Вихрь - Кабалкин Аркадий Юрьевич. Страница 36

— При этом мы обходились без всяких «узлов» и «сетей».

— Верно. Но при этом индивидуальная совесть чрезвычайно ненадежна. Индивидуум способен убедить себя не делать чего-то. Способен испытывать искренние сомнения в том, какой поступок был бы правильным.

— Вы так же небезупречны, как я, Оскар.

— Но когда я суммирую свою совесть с совестями тысяч, а то и миллионов других людей, вероятность ошибки резко снижается, самообман почти исключается. Вот что такое для нас «Корифей».

Приводя все эти банальные, взятые из учебника, доводы в пользу «лимбической демократии», он был совершенно искренен. Но ответа на мой вопрос я так и не получил.

— Мне хочется понять, не для чего это, а как это ощущается.

Он задумался ненадолго.

— Возьмем недавно введенное рационирование продовольствия. Из истории известно, что рационирование всегда приводило к появлению черного рынка, к накоплению избыточных запасов, даже к насильственному сопротивлению. На Воксе ничего подобного не происходит. Не потому, что мы святые, а потому, что у нашей коллективной совести хватает сил это предотвратить. Сумма наших лучших инстинктов — а это то же самое, что «Корифей», — знает, что рационирование необходимо и справедливо. Поэтому каждый из нас по отдельности чувствует эту необходимость и ее справедливость.

— Все равно это выглядит как насилие.

— Правда? Признайтесь, вам доводилось вламываться в дом соседа и уносить его имущество?

— Нет…

— Вас к этому принудили насилием или это претило вам самому? На этот вопрос можете ответить только вы сами, но я вправе предположить, что вы чувствовали, что поступать так стыдно, что вы опозорили бы себя в собственных глазах и в глазах других людей. Вот и я отнесся бы к себе так же, если бы стал жульничать с талонами. И твердо знаю, что точно так же к этому относятся мои соседи.

Я выглядел позорно в собственных глазах чаще, чем он мог предположить, поэтому поставил свой вопрос несколько иначе.

— Что, если консенсус ошибочен? Неужели он так непогрешим?

— Если не непогрешим, то не склонен ошибаться.

— Я здесь новичок, Оскар, и не вправе заниматься критикой. Но на моих глазах было убито много взбунтовавшихся фермеров. Вы не стали брать пленных и оставили выживших умирать. Почему молчала ваша коллективная совесть?

— Это решение было принято при неработающей Сети. Если бы «Корифей» действовал, мы, возможно, поступили бы по-другому.

— А как насчет принуждения фермеров к участи бесправных крепостных? В книгах по истории написано, что вы поступали так на протяжении столетий.

— Не будем спорить об исторических причинах такого положения. Согласен, это тяжелый компромисс. И вы, конечно, правы: мы не непогрешимы и не претендуем на это. Но сравните нашу историю с историей любой другой нации или культуры, где главенствует принцип «око за око», несправедливость за несправедливость. Сравните!

— Соседство с кратером от взрыва атомной бомбы — неподходящее место для таких сравнений.

— Это — результат претворения в жизнь радикальной бионормативной идеологии кортикальной республики. Разум порождает больше чудовищ, чем совесть, мистер Файндли.

С этим я готов был согласиться, но немного передохнув, продолжил:

— Насчет Эллисон. То есть Трэи. Если ей снова вернут «узел», она перестанет мучиться?

— Пройдет некоторое время, пока она привыкнет, — ответил Оскар, разглядывая меня. — Но тревожащие ее сознание конфликты быстро сойдут на нет.

Из воронки поднимались столбы пыли, втягиваемые фильтрами в искусственном небе. Снизу доносился мерный стук. Мне пришло в голову, что я готовлю свой обман так же систематически, как машины внизу сооружают новые ярусы и террасы. Теперь я добрался до несущей опоры всей своей лжи.

— Я хочу ей помочь.

Оскар поощрил меня кивком.

— Мне это нелегко. Но со времени трагедии в Антарктике я пришел к нескольким умозаключениям.

— Очень любопытно!

