Улыбка Ашеры Избранные рассказы. Том 2 - Кондратьев Александр Алексеевич. Страница 3
Начисто выбрившись и подстригши в скобку черные кудри, нарядился Онисим в свой праздничный синий кафтан, перехватил алым поясом стан и, блестя новыми смазными сапогами, не утерпел — зашагал в церковь задолго до заутрени.
Уже стемнело, но дорога была знакомая, и каждый кустик на ней в сумраке ему как родному кивал. Радостно идти парню. На березах, липах и черемухах почки распускаются. Дух такой сладкий… Прошлогодним листом чуточку пахнет и землей талой… К ночи посвежей стало. Заяц (облезть, видно, не успел) белым пятном в сумраке через дорогу промахал. Птичка перепорхнула в кусты у придорожной канавы… Одну за другой обогнал по пути торопившийся парень двух-трех старух-богомолок.
Подошел к церкви Онисим, а там, у каменной ограды и возле паперти, собрались уже из дальних деревень старики и старухи, да ребятишки оравой разыгрались.
Заглянул в церковь молодец, где еще пусто было, и пошел в нетерпении налево от паперти, вдоль церковной стены, обходя кресты и могильные памятники погребенных возле храма господ. Быстро пробрался он к запертой крепко решетчатой калитке в ограде. Там никого не видно; одни только кресты темнеют. Вокруг все тихо. Лишь ветерок шелестит в вершинах кладбищенских голых берез, да издали визг ребятишек долетает… На небе одна за другой серебряные звезды затеплились.
Походил Онисим между крестов и вернулся к церкви; поставил там свечку и вновь терпеливо стал дожидаться заутрени. А народ, тем временем, уже собираться начал. Некоторые знакомые с Онисимом здороваются, а он никого словно не видит…
Вот, наконец, грянул и полетел, гудя по ночному черному небу, первый, торжественно громкий удар с колокольни.
Началась и заутреня. Онисим крестится, поклоны кладет, даже за свечой смотрит, чтобы воском себя и других не залить, а сам об одном лишь думает: «Пришла уже, или нет еще?..».
Вслед за крестным ходом выбрался Онисим из толпы у церковных дверей и заторопился, хрустя сапогами но затянувшимся лужам, налево от паперти к железной калитке. Глядит, — а его суженая уже там, стоит под березкой, вся в черном, как монашенка; один лишь платок на голове белый, а лицо строгое такое и неподвижное.
Стал было Онисим крест сымать и к ней подходить, — она на него замахала и пальцем на церковь показывает: «Рано, мол; погоди, когда заноют». Стоит парень, слушает, как маленькие колокола потихоньку перезванивают, и на невесту свою смотрит. Видит, она на калитку косится. Посмотрел и он туда, — за решеткой будто еще кто-то в черном виднеется.
Тут колокола стихли. От церкви слова молитвы долетают, а со стороны дороги — словно тройка, бубенцами гремя, по подмерзшей земле скачет… В это время запели «Христос Воскресе». Глядит Онисим на свою нареченную, и видит, что она ему радостно так улыбается… Но едва кончили петь, девушка вдруг встрепенулась и снова лицо к калитке повернула. А там с громом и стуком остановилась, храпя, чья-то борзая тройка. Кто-то распахнул снаружи мигом калитку, и Онисим увидел, как его собственный барин из тарантаса вылезть собирается.
— Эй, кто тут есть? — кричит барин, — никак Онисим? Подойди-ка, да помоги вылезть мне!
— Я, барин! — выбежал из-за ограды к тарантасу парень. Так он поражен был приездом своего господина, что обо всем на свете позабыл.
— Христос Воскресе, барин, — произнес парень, и поцеловал своего господина в холодные, как лед, губы.
Вместо того, чтобы ответить: «Воистину Воскресе», барин неожиданно расхохотался и скрылся из глаз вместе с тарантасом, ямщиком и лошадьми, а Онисим увидел, что он обнимает и целует холодное железо запертой кладбищенской калитки.
