Ave Caesar! Дело о римской монете - Крупенин Артур Борисович. Страница 54
Телефон застрекотал одновременно с будильником, так что капитан какое-то время не мог понять, за что хвататься, и взял трубку только с девятого звонка.
– Здравствуйте, это Расторгуев. Я нашел! – Эксперт от возбуждения почти кричал.
– Что нашел? – Лучко, потягиваясь, сел.
– Эмблему! Это не монета времен Цезаря. Это логотип!
– Логотип? Чей?
– Дортмундского борцовского клуба. Все надписи совпадают. Такие дела. Извиняюсь, если разбудил.
Стоя под ледяным душем, Лучко пытался сообразить, что дает эта информация, кроме длительной бюрократической переписки с Министерством внутренних дел Германии. Может, направить запрос прямо в клуб? Вдруг они смогут помочь? Да, так он и поступит. А еще через полчаса завтрак капитана был прерван звонком сотрудника, доложившего, что и Грачев, и Меригин в день смерти были записаны на процедуры в «СПОРТ-МЕД». Лучко отправился на службу почти бегом, оставив и чай, и протертую с сахаром смородину совсем нетронутыми. Удача! Только бы не спугнуть!
29. Ужин
Бестужева торжественно объявила, что Глеб более не нуждается в услугах психолога. Известие застало его врасплох. Ему только-только показалось, что в их отношениях наметилось потепление. Не зная, что еще предпринять, Глеб решил сыграть ва-банк и позвал Марину к себе домой на прощальный ужин. Он совсем не хотел, чтобы это выглядело как попытка соблазнения, и специально выбрал вечер, когда Марина при всем желании не могла бы остаться: в полночь на Белорусский вокзал прибывал поезд, с которым ей передавала посылку старинная подруга. Глеб о посылке знал заранее и предложил именно этот день из соображений приличия. Выслушав приглашение, Марина вскинула глаза и переспросила:
– Тебе точно подходит дата?
На мгновение Глебу показалось, что это намек – надо перенести свидание и, никуда не торопясь, продлить время их встречи. Но потом он, как всегда, утонул в сомнениях и в очередной раз, боясь оттолкнуть предмет своих желаний чрезмерной поспешностью, скоропалительно подтвердил:
– Да-да, абсолютно. Я вызову тебе такси к одиннадцати.
Ну что за чертовщина? Он ведь никогда не был таким скромником! Оба взрослые люди и прекрасно все понимают. К чему эти игры? Впрочем, не он их начал и, видимо, не ему и заканчивать. К тому же вечер наедине с Мариной был пределом его мечтаний и без логического продолжения в постели.
Отбросив эту бесконечную рефлексию, Стольцев сосредоточился на меню, почти целиком состоявшем из ныне утраченных рецептов античной кухни. Из всех коллег только Буре разделял эту страсть Глеба к экспериментам с древними блюдами. Они даже придумали название для этого развлечения – «палеокулинария» и, насколько могли, возвели его в ранг науки.
Любопытное дело, до нас дошли сотни старинных и абсолютно ненужных книг, где педантично перечисляются все долги некоего Хаима безвестному Аврааму, где точно указывается количество рабочих, занятых на строительстве египетских пирамид, где даются подробные описи имущества древнегреческих дворцов и прочая уже никому не интересная дребедень. И среди всего этого древнего хлама история сохранила только одну толковую книгу по кулинарии. Всего один сборник рецептов, да и то не полный. И это при том, что древние люди были такие же не дураки поесть, как и их потомки. Античные хозяйки, как и нынешние, тщательно переписывали друг у друга удачные рецепты, но, к сожалению, ни одна их этих записей не уцелела.
Единственным дошедшим до нас сборником рецептов был трактат под названием De re coquinaria – «О поварском деле», приписываемый некоему Марку Апицию. Глеб в свое время приобрел на интернет-аукционе E-Bay полное издание этой уникальной книги, вышедшее в Лондоне в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, и тщательно проштудировал от корки до корки. Но поскольку автором числился древнеримский патриций и богатей, очень любивший поесть, но, скорее всего, не умевший готовить, стопроцентного доверия к этим рецептам у Глеба не было. Существовало мнение, что на самом деле трактат написал древнеримский повар по имени Целий, но был ли он приличным шефом, тоже никто не знал. Тем не менее Глеб все же кое-что позаимствовал из этой книги и периодически ставил историко-гастрономические эксперименты на себе и знакомых.
