Полведра студёной крови. (СИ) - Хватов Вячеслав Вячеславович. Страница 39

— Однажды, возможно. Но сейчас у меня другие планы. И ты по-прежнему в них. Так что прекращай истерить, и давай-ка займёмся делом.

Среди спасённого Ткачём барахла оказалось: буржуйка, палатка, один спальник, две подстилки, часть тёплой одежды, используемой на стоянках, котелок, канистра со спиртом, ящик с инструментами и…

— Мешок чеснока?

— Я не видел что там, — попытался оправдаться Алексей. — Брал, что под руку подвернулось.

— Мешок чеснока…

— Хватит уже! Заладил.

— По крайней мере, цинга нам не грозит.

— Что жрать будем?

— То, что подстрелим или поймаем. Красавчик поможет.

Животное, услышав свою кличку, настороженно склонило вбок лохматую голову.

— Я за всё время ни разу тут следов не видел. А что если здесь дичи вообще нет? — не унимался Ткач.

— Алексей, — я подошёл к нему и, взяв за плечо, отвёл в сторону. — Хватит тупить.

— Чего?

— У нас, как минимум, два с половиной центнера питательной белковой пищи, способной передвигаться своим ходом.

— Ну… — Ткач исподлобья глянул на пятерых уцелевших красавиц.

— Только не надо убивать их раньше времени. И пугать не надо. Чем дольше они будут надеяться на благополучный исход, тем меньше у нас возникнет проблем. Усёк?

— Мне не нравится эта идея.

Да блядь! Как ты заебал своими капризами! Ей богу, сука, ещё раз выведешь меня — самого разделаю и скормлю нахуй этому вьючному гарему! Жирнее будут!

— Алексей, — примирительно развёл я руками, задавив в себе гневную тираду, — мы сейчас не в том положении, чтобы воротить нос.

— Я не…

— …каннибал? А никто и не говорит об этом. Ты не каннибал, я не каннибал. Мы оба предпочтём свинину или говядину человечине. Но, Алексей, так уж вышло, что у нас нет ни свинины, ни говядины. И не надо тут целку из себя строить. В Москве парную кровь хлестал и не морщился, а тут — глядите-ка — идея ему не нравится.

— Это совсем другое.

— Серьёзно? А в чём разница?

— Кровь — не мясо.

— Ешь печень, я уступлю, скрепя сердце. Могу, кстати, и его пожертвовать. Ливер человечий тебе религия жрать не запрещает?

— При чём тут религия? — скривился Ткач. — Это просто… скотство какое-то.

— Я не говорю, что мы прямо сейчас вопьёмся зубами в ляжку твоей подруги. Это крайняя мера. Но, если другой жратвы не добудем… И вообще, какого хера я тебя уговариваю? Жри, что хочешь. Из саней нихуя не спас, охотиться не умеешь, так давай… накопай себе вкусных кореньев. Или кору пожуй. Она, говорят, питательная. Но мою мясную скотину больше портить не смей.

Ткач криво ухмыльнулся, но смолчал.

— Эй, ты, — подозвал я смышлёную бабёнку, с которой в прошлый раз перетирали за шамана, и протянул ей нож. — Собери хворост и разведи костёр, вам надо обсохнуть. Спички внутри.

Она нерешительно потянулась к рукояти и тут же одёрнула пальцы.

— Бери, не бойся, потом вернёшь. Будешь за старшую. Как звать?

— Урнэ, — быстро спрятала она нож под шкуры, отступила и замерла на месте.

— И чего ждём? Всё, пошла работать! Так, — попытался я мысленно воспроизвести карту, когда отвлекающих факторов поблизости не осталось.

По всем прикидкам никаких водоёмов в радиусе десяти километров от нас не должно было встретиться. Но сани точно ушли не сквозь землю. Карта неточная, или…?

Тревожные догадки я решил оставить при себе. Делиться ими с Ткачём — всё равно, что рассказывать шизофренику об ужасах ада. Но, как бы там ни было, если принять за истину то, что Солнце по-прежнему всходило на Востоке, мы двигались в верном направлении.

Закончив с костром для своих промокших товарок, вернулась Урнэ и отдала мне нож.

— Я возьму? — продемонстрировала она лежащую на ладони блесну с леской, и указала в сторону полыньи. — Рыбачить.

Хм, а я уже и забыл, что у меня в этом НЗ запрятано.

— Валяй.

За полчаса, пока кучка безработных тружениц гужей и хомута грелась у огня, Урнэ вытащила из полыньи две рыбины вполне пристойного размера и, зажарив в углях, торжественно преподнесла одну мне, а вторую — Ткачу.

А не такая уж она и страшная, эта Урнэ. Если отмыть да причесать… Скуластенькая, глаза озорные, зубы целые, с виду — лет двадцать. И пощупать есть за что. Съем её последней.

— У тебя проблема, — подошёл Ткач, сплёвывая обсосанные рыбьи кости.

— Неужели?

