. Но батюшку, оказывается, напрягало другое.

— Что ты меня все попом называешь?! Ты сам-то хоть крещеный?

Кир был крещеный. Мать хотела, чтобы сын был крещеный. В старших классах когда учился — носил крест на шее. В армию пошел — носил. Потом потерял. Потеря эта его не беспокоила, он о ней забыл думать.

— Да я вообще мусульманин, — заявил Кир. Батюшка посмотрел на него недоверчиво. — Че уставился? Не веришь? Ну и не верь… Если бы чехи с нами не воевали, я бы к ним пошел… Их, конечно, мочить надо без разговоров, но, знаешь, у них есть чему поучиться..

Ничему он у них учиться не хотел, молол что в башку взбредет — хотелось позлить батюшку. Растормошить. Пускай помашет кулаками. Сказал и сказал. Мусульманин, блядь, нашелся. Кир подумал про Муху. Муха был, ежели разобраться, чех. Чех с нашими бил чехов. Муху часто подъебывали — насчет свиней, насчет обрезания и всякого такого. Муха иногда обижался, а иногда нет. Кир и сам тоже подъебывал Муху насчет Аллаха. На Кира Муха не обижался. Взводный Морозов не любил, когда Муху начинали колоть его мусульманством. Ругался. Да только никто на его ругань внимания не обращал. Муха сам мог за себя постоять, без взводного. Где теперь Муха? Игорь сказал, что чехи отдельно, но Никич сказал, что видел там старого чеха. Стало быть, и Муха где-то там. Все вперемешку, навалом, блядь, как в братской могилке. А начфин? Мирняк отдельно, они сказали.

Как разобраться, кто мирняк, а кто нет? Начфин пороху не нюхал. Начфин — он и в Африке начфин. А как же тот старый чех? Мирняк — как же, чехи мирняком вообще не бывают, они всю дорогу воюют, не с нами, так промеж собой. А братки в кожаных куртках? И у них своя война… Кругом война, все жрут всех — откуда ему взяться, мирняку-то?

— Слышь, — позвал Кир батюшку. — Слышь, Серега, а что будет, если человека убил?

— На войне убил? — спросил батюшка.

— А какая разница?

— Есть разница.

— Да ладно, — сказал Кир. Мысли у него в голове скакали как бешеные. — Я просто так спросил, чтоб это… беседу поддержать. Слушай, а ты Пересвета знаешь?

— Какого еще Пересвета?!

— Монах один, тоже в Чечне был. Ну, может, и не монах, и не в Чечне… Но печати ставил.

— Не знаю я никакого Пересвета.

— Ну и дурак, — сказал Кир беззлобно. — Имя такое чудное — Пересвет…

Минут через сорок они подъехали к пустырю, утыканному какими-то бетонными останками и изрытому ямами, как после бомбежки. Непонятно было, куда ехать дальше. И спросить некого. Дома жилые далеко, надо опять разворачиваться… Тут, на их счастье, показался какой-то немолодой мужик: он плелся через пустырь наискосок, в руках тащил два мешка, доверху набитых пустыми бутылками. Бизнесмен, ага. Кир высунулся из окна, заорал мужику:

— Эй, отец! Подскажи, как в Стругино проехать?

Мужик вразвалочку подошел ближе. Бутылки гремели при каждом его шаге. Морда у него была помятая.

— Закурить дай, — потребовал мужик.

Кир вылез из машины — размять ноги.

Протянул мужику пачку сигарет. Щелкнул по днищу, чтоб выскочила одна, а вылетели две. Мужик поставил мешки у ног, цепко ухватил обе сигареты, одну за ухо сунул, другую в рот, прикурил с жадностью. Глазки у мужика были маленькие, как у крота. Отвечать он не спешил. Дебил, что ли? Кир опять спросил его, кат: проехать в Стругино.

— Чего молчишь? Не знаешь?

— Чего не знаю?!

— Я говорю, в Стругино как проехать?!

— А че ты меня на голос-то берешь?! — вызверился мужик. — Вон оно, Стругино твое сраное!

— А проехать туда можно?

— А чего туда ехать, вон, иди по тропинке и все… Разъездились тут, рахиты, — пробурчал мужик и, подхватив мешки, побрел своей дорогой. Два раза он оглянулся — думал, наверное, что надо было всю пачку выторговать за свою услугу.

— Вот урод, — усмехнулся Кир. Он складывал жратву в пакет, где водка, а батюшка молча за ним наблюдал. — Ну все, теперь я сам дойду. Сколько я тебе должен?

— Не знаю… — сказал батюшка. — Смотри сам.

Кир отсчитал ему триста пятьдесят рублей.

— Нормально?

— Нормально.

Кир только хотел было попрощаться и уйти, как в кармане батюшкиной рясы зазвенело. Батюшка охнул и схватился за телефон. Он слушал, что ему говорят на другом конце города, и лицо его все вытягивалось. Потом он сказал очень виновато:

— Да, да. Сейчас. — И нажал отбой.

— Попадья звонила? — спросил Кир. — Ругается?

— Маленько.

— Ты извини, что так вышло, — сказал Кир, — я не знал, что это так далеко. Ну, давай, спасибо… Серега. Или как — отец Сергей? Отец, блин… Слушай, а лет тебе сколько?

— Ну, двадцать два, — неохотно отвечал батюшка, — будет скоро…

— А мне уже стукнуло, — сказал Кир, — так какой ты мне отец? Ладно, ладно. Не обижайся. Серый. Отец так отец. Спасибо, батяня.

— Не за что, — сказал батюшка. — А про ислам — это ты правду говорил?

— Да нет, конечно, какой ислам… Просто прикололся. Ну, давай, не обижайся, если что… Давай, Серег, счастливо.