Хождение встречь солнцу - Бахревский Владислав Анатольевич. Страница 15

В Кремль въезжали через Спасские ворота. Здесь царевичу шепнули, что батюшка царь Михаил Федорович плохонек.

Всю ночь не спали.

Собрались на половине царицы. В страхе ожидали вестей из покоев.

Молились.

От многих поклонов воздух колебался, и свечи перед иконами размахивали пылко огненными языками, и тени женских фигур мчались по стенам и потолку бесшумными, вкрадчивыми воронами.

Алексей хотел уйти, но мать не отпустила от себя.

Пришел Борис Иванович Морозов. Пришел смиренный, медлительный, но Алексей угадал по нему, что всего минуту назад тот был в деле. Он всегда что-то устраивал.

Успокоил царицу, успокоил царевича.

— Бог милостив, обойдется. Веселей будь, я вон нынче шапку тебе новую заказал. Сто шестьдесят восемь жемчугов на шапку отпустили…

Царевич улыбнулся, а учитель помчался творить государственные дела.

Алексей забылся в молитве, но забытье и горячая молитва были ложью. Он знал, что этой ночью станет царем. Чем сильнее знал он это, тем яростней молился, но молитва не могла победить наваждения. Алексей зарыдал.

Мать позвала его к себе. Он сел возле ног ее, положил голову на колени и позволил ласкать себя. Он давно уже не был мальчиком, а был наследником престола и не знал материнской ласки. Теперь он был мальчиком в последний раз. У него умирал отец, ему было жалко отца, ему было страшно за будущее, ему хотелось спать: он устал на охоте, а спать не полагалось. И он уснул.

В полночь Никита Иванович Романов вышел из спальни царя Михаила Федоровича и объявил о вступлении на престол царя Алексея.

На Успенском соборе ударили медленно в колокол трижды.

Евдокия Лукьяновна разбудила сына. Его под руки провели в комнату, и боярин Никита Иванович Романов первым принял присягу.

Борис Иванович Морозов носился по городу не зазря. В комнате были лучшие, родовитейшие бояре России. Все они приняли присягу быть верными молодому царю.

Царь, измученный, глядел на людей страдающими глазами и был похож на маленького грустного херувима. Еще один добрый мальчик взошел на трудный русский престол.

Царская любовь

Царь радовался, что он царь. Все слушались, все кланялись. Охотился, сколько хотелось, платье носил самое дорогое, накупил лучших в царстве лошадей, подбирал и дарил царской лаской домрачей [24] и бахарей [25], старичков бывальцев, калек и диковинных уродцев.

Правил царством Борис Иванович Морозов.

Евдокия Лукьяновна — мать государя — слабела здоровьем. И решила она обженить сына.

Кликнули по Руси клич. Отобрали двести девиц. Мать и ближние бояре осмотрели их и молодому царю предложили на выбор шестерых. Посадили в светлице, а царь глядел на них в потайное окно и полюбил дочь касимовского помещика Ефимию Федоровну Всеволожскую.

Была она юная, красотой ласковая. Была она первой девушкой, посмотрев на которую защемило у Алексея Михайловича сердце.

Ефемию Федоровну объявили царской невестой, взяли на житье в Кремль, и стала она ждать свадебного обряда.

…Метался по Москве расписной возок ближнего боярина Бориса Ивановича Морозова. При хорошей езде быстрее и веселее думалось. Ехал он к Илье Даниловичу Милославскому. Прознал Морозов, что у незаметного Ильи Даниловича подрастают красавицы дочери, Мария Ильинична й Анна Ильинична. Поглядел их Борис Иванович и затаил далекую мысль. Дела свои совершал он тонко, и в 1646 году поехал русским послом в Голландию будущий боярин, Илья Данилович Милославский.

Зима в тот год закрутила жестоко. Снег падал густо, а не теплело.

Борис Иванович сидел на стульчике возле окна и думал о русском престоле. Думал о Михаиле Федоровиче. Выборный царь был одно название. Тупых, заевшихся, замшелых бояр слушался, как ребенок. И что бы там ни говорили, своего добился. Остались Романовы в царях.

Алексей характером слабоват. Смышлен, набожен. С пяти лет читал, в семь писать научился. В девять знал церковное пение не хуже священника. Ему бы настоятелем, а он — царь…

Пришел из посольского приказа дьяк, принес донос о самозванце.

