Неизвестная война. Тайная история США - Бушков Александр Александрович. Страница 20

И, наконец, о двух разных цивилизациях, двух мирах – Севере и Юге…

Так уж исторически сложилось, что социальный состав населения тоже был разным. На Севере оседало главным образом простонародье– хлынувшие за океан в поисках счастья бедняки, в колониях занимавшиеся охотой, рыболовством, мелкой торговлей, скупкой пушнины у индейцев – а также и контрабандой (в первые годы своего существования славный город Нью-Йорк был одним из главных рынков полулегального сбыта награбленной пиратами добычи). На Севере возникло и множество мелких фабрик, мастерских, судостроительных верфей.

И наоборот, джентльмены стремились преимущественно на Юг. Надменные южане впоследствии были не так уж и не правы, когда говорили, что их предки пошли от «благородных господ», а янки – сплошь «мастеровщина». Примерно так все и обстояло. «Джентльменам» было явно неуютно среди «мастеровщины», в свою очередь, относившейся к «благородным» с неприязнью – мы, дескать, от них и дома, в Англии, натерпелись…

Нельзя, конечно, сказать, что южане сплошь состояли из потомков благородных господ. Простонародья и там хватало, причем некоторые из них достигали немалых высот. Из шести губернаторов Виргинии в 1840–1861 гг. лишь один был урожденным «джентльменом». Двое из шести начинали простыми батраками у плантаторов, третий, сын деревенского мясника, был в молодости портным (99).

И все же Юг издавна считался «землей джентльменов». Сначала туда устремились английские дворяне по чисто экономическим причинам – это были те самые младшие сыновья знатных фамилий, которым наследства не полагалось и в жизни приходилось как-то устраиваться самим. Позже, когда в Англии началась гражданская война парламента против короля, в колонии уже ради спасения жизни бежало немало представителей проигравшей в войне стороны, дворян-роялистов (которых в далекой Америке, в общем, не преследовали, и они могли жить спокойно). Легко догадаться, что эти люди питали особенную ненависть к северянам-янки, олицетворявшим в глазах беглецов ненавистных «бунтарей» и «цареубийц», – а это вносило свой вклад в формирование в общественном сознании враждебности Юга к Северу…

Кроме того, именно на Юге предпочитали селиться бежавшие из Франции от религиозных преследований дворяне-гугеноты, гораздо комфортнее чувствовавшие себя на Юге среди «классово близких» джентльменов, нежели среди северной «мастеровщины», которую истинный французский дворянин с малолетства привык презирать…

Со временем в состав Юга вошли бывшие французские и испанские колонии, что прибавило Югу национальной пестроты: теперь там в немалом количестве обитали и испанцы, и евреи. Север отличался большей однородностью национального состава (англичане с небольшой примесью голландцев и немцев), а вот генеалогия южан была гораздо более сложной, даже причудливой.

Доставшийся южанам «в наследство» Новый Орлеан, старейший город Юга, был культурным центром, равного которому на Севере долго не имелось. В первые десятилетия существования США интеллектуальная элита, так уж сложилось, обитала главным образом на Юге. Богатые библиотеки – это Юг. Научные лаборатории – опять-таки Юг. Литература, публицистика, философия – снова Юг. Северные высшие учебные заведения очень долго делали главный упор исключительно на богословие – причем в его пуританском варианте…

Еще один аспект проблемы, крайне существенный…

Смело можно утверждать, что Юг был классическим представителем крестьянской цивилизации, крестьянской философии, крестьянского мировоззрения, а Север являл собою цивилизацию городскую. Между этими двумя менталитетами существуют серьезнейшие различия, да что там, явные разногласия – чуть ли не по всем без исключения принципиальнейшим вопросам бытия… Вот оно, подходящее слово для определения сути различий между Севером и Югом. Не разные нации, даже не разные этносы – разные цивилизации…

К 1860 г. сельское население США составляло восемьдесят четыре процента – причем процент городского населения на Юге, соответственно, был гораздо ниже, чем на Севере. К 1860 г. в Нью-Йорке был уже миллион жителей, в Филадельфии – триста тысяч, в Балтиморе и Бостоне – по двести тысяч. Это были самые настоящие промышленные центры с кипучей городской жизнью.

В то же время на Юге только в двух городах, Ричмонде и Новом Орлеане, обитало более тридцати тысяч жителей. Все прочие города, называя вещи своими именами, были просто большими деревнями наподобие наших районных центров…

Так что с уверенностью можно говорить: Гражданская война стала еще и войной Деревни против Города (собственно, примерно то же самое имело место и во времена нашей Гражданской).

Подвергать сомнению ту очевидную истину, что деревня и город – две разные цивилизации, попросту смешно. И все же – несколько обширных цитат из работ западных ученых на этот счет.

Сначала – европеец Дж. Конрад: «Крестьянство представляет собой физически самую крепкую и сильную часть населения, из которой города постоянно черпают своих рекрутов. Из него формируется ядро армии… С политической точки зрения, установившийся характер крестьян и их приверженность к земле приводят к созданию ими процветающего сельского сообщества… Крестьянство во все времена было самым консервативным элементом государства… Его приверженность к собственности, его любовь к родной земле делают его естественным врагом городских революционных идей и надежным оплотом борьбы против социал-демократического движения. Поэтому крестьянство всегда рассматривалось как самая надежная опора любого нормального общества, и, по мере быстрого роста городов, его значение возрастало» (181).

Американский философ, профессор Чикагского университета М. Коэн: «Как правило, земледельческие классы являются чрезвычайно консервативными по своим взглядам и с недоверием относятся к переменам. Зависимость от сезонных урожаев делает их экономически менее гибкими, чем городские купцы. Постоянная связь с землей, узость общественных интересов, многолетняя прикованность к одному месту способствуют местному патриотизму, а не космополитизму, присущему городам, подверженным влиянию чуждых доктрин. Зависимость фермера от финансовых центров, где он получает деньги в кредит, и от промышленных районов, где завершается производство товаров, вызывает в нем упорно ревнивое отношение к городу и недоверие к централизованному правительству, на которое он смотрит как на политическое орудие финансистов… фермер черпает свои идеологические лозунги не из новейших социальных теорий, а из старой американской философии естественного права. Эта политическая оппозиция… испытывает недоверие к культурным влияниям города, так что в деревне быстрее распространяются новые материальные товары, произведенные в городе, чем его идеи… Фермеры лишь внешне подражают большому городу, но его изощренность и культурные тенденции в глазах жителей маленьких американских поселков представляются либо упадком, либо грехом» (83).

Все вышесказанное в полной мере применимо к Югу – разве что придется заменить «фермер» на «плантатор». Южане стали оплотом консерватизма не оттого, что были рабовладельцами, а потому, что были яркими представителями крестьянской цивилизации. Для крестьянина, в какой бы стране он ни обитал, город всегда представляется достаточно подозрительным и определенно враждебным местом. Из города исходят, кроме требования о повышении налогов, всевозможные отвратительные придумки, противные самой крестьянской сути: биржевая свистопляска, финансовые кризисы. Город – обиталище проныр, суетливых мошенников, которые только и думают, как бы поживиться за счет деревни, втридорога всучить ей собственные товары, обмануть, объегорить с помощью всевозможных городских штучек вроде инфляции, дутых акций и всяких дурацких идей. А хлебушко-то лопают крестьянский!

Примерно так, в концентрированном изложении и без тени карикатурности и выглядит крестьянская психология, носителем которой в США были и северные фермеры, и южные плантаторы… Разница между ними исключительно в том, что рабский труд в сельском хозяйстве был на Юге экономически выгоден, а на Севере – нет…