— Я оказался на Воксе не по собственной воле. Если совсем уж честно: знай я столько, сколько знаю сейчас, то, может, предпочел бы улететь дальше, посмотреть, что такое Срединные Миры…

— Понимаю, — осторожно проговорил Оскар.

— Но это невозможно. Что сделано, то сделано, будущего не изменить. Здесь мне жить, здесь и умереть.

Он прищурился.

— А если я собираюсь жить здесь, то хочу, чтобы рядом со мной была Эллисон. И не хочу видеть ее страданий.

— Есть только один способ положить им конец.

— Она должна согласиться на имплантат?

— Да. Вы сумеете ее уговорить?

— Не знаю, но готов попробовать.

На его лице застыла непроницаемая гримаса осторожного расчетливого игрока, прикидывающего ставки.

— Мы снабдили ее имперсоной Эллисон, чтобы между вами возник контакт. Это из-за вас она так ей верна. И точно так же из-за вас она могла бы от нее отказаться.

— Может, мне подать ей пример? — сказал я. — Самому согласиться на операцию?

Глаза Оскара широко раскрылись, после чего на лице его расплылась радостная улыбка.

Глава 17

САНДРА И БОУЗ

Въезжая на стоянку приюта, Боуз позвонил Сандре. Та уже приготовила все, что решила забрать из своего кабинета: несколько гигабайтов всевозможных файлов, фотографию Кайла, сделанную до попытки самоубийства. Сложив все в сумку, она отправилась его встретить.

В коридоре по-прежнему нес вахту Джек Геддес. Увидев ее, он отодрал зад от табуретки.

— Уходите, доктор Коул?

— Спокойной ночи, Джек, — бросила она вместо ответа. Он смотрел, как она шагает к вестибюлю, и помахал ей рукой, прежде чем она свернула за угол, явно радуясь, что его скучному бдению в коридоре наступил конец.

Благодаря своей форме и жетону Боуз без труда миновал охранника при входе. Теперь предстояло сладить с ночной дежурной в изоляторе. Сандра повела Боуза за собой.

Она была наслышана об этой медсестре и знала только ее имя, красовавшееся и на бейджике — Мередит, но фамилии не помнила. На вид ей было пятьдесят с хвостиком, а на лице читалось «не морочьте мне голову», и это выражение настолько ей шло, что Сандра решила, что оно заменяет Мередит фамилию. При приближении Сандры и Боуза она встала из-за стола, загораживая собой вход в изолятор. Не дав ей открыть рта, Боуз сунул ей стандартный бланк «Передача пациента близким родственникам», который сам предусмотрительно заполнил. Мередит хмуро изучила документ.

— Отоприте, пожалуйста, дверь, — попросил ее Боуз. — Уже поздно, а мне еще надо вернуть заключенного его родным.

— Может, он и заключенный, да не ваш, во всяком случае, пока что. А час и впрямь поздний — чего это вас принесло на ночь глядя?

— Кажется, мы еще не встречались, — вступила в разговор Сандра. — Я доктор Коул. Вы правы, это неподходящее время для выписки пациента, но вы уж нас простите. Я мигом сниму его с учета.

Мередит заколебалась. В приюте поговаривали, что ночные дежурные распоряжаются в отделениях почище средневековых феодалов. Мередит явно не понравилось вторжение в ее владения.

— Я не против, доктор Коул, только этот Оррин Матер — особая статья, а вы как будто не его лечащий врач. Более того, вот тут сам доктор Конгрив написал, что его историю болезни у вас забрали уже два дня назад.

— У вас где-нибудь написано, что вы вправе мешать врачу и сотруднику полиции входить в отделение? Вы испытываете мое терпение, Мередит.

Дежурная вспыхнула и потянулась было к кнопке, отпиравшей дверь, однако быстро отдернула руку.

— Для выписки пациента требуется разрешение лечащего врача.

— Я прошу вас просто открыть дверь.

— Доктору Конгриву это не понравится.

— Если вы и дальше будете меня задерживать, это не понравится уже мне. Я, конечно, не Конгрив, но непременно доложу ему, что вы осмеливаетесь самовольничать.

Мередит скорчила такую мину, словно разжевала половинку лимона, однако ткнула пальцем в кнопку.

— Я сама все доложу доктору Конгриву.