Борис Иванович бегло просмотрел дело. Польский королевич Владислав, все еще мечтая о русском престоле, пригрел Тимошку Анкудинова, мужика вздорного и хитрого. Тимошка служил в Москве писарем, сам вологодский. Проворовался. Сжег дом, не пощадил жену. Сгорела в пожаре. Бежал в Польшу. Владислав объявил его Дмитрием — сыном царевича Дмитрия.

Борис Иванович усмехнулся. И вдруг ударило: а ведь того, кто замешан в эту таинственную историю с убиением царевича Дмитрия, тоже звали Борисом. Царь Борис Годунов. Царь Борис Морозов.

— Морозов! — сказал вслух и посмотрел на дьяка. Лицо непроницаемо. Отослал. Задумался, но дьяк вернулся:

— Царь едет!

Морозов накинул на плечи соболью шубу, торопясь пошел за ворота встречать великого гостя.

Алексей Михайлович был весел необычайно. В глазах голубейших зайчики кувыркаются. Собирает губы, соблюсти чтобы строгость, а они растягиваются от уха до уха.

Зашептал Борису, наклонясь близко:

— С Матюшиным на женскую половину лазили. Полный подол невесте пряников насыпали. Она обмертвела от страха, а мы ей в окошко тайное показались и уж так хорошо засмеялась Ефимушка-то, а зубы — снег под солнцем. Жени меня, Борис Иванович! Поскорей ты меня жени. Люблю несказанно Ефимию Федоровну.

Морозов ласково засмеялся.

— Женим! Женим! Завтра выйдет она в золотую палату с боярами знакомиться, а там вскоре и под венец.

— В поля поскачу. Такой нынче день славный!

Царь, быстрый и легкий от своего счастья, убежал, уехал, умчался, а Борис Иванович кликнул служку.

— Заложи крытый возок!

И вслед первому слуге послал другого.

— Пусть не запрягают. Поеду, как стемнеет. Да чтобы лошади самые худые были и возок чтоб плохонький.

От Милитрисы, верной служки своей, услыхала жена боярина Василия Мария Романовна, что ближний боярин Борис Иванович Морозов собирается извести невесту царя прекрасную Ефимию Федоровну.

Всполошилась Мария Романовна. Разведала, что завтра, когда царь будет сидеть в золотой палате с боярами, выведут Ефимию Федоровну, тут-то все и приключится.

Всю ночь не спала Мария Романовна. Утром затемно поднялась, села возле зеркала и без жалости размалевала белилами да румянами хорошее свое лицо.

На молитве боярин Василии так и ахнул, глядя на жену, и высказав удовольствие нежданной покорностью, про себя ругался: привык он уже к открытой красоте жены, и малевание показалось ему премерзостью.

В девять часов Мария Романовна прокралась в Кремль и шла уже по переходам в царицыны палаты, когда кто-то схватил ее грубо в темноте и толкнул куда-то.

Пришла в себя — каменный погреб, без окон, но с дверью. Дверь глухая, железная, толкнулась — закрыто.

Крикнула — крик придавил к ледяному каменному полу. Некуда было вырваться голосу из тяжелого мешка.

Упала Мария Романовна на колени и молилась за цветочек аленький, за молодую Ефимию Федоровну.

А Ефимию Федоровну наряжали уже.

Одевали в золотое платье, обвешивали дорогими тяжелыми безделушками из чистого золота, усыпали бессчетными жаркими каменьями. Боярыня, убиравшая волосы, старалась. Завязала косы туго, каждый волосок с висков натянула волосником под венец, будто струны на гуслях: тронь — запоют. Так натянула, что кожа на лице затосковала: моргнуть нельзя. Повели к царю, а в голове шумит, слезы от боли на глазах, и моргнуть нет силы.

Ввели Ефимию Федоровну в Золотую палату, а царь от радости и нетерпения поднялся с места навстречу любимой красавице своей. Отошли от Ефимии Федоровны служки, шагнула она раз, другой, покачнулась и упала вдруг.

Морозов так и кинулся к отцу невесты, к Федору Всеволожскому.

— Обманщик! Падучая у девушки. Больную в жены царю подсунуть хотели! — и на колени перед царем.