Три билета до Эдвенчер - Даррелл Джеральд. Страница 19

Муравьед продолжал скакать по равнине, шипя и фыркая своим длинным носом, глухо топоча по сожженной солнцем земле короткими лапами. Фрэнсис вновь нагнал нас, крутанул два-три раза своей веревкой и, набросив ее на передние лапы животного, затянул петлю как раз в тот момент, когда она скользнула к его пояснице. В следующую секунду Фрэнсис уже соскочил с лошади, крепко вцепился в веревку и потащился по траве за разъяренным муравьедом. Я бросил лошадей на Боба и присоединился к Фрэнсису, болтавшемуся на конце веревки. В толстых кривых лапах и косматом теле муравьеда заключалась такая невероятная сила, что мы едва удержали его; обливаясь потом, Фрэнсис огляделся вокруг, затем с мычанием указал на что-то за моей спиной. Я оглянулся: ярдах в ста поодаль стояло невысокое дерево, единственное на многие мили окрест. Задыхаясь и отдуваясь, мы поволокли к нему муравьеда. Добравшись до дерева, мы ухитрились затянуть еще одну петлю на теле животного, а потом принялись привязывать свободный конец веревки к стволу.

Только мы завязали последний узел, как Фрэнсис, глянув наверх, издал предостерегающий крик. Я поднял глаза: футах в двух над моей головой висело осиное гнездо величиной с футбольный мяч. Обитатели его повылазили наружу, и, мягко говоря, вид у них был крайне рассерженный. От рывков муравьеда деревцо раскачивалось, как от ураганного ветра, и осам это не нравилось. Мы с Фрэнсисом тут же молча отступили от дерева, после чего муравьед решил малость передохнуть, прежде чем заняться тяжким делом срывания веревок. Дерево перестало качаться, и осы угомонились.

Мы вернулись туда, где стоял Боб с лошадьми, и достали различные вещи, предназначенные для поимки муравьеда: пару больших мешков, моток толстой бечевки и несколько кусков крепкой веревки. Вооружившись всем этим, а также страшноватым складным ножом Фрэнсиса, мы снова отправились к дереву. Мы поспели как раз вовремя: муравьед сбросил с себя последнюю петлю и вперевалочку двинулся по саванне. Я с величайшим удовольствием бросил Фрэнсиса отпутывать лассо от кишащего осами дерева, а сам кинулся вдогонку за нашей добычей, поспешно сооружая на куске веревки скользящую петлю. Подбежав сбоку к животному, я попытался набросить ему на голову это импровизированное лассо, но промахнулся. Вторая попытка окончилась тем же. Так продолжалось некоторое время, и в конце концов мои приставания муравьеду надоели: он вдруг остановился, повернулся и встал на задние лапы мордой ко мне. Я тоже остановился, настороженно следя за ним, в особенности за его большими, длиной в шесть дюймов, когтями на передних лапах. Он зафыркал, зашмыгал своим длинным носом и вызывающе поглядел на меня своими крохотными пуговками-глазами: "А ну-ка, подойди!" Я обошел его кругом, а он поворачивался вокруг своей оси, держа наготове когти. Я еще раз робко попытался набросить на него петлю, но он так неистово замахал лапами и так яростно зафырчал, что я отказался от дальнейших попыток и стал ждать Фрэнсиса. "Одно дело – смотреть на животное за решеткой в благоустроенном зоопарке, – отметил я про себя, – и совсем другое дело – пытаться поймать его с помощью короткого куска веревки". Фрэнсис вдали все еще отдирал лассо от дерева, стараясь не навлечь на себя ос.