— Плоскомордая, похоже, догадалась, чем дело пахнет. Но мне это нравится, — потряс он скелетом, от которого всё ещё шёл пар.

Ну, раз уж даже Алексею-мнененравитсяэтаидея-Ткачёву пришлось по вкусу, грех не запастись рыбой в дорогу, воспользовавшись случаем.

— Эй, как там тебя, — свистнул я Урнэ, не желая показывать, что запомнил её имя с первого раза. — Поднимай своих подопечных, пусть отыщут берег и организуют нам костёр с лежанками. А сама живо к воде и ловить пока клюёт! Красавчик, присмотри за барышнями.

— Если не будешь, — указал Ткач на мою непочатую рыбину, — я съем.

— Премного благодарен, но как-нибудь сам справлюсь. Через три часа. Если ты к тому времени не подохнешь.

— И это у меня-то паранойя?

— Притупилась алкоголем. Но с ней ты мне больше нравился. В самом деле, прекращай этот похуизм. Ты мне живой нужен.

— Как приятно, — ощерился Ткач, ковыряя длинной костью в зубах. — Так бери меня на полное довольствие. А то с голоду помру — что делать будешь?

— Скормлю Красавчику. Не переоценивай свою значимость. К тому же, умрёшь ты далеко не сразу.

— Тридцать дней, я слышал.

— По-разному. Голодал когда-нибудь? Не просто недоедал, а совсем без жратвы, чтоб только вода?

— Двое суток. Однажды.

— Тяжко пришлось?

— Приятного мало.

— Это сущая ерунда. За двое суток и проголодаться в действительности не успеешь. На четвёртые-пятые сутки чувство голода ослабевает. Организм переходит на внутреннее питание. Сколько в тебе? Килограмм сто? Из них примерно двадцать кило жировой клетчатки, восемь кило мышечного белка, двести граммов гликогена мышц, и сто граммов гликогена печени. Это, в общей сложности, около двухсот тридцати тысяч килокалорий. В течение двух с половиной, а то и трёх недель будешь чувствовать себя вполне нормально, если откажешься от перекуса. Он только вредит. Заставляет желудок работать впустую, сбивает организм с толку. А так потеряешь килограмм двадцать пять, но без серьёзных последствий. Нужно лишь правильно восстановиться, не жрать сразу жирного, белкового, да и вообще не налегать, постепенно увеличивать порции. Через месячишко грамотной диеты будешь крепче прежнего. Ну, а если дольше придётся голодать, тогда… К четвёртой неделе начнутся обмороки. Так вот идёшь себе, идёшь, и тут — хуяк! Будто прикладом в жбан зарядили. Поднимаешься, в глазах темно, пару шагов сделал — хуяк! Опять в отрубе. Забавно. Но скоро и это пройдёт. Станут выпадать волосы. Ногти сделаются хрупкими. Зубы будут шататься. Слюнные железы разбухнут так, что голову не опустить. Желудок будет судорожно сокращаться, пока не превратиться в тугой комок. Внутренности начнут отмирать. Будешь ссать собственными почками. Потом начнутся провалы памяти, бред… И вот тогда я склонюсь над твоим полумёртвым телом и прошепчу: "Алексей. Коды. Назови мне коды". И ты назовёшь. А потом… я скормлю тебя Красавчику.

Остаток дня Ткач проходил смурной, но на здоровье не жаловался, а потому я съел свою рыбину, и ещё две.

До того как клёв прекратился, Урнэ успела натаскать целую дюжину этих обитателей невидимой под снегом реки, где теперь покоилась вся наша провизия вместе с санями. Небольшая компенсация, но лучше, чем ничего.

Заночевать решили здесь же. Благо — вечер выдался тихий, а на пути дующих последнее время с севера ветров стоял плотным частоколом лес, метрах в двухстах от нашего маленького лагеря.

Человеческое подсознание устроено очень причудливо и, по большей части, нелогично. Почему-то, когда случается особо жёсткая херня, которую, тем не менее, удалось пережить, человек расслабляется. Идёт, к примеру, испытуемая особь по дороге, а навстречу ей, откуда ни возьмись, упряжка обезумевших лошадей несётся, сметая с пути всё и вся. Единственное, что успевает сделать особь — зажмуриться и покрепче сжать яйца в мошонку. Но… адская упряжка пролетает мимо, лишь задев особь оглоблей. Обошлось! Пронесло! Ух!!! Несколько сломанных рёбер — ерунда, могло и насмерть зашибить. Особь стирает со лба холодную испарину и ковыляет дальше, уверенная, что проблемы закончились. Ну а как иначе? Судьба выпустила пар, дала затрещину, и на этом должна успокоиться. Стало быть, в ближайшую неделю крупных неприятностей можно не ждать. Но тут расслабившаяся особь поскальзывается, падает головой на камень, и пиздец. В чём ошибка этой особи? В том, что она посчитала судьбу справедливой и умеющей соизмерять силы, прилагаемые к подопечным. Но судьба — не мудрый ментор. Она — шаловливое и жестокое дитя.