Ave Caesar! Дело о римской монете - Крупенин Артур Борисович. Страница 17

К слову сказать, Глеб никогда не понимал причин столь массового преклонения перед человеком, еще при жизни так нескромно одобрившим переименование в собственную честь седьмого по счету месяца года, который сами римляне, кстати, считали пятым. Когда сенат предложил императору Тиберию аналогичным образом назвать один из месяцев в его честь, тот благородно отверг лестное предложение, обернув отказ шуткой: «А что вы станете делать, если Цезарей окажется тринадцать?»

Впрочем, следует признать, что Цезарь и впрямь был личностью неординарной. Чего стоит только один его донжуанский список. Есть сильное подозрение, что объемом он вполне мог бы посостязаться с «Британской энциклопедией». Юлий и дня не мог прожить без женщины или, на худой конец, без мужчины. Omnium mulierum vir et omnium virorum mulier – «всех женщин муж и всех мужей жена» – так характеризовали покорителя галлов близко знавшие его люди.

Неловко говорить, но Цезарь страдал сатириазисом – он был патологически неспособен контролировать свою похоть. Надо сказать, к женскому аналогу этого заболевания – нимфомании Глеб всегда относился с пониманием, если не сказать большего. Тем не менее он искренне считал, что государственному мужу такой диагноз не совсем к лицу. Что же касается отечественной истории, то в смысле невоздержности с Цезарем вполне мог бы потягаться Лаврентий Палыч Берия, в жизни не пропустивший ни одной юбки и на коленях умолявший конвоиров привести к нему бабу прямо накануне расстрела.

Стольцев вообще придерживался мнения, что именно промискуитет Цезаря добил загнивающую республику. Гней Помпей – главный соперник Юлия в гражданской войне – накануне смуты развелся с женой Муцией Терцией из-за ее измены – с кем бы вы думали? Точно, с Цезарем. И хотя оба будущих триумвира впоследствии примирились и одно время выступали единым фронтом, но чем черт не шутит: что, если противостояние двух враждующих партий – оптиматов и популяров – по сути зиждилось вовсе не на извечном антагонизме патрициев и плебеев, а на некогда уязвленном самолюбии высокопоставленного рогоносца? К сожалению, ответ на этот интригующий вопрос так и канул во тьме «скончавшихся времен», как говаривал Уильям Шекспир.

И, кстати, об уже упомянутом триумвирате. Соблазнив жену Помпея, Цезарь, как известно, уложил в постель и Тертуллу, супругу Красса – третьего своего товарища по троевластию. А теперь давайте попытаемся провести современные параллели. Представьте, что вы один из трех совладельцев крупной компании. На кону большие деньги, в мечтах большие планы. Все трое ревниво меряются заслугами, должностями и полномочиями. И при этом один из них регулярно, ну или раз от разу спит с женами двух других соучредителей. Представили? А теперь внимание, вопрос: как долго проживет ваше ООО? И кто после этого посмеет утверждать, что Цезарь был выдающимся политиком?

Распалившись от внутреннего диспута, Глеб решил погасить закипевшие страсти красным вином. Это сработало, но ненадолго – мысли описали круг и вернулись к Цезарю. Нет, конечно, Стольцев отдавал Гаю Юлию должное. Да, это был великий завоеватель и покоритель мира. Война была его родной стихией. Но мирное время требовало совсем других талантов. Будучи гениальным стратегом, Цезарь оказался довольно близоруким руководителем, неспособным наперед просчитать ходы идеологических противников. Меньше чем за сутки до того, как он будет заколот ближайшими соратниками и даже, как поговаривали, собственным сыном, успев насладиться лишь пятью месяцами абсолютной власти, которой добивался десятилетиями изнурительных походов и кровавых битв, на вопрос о том, какой бы он хотел видеть свою смерть, счастливый обладатель вожделенного звания «пожизненный диктатор», подняв кубок с вином, игриво ответил: «Внезапной».

И это в то время, когда мнимый отцеубийца Брут со товарищи уже заточили свои короткие мечи и упражнялись в том, чтобы научиться половчее скрывать их под складками тоги.

