Полведра студёной крови. (СИ) - Хватов Вячеслав Вячеславович. Страница 25

Судя по заверениям Ольги, моё состояние было чем-то сродни лихорадочному бреду. С поправкой на то, что большую часть времени я просто валялся на тахте трупом. Ох, лучше бы так было почаще. Кто знает, что слетело с моего неподконтрольного языка. Человека в бреду можно о многом расспросить, нужно только задать правильные вопросы. Да что там "расспросить"! Сука! Пять месяцев абсолютной беззащитности. Такое чувство, будто меня поимели, а я даже не знаю кто. Дьявол! Хочется кого-нибудь зарезать. Для пущей уверенность лучше — всех.

— Чего тебе? — огрызнулся я на пробежавшего мимо парнишку за косой, как мне показалось, взгляд.

— Ни… ничего, — побледнел тот.

— Катись.

Малец подобрал выпавшую из ручонок удочку и припустил, что есть духу.

Нет, нельзя так. Нельзя бросаться на каждого из-за своих смутных подозрений. Я ж не параноик, в конце концов. Вот приду в себя, окрепну и тогда возьмусь за решение этой проблемы комплексно.

И потянулись гнусные осенние деньки, в которые я занимался своим привычным делом — убивал. Но на этот раз всего лишь время. Я грелся на редком в этих местах сентябрьском солнышке, сидя на полене во дворе, и при этом наблюдал, как детишки заканчивают со сбором урожая. Несколько раз приезжала та самая толстуха — работница с фермы в Чашкинцах. Олина тетка со своим мужиком там развернулись не на шутку, так и не дав разгуляться в лавке семейству Черных.

Прознав о моём воскрешении, вернулся партизанивший в лесах Красавчик. Сукин сын не только не отощал на самообеспечении, но и умудрился нагулять с десяток новых килограммов, заматерел. Учитывая уйму свободного времени, от которого уже начала ехать крыша, я решил натаскать моего питомца, как охотничьего пса. Должна же быть от зверюги хоть какая-нибудь польза в этой новой жизни. Еще когда он принес мне того вонючего бобра, возникла мысль приспособить Красавчика таскать из лесу свежее мясо на регулярной основе. Но поскольку добыча поважнее бобра в тот момент ускользала у меня из рук, этот вопрос пришлось отложить на потом. И вот это "потом" наступило. Я толкнул перед Красавчиком проникновенную речугу на тему, что когда хозяин сыт и доволен, то и ему будет хорошо, и отправил животное в лес. И надо сказать мой четвероногий товарищ начал делать успехи. Добычу он находил легко. Ведь здесь на Урале зверья и раньше водилось немеряно, а с сокращением поголовья рода человеческого, дичь размножилась просто в неприличных масштабах, явно требующих коррекции в сторону уменьшения.

Но найти — это пол дела. Поначалу Красавчик просто пожирал все, что удалось поймать. Видимо чувство вины там, у плотины, было сильнее чувства голода, а сейчас отхлынувшая от головы к желудку кровь уносила с собой все, что было сказано накануне. Но на четвертый день Красавчик все-таки принес тушку горностая, хотя и изрядно погрызенную. На следующий день был заяц, от которого осталось чуть больше. И вот к концу второй недели зверюга в буквальном смысле слова насобачилась приносить пригодные для употребления в пищу охотничьи трофеи, не забыв перед этим набить собственное брюхо. Однажды этот засранец притащил дохлого парнишку, на вид лет пяти, за что сразу же получил втык. Проблемы нам тут не нужны. Ну ничего, я вот окрепну и тоже заделаюсь охотником. Копаться в земле — это не мое.

Вместе с первым снегом на ферму заявились Федор и Олина тетка. Про нее можно было сказать — невзрачная деревенская баба, умеющая, однако, взять быка за рога, и с какой-то злинкой в глазах. Он — краснощекий удалец лет пятидесяти отроду, казалось, дышащий здоровьем из всех щелей.

Поручкались. И пока гости столовались, я, ковыряя щепкой в зубах, размышлял — сразу завалить козла, за его поползновения в нашу с Красавчиком сторону или пока погодить, присмотреться.

Ольга, словно почувствовав мое настроение, весь вечер крутилась между нами, словно "мамка" между клиентом и шлюхой. Однако взаимной любви не вышло, но самогон сгладил углы и навел мостки, позволив побазарить по делу и без оного.