Тут только Онисим про невесту свою вспомнил и к ней обернулся.
Та с волос своих темных платок сорвала, плачет и руки ломает.
Увидела, что Онисим крест для нее с шеи снимает и говорит:
— «Прощай, милый! Много ты меня спасал и немного не мог спасти. Не увидишь меня больше вовек!»
Помутилось у парня в глазах. Поднял он крест свой, чтобы накинуть своей суженой на шею, но видно нечистая сила руку ему отвела, потому что невеста его внезапно пропала, а его крест на вершине ивового кусточка закачался.
Видит Онисим — нет его суженой, один платок ее, что с головы сорвала, меж двух могилок, где стояла она, белеет.
«Хоть его сохраню на всю мою жизнь», — думает парень, и нагнулся, чтобы поднять тот платок. Но пальцы его воткнулись в небольшую кучку мокрого снега.
Поискал, поискал среди крестов и могил свою суженую Онисим и побрел, с тяжелым сердцем, обратно к церкви. Заутреня уже отошла и служилась обедня. Нарядные девушки, с красивыми и румяными лицами, на молодца искоса смотрят и локтем друг друга незаметно толкают: — «Глянь-ка, мол, какой он грустный сегодня».
Не одна из этих девушек охотно бы вызвалась приласкать и утешить пригожего парня, но ни одной среди них не было похожей на его нездешнюю пропавшую невесту.
Весна
В то далекое время, когда боги, Свароговы дети, не прятались от людей, жил в древлянской земле парень, по имени Ян. Он был самым красивым отроком из рода Просовичей и искуснее всех умел пускать заунывные трели из своей оплетенной берестою, из липовых желобков слаженной дудки. Волосы его были мягки и светлы, как лен, вызывая горячее желание у деревенских красавиц положить голову голубоглазого парня на упругие бедра себе и расчесывать слегка вьющиеся нежные пряди медным гребнем…
Когда золотые жгучие стрелы Дажбога прогоняли из древлянской земли злую богиню зимы и смерти Марену, Ян с толпой молодых девушек и деревенских парней ходил за околицу выкликать с ними вместе Весну.
— начинала чернобровая запевала, дочь берендейской полонянки Марьяна, и девичий хор звонко подхватывал призывную песню вечно юной дочери Лады — Весне.
Ян играл на дудке, и все смотрели на полдень, откуда с криком летели крылатые вестники Весны.
Большая станица каких-то яркоперых невиданных птиц, покружась в вечереющем небе, опустилась за лесом. Парень догадался, что они сели на берег протекавшей там реки, и, захотев поближе их рассмотреть, незаметно покинул толпу молодежи.
Торопливо миновал он черневшие пашни, заросли еще безлистого молодняка, полное мелодично хрипящими лягушками болотце и вступил, наконец, в высокий и темный, кое-где еще белеющий снеговыми пятнами лес.
Добравшись по узкой тропинке до окаймлявших реку лугов, Ян остановился при виде множества всяких пернатых на зеленой, кое-где залитой серебристой водою поляне, оглашавших окрестность своим щебетом, гоготанием и свистом.
В небе кружились, густые, как тучи, новые стаи, и среди них юноша заметил что-то большое, издали похожее на облачко, озаренное золотисто-алыми лучами заката.
Своими зоркими глазами Ян разглядел, что это облачко, окруженное и как бы поддерживаемое опускавшимися вниз черно-белыми куликами, имеет вид ладьи, а в нем стоит неописанной красоты, явно небесного племени дева, в ослепительно сверкающей одежде.
Когда черногрудые кулики-сороки коснулись своими красными лапками земли, богиня покинула свою тотчас же растаявшую в воздухе ладью, и из широких рукавов девичьего летника дождем посыпались на землю фиалки.