Сегодня, обдумывая меню, которое должно впечатлить Марину, он снова принялся перелистывать уже порядком подслипшиеся страницы этой библии гурмана. Любопытно, что по большей части трактат описывал рецепты для бедных плебеев, и лишь небольшой раздел был посвящен витиеватым блюдам патрицианского рациона. Глеб остановился именно на нем.
Сразу отбросив рагу из язычков фламинго как трудноосуществимое в плане закупки ингредиентов, он вчитался в прелюбопытный рецепт, носивший название porcus trojanus или «Троянская свинья»: поросенок, нафаршированный мясом птицы или устрицами. Самым сложным вариантом рецепта оказалась свинья, нафаршированная гусями, которые, в свою очередь, были нафаршированы рябчиками. Нет, это, пожалуй, даже чересчур.
Следовало отдать Апицию должное – поесть этот парень любил. Если верить Сенеке, Марк Габий Апиций, потакая своему чревоугодию, растратил безумную даже по нынешним временам сумму в 100 миллионов сестерциев. Когда его состояние уменьшилось до 10 миллионов сестерциев, что в принципе позволяло прожить в сытости и достатке долгие десятилетия, Апиций, поняв, что больше не сможет вести прежний образ жизни, покончил с собой.
Оставив несчастного Апиция, Глеб снова вернулся к книге. Его внимание привлекло одно из любимых блюд Цицерона – филе морской рыбы, смешанное с мозгами и печенью домашней птицы. Хм, может выйти совсем недурно. Глеб вспомнил современное блюдо, великолепно сочетавшее в себе мясо и дары моря, – свинину по-алентежски. Рецепт этого португальского деликатеса состоял в том, что молодую свинину следовало тушить вместе со свежими морепродуктами – в результате нежное мясо впитывало в себя морские ароматы и по вкусу становилось практически неотличимым от моллюсков. Да, рыба «по-Цицеронски», однозначно. Глеб оделся и отправился на ближайший рынок.
Бестужева позвонила в дверь его квартиры с какой-то совсем не женской пунктуальностью. Глеб открыл в фартуке, стилизованном под смокинг: лацканы, бабочка и все остальное в том же духе. На пороге он неловко чмокнул Марину в щеку и, извинившись, исчез в кухне.
Сняв плащ, Марина стала осматриваться. В прихожей висели миниатюрные акварельки, изображавшие неподвластные времени мраморные колонны на берегу бухты редкой красоты. Из кухни вернулся Глеб.
– Где это? – поинтересовалась Марина, показывая на акварели.
– Развалины древнегреческого храма на берегу Коса. Я иногда мечтаю на старости лет перебраться на этот остров и целыми днями вместо телевизора смотреть на море и античные руины.
– Но чем же ты станешь заниматься в такой глуши?
– Я же говорю: буду смотреть из окна, – совершенно серьезно ответил Глеб.
Марина сделал шаг назад, сложила ладони в подобие рамки и пристально вгляделась в акварели сквозь получившееся «окошко».
– Да, я бы, пожалуй, тоже так хотела…
Они сели за стол.
– Ах, какие запахи!
Глеб с удовольствием прочитал небольшую лекцию о кулинарном наследии Апиция, а затем торжественно предложил перейти к дегустации. За изысканной рыбой «по-Цицеронски» последовал не менее изощренный античный десерт под названием Gustum de praecoquis. Вообще-то в переводе с латинского это блюдо называлось «абрикосовой закуской», но Глеб, однажды приготовив его, дерзко причислил полученный продукт к категории сладостей: этакое соте из свежих абрикосов с листьями мяты в заправке из вываренного сладкого вина.
Марина поглощала пищу с видимым наслаждением истинного гурмана, с нескрываемым интересом разглядывая содержимое тарелки. Глеб был приятно удивлен ее аппетитом. Он уже давно понял, что поговорка «Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок» является гендерным нонсенсом. Ну да, мужчина ради добавки всегда готов полюбезничать с поварихой – но не более того. Зато женщины идут практически на все, лишь бы простимулировать мужские кулинарные таланты, столь редко встречающиеся в дикой природе. Кроме того, женщина, которая ест с аппетитом, как правило, обнаруживает немалый темперамент в случае, если дело не заканчивается десертом, а доходит до «известных событий», как деликатно называл эту фазу отношений Буре.