Глеб снова плеснул себе вина. Поднеся бокал к носу, он тут же вспомнил, что согласно летописям Светония Цезарь единственный из всех приступал к организации государственного переворота на трезвую голову, что в немалой степени способствовало его политическим и ратным успехам. Глеб даже на какую-то секунду заколебался, пить или не пить, но затем ему на ум, как обычно в случае подобных сомнений, снова пришел пьяница-Македонский, покоривший еще больше стран и народов, чем Божественный Юлий. Уступая весомости аргумента, Глеб с наслаждением отхлебнул из бокала и продолжил свой исторический экскурс.

Ну не странно ли, что одним из самых популярных персонажей в мировой истории стал узурпатор, положивший конец римской демократии и ввергнувший процветающую страну в пучину гражданских междоусобиц? А как быть с тем, что во времена консульства Цезаря неоднократно ловили на хищении государственных средств, причем в особо крупных размерах? Кроме того, вслед за Плутархом Глеб никак не мог простить автору Commentarii de bello gallico [1] того, что именно по его приказу были подожжены корабли в Александрийской бухте, в результате чего в огне, перекинувшемся на крупнейшую в Древнем мире библиотеку, были безвозвратно утрачены гениальные произведения античной культуры. Отремонтированная библиотека в будущем еще не раз пострадает от бесчинств других римских полководцев и в конце концов будет почти полностью уничтожена ворвавшейся в город солдатней Аврелиана, но в огне этих грядущих пожарищ погибнут уже совсем другие шедевры. Ну отчего кумиром миллионов многие века остается полный, извините за выражение, «сатириаст», болезненно самолюбивый деспот и закоренелый казнокрад?

Никакого объяснения этому феномену Глеб не находил. В поисках разгадки он, следуя бессмертному завету Плиния Старшего, еще двадцать веков назад точно указавшего, где именно следует искать истину, снова потянулся за бокалом.

9. Академик

Буре постучал в дверь с надписью «Приемная заместителя директора института». Секретарь тут же доложила о приходе гостей и через минуту пригласила Буре и Стольцева в кабинет шефа. Они уселись в кресла напротив безразмерного рабочего стола. Академик Пантелеев вполне соответствовал хрестоматийному образу «сумасшедшего профессора»: перепачканный мелом пиджак, взгляд, будто смотрящий сквозь собеседника, всклокоченные волосы. Впрочем, по единодушному мнению коллег, под кошмарной прической скрывались одни из самых выдающихся мозгов современности. Пантелеев к девятнадцати годам экстерном окончил университет, в тридцать три стал доктором физико-математических наук, в сорок два – членом-корреспондентом Академии наук, а в сорок семь – академиком.

– Ну-с…

Светило науки наконец сфокусировало взгляд на Глебе, и тот вкратце изложил события двух последних недель. Реакция ученого оказалась неожиданной.

– А вас не затруднит продемонстрировать свои возможности?

– Прямо сейчас?

Глеб почувствовал себя коверным на арене.

– Ну да, прямо сейчас. Почему бы и нет?

Академика разбирало любопытство. Поколебавшись, Глеб подошел к столу и взял телефонную трубку. Ни сосредотачиваться, ни особо напрягаться ему не пришлось. Образ был так свеж, а потому так отчетлив и эмоционален, что Глеб едва сдержался, чтобы не выругаться точно так же, как это только что сделал человек в его видении. Этим человеком был сам академик. Глеб вернул трубку на место и как можно спокойнее резюмировал, существенно смягчая выражения:

– Этот… э-э… такой-растакой обормот собирается закрыть лабораторию в Томске, причем даже не из-за нехватки бюджета, а потому что считает все направление в целом бесперспективным! Да что этот так-его-растак кретин о себе возомнил?

Ни один мускул не дрогнул на лице академика.

– И вы знаете, о ком это было сказано?

– Да. Речь идет о…

– Не стоит! – Властный жест оборвал Глеба на полуслове. – Впечатляюще, ничего не скажешь.

И академик неожиданно расхохотался. Затем, успокоившись, он встал из-за стола и в задумчивости остановился у окна с видом на бесконечную автомобильную пробку. Стольцев и Буре в ожидании застыли в своих креслах. Один из самых известных в мире физиков-теоретиков решил изложить свою точку зрения в облегченно-популярной форме.