— А что, в городе спокойно? — спросил я, поглаживая свою такую непривычную бороду. За лето и башка, и морда заросли до неприличия, но бриться — сам не знаю почему — пока не стал. Теплее так что ли.

— В городе спокойно, — Федор подцепил вилкой масленка и отправил его в рот, — а вот на соликамском тракте шалят. Никто не знает что за люди. Наши говорят, что это соликамские после убийства Хряка, — дядька ухмыльнулся и снова потянулся за грибочками, — совсем с катушек съехали, а соликамские утверждают, что это гон и, наоборот, березниковские рамсы попутали и теперь на тракте лютуют. Короче, теперь им к нам, а нам к ним ходу нет.

— И что, нынче никто чужой в оба города нос сунуть не может? — поинтересовался я, разливая.

— Точно так. Наших от ихних легко отличить. У нас народ все больше простой, а в Соликамске какой-то ебнутый. Одевается странно, чуть что, по-английски базлает. Порядки там у них странные. Даже толкучка какая-то не такая. Нашего там сразу пропалят и уделают. Так вот… Хотя погоди, появился там один не местный. Аж, из самой Москвы. Лехой-Москвой и кличут.

— Да ладно.

— Я вот тоже думаю, трепло. Хрен кто в наши края из самой Москвы доберется. Да и за каким чертом? Но мужик по всему виду отмороженный. Как нажрется, так языком начинает мести, что помелом. "Я, когда в Москве был…", в Москве то, в Москве это. Я и сам ту хренотень слышал, когда еще в Соликамск проезд был. Мы с Марусей, — Федор кивнул в сторону пожирающей квашеную капусту Олиной тетки, — туда за дешевой упряжью ездили. Зашел в кабак обмыть покупку, а там этот Леха-Москва распинается.

— Старый наверное. Маразм — штука не заразная, но косит наши ряды со временем почище гонореи, — я пьяно хохотнул и захрустел огурцом.

— Не. Твоих лет мужик. И в плечах поширше. Да вообще на тебя похож. Волосы тоже русые и роста такого же. Только глаза обыкновенные, серые. Так что до маразма ему далеко. Чтобы так пить, как он, это сколько здоровья надо? Позавидуешь еще. Хотя с головой точно не дружит. Какая Москва? Чую, допиздится мужик.

— От водки у многих мозг судорогой свело, — я подвинул к Федору стакан, — ну наливай.

— И то дело, — мой собутыльник заполнил опустевшую тару и рыгнул. Я опрокинул стакан, закусил и прислонился спиной к стене. Федор еще что говорил. По-моему, жаловался на нынешние суровые времена, ранние заморозки, неурожай и еще что-то. Я рассеяно слушал и кивал, думая о Лехе-Москве.

Слишком много совпадает, чтобы это был не он. Не Ткач. Но с другой стороны, почему в Соликамске? Почему бухает, а не вернулся назад? И как с этим связаны горы? По любому надо смотаться проверить. Вроде в силах уже.

Я тряхнул головой и уставился на Федора. Тот с неурожая съехал на скотину, а со скотины, не замечая, что рядом сидит Маруся, на баб. После баб разговор пошел о детях, и я вспомнил об Ольге.

— Ну-ка иди сюда, дочурка, — я поманил пальцем крутившуюся возле печки хозяйку этого дома.

— Ты не обижайся на нее, — подала голос тетка, — она, как папку с мамкой потеряла, нового батяню себе решила сообразить. Даже портрет твой нарисовала. Ребенок же.

— Да мне пополам, — я обхватил левой рукой "дочурку" за плечи и заржал. Похоже, еще пара стаканов и отрублюсь. — Неси портрет.

Ольга скрылась в сенях и вернулась обратно со скатанным в трубку рисунком.

— Вот.

На меня с замызганного, грязно-серого листа смотрело два чучела. Одно побольше, с какой-то кочергой, в которой при извращенной фантазии можно было угадать мой дробовик, и с двумя большими желтыми фонарями во лбу. Второе чучело справа — с треугольником вместо туловища и цветком-мутантом в рахитичной ручке.

— Это кто?

— Я и ты.

— А Красавчик где?

— Места не хватило.

— А с обратной стороны? — я перевернул довольно большой листок с характерными следами от того, что его часто складывали вчетверо. Но с другой стороны рисовать было негде. Там была карта, итак исчерканная вдоль и поперек разноцветными карандашами, отчего рассмотреть что-то на ней в тусклом мерцающем свете было почти невозможно. Но я постарался.