Муравьед уселся на хвост и своими большущими изогнутыми когтями принялся с достоинством обирать с носа травинки. Я заметил, что при шипении и фырканье у него изо рта длинными клейкими нитями свисала слюна, очень похожая на толстые нити паутины. Когда он бежал по равнине, нити слюны тащились за ним по земле, на них налипали травинки и разный мусор. Каждый раз, когда он сердито тряс головой, эти нити попадали ему на нос и на плечи и прилипали к ним, словно приклеенные. Теперь он решил с толком использовать перемирие, быстро умыться и привести себя в порядок. Хорошенько обчистив свой длинный серый нос, он обтер плечи о траву, встал, до смешного по-собачьи встряхнулся и поплелся к зарослям высокой травы до того неторопливо и спокойно, словно люди с лассо никогда не встречались на его жизненном пути. Однако тут подоспел Фрэнсис с веревкой, вспотевший, но не зажаленный насмерть осами, и мы пустились вдогонку за муравьедом, который продолжал не спеша, словно гуляючи, брести по саванне. Заслышав за собой погоню, он снова сел и с безропотным видом уставился на нас: дескать, что, мол, с вами поделаешь. Теперь нас стало двое, и перевес сил был явно на нашей стороне. Я отвлек его, а Фрэнсис потихоньку зашел с тыла, метнул лассо и туго затянул петлю поперек его живота – и вот уж муравьед снова шпарит вовсю по саванне, а мы тащимся за ним на веревке. Наверное, не меньше получаса метались мы по равнине то туда, то сюда, пока не оплели муравьеда веревками так, что он лапой не мог пошевелить. После этого мы запихали его, связанного наподобие откормленного к рождеству индюка, в большущий мешок и, довольные собой, устроили вожделенный перекур.

Потом вышла заковыка. Все лошади, как одна, когда мы попытались взвалить на них мешок, отказались подставлять спину под муравьеда. При приближении к лошадям он издавал долгий и громкий шип, и это вовсе не успокаивало их. После нескольких попыток мы отставили идею везти муравьеда на лошадях: они явно заражались паническим настроением друг от друга. Фрзнсис неожиданно предложил сделать следующим образом: я поведу его лошадь в поводу, а он потащит муравьеда на закорках. Признаться, меня брало сомнение, сдюжит ли он: мешок был чудовищно тяжелый, а до Каранамбо было не меньше восьми миль. Я помог взвалить муравьеда ему на плечи, и мы двинулись в путь. Обливаясь потом, Фрэнсис доблестно шагал все вперед и вперед, а его ноша отчаянно елозила в мешке и всячески портила ему жизнь. Солнце пекло нещадно, и ни малейший ветерок не овевал разгоряченное тело нашего муравьедоносца. Он начал что-то бормотать про себя и отстал от нас ярдов на пятьдесят. Так мы прошли с полмили по извилистой тропе, потом Боб оглянулся назад. – Что с Фрэнсисом? – удивленно спросил он. Я обернулся. Наш проводник положил муравьеда на землю и ходил вокруг него, оживленно жестикулируя и что-то ему доказывая.

– Какой ужас! У меня такое впечатление, что это то самое... Все кружится у него в голове, – сказал я.

– Что-что?

– Ну, так он объясняет, когда с ним бывает припадок.

– Боже милостивый! – не на шутку испугался Боб.

– Ты хоть обратную дорогу-то знаешь?

– Нет, не знаю. Ну-ка, подержи его лошадь, а я съезжу посмотрю, что с ним такое.

И я поскакал к тому месту, где Фрэнсис затеял собеседование с муравьедом. Мое появление нимало не помешало ему: он меня попросту не заметил. По выражению его лица и яростным жестам я догадался, что он самым подробнейшим образом, как только позволяет его родной язык, поминает родословную муравьеда. Предмет его поношений бесстрастно взирал на него, тихонько пуская из носу пузыри. Но вот, истощив весь свой запас слов, Фрэнсис замолк и обратил на меня полный грусти взор.

– В чем дело, Фрэнсис? – спросил я участливо и страшно глупо, ибо все и без того было ясно. Фрэнсис перевел дух и излил на меня бурный поток слов. Я внимательно вслушивался, но мог разобрать одно только слово: "бубол". Оно явно что-то означало, но, как мне казалось, к делу никакого отношения не имело. Лишь через довольно продолжительное время я уловил, что именно предлагает Фрэнсис:

один из нас пусть останется при муравьеде, а двое отправятся на ферму – тут он указал на далекое пятнышко на горизонте – за этой совершенно необходимой нам вещью под названием "бубол". В надежде найти на ферме человека, сносно владеющего английским, я согласился с этим предложением и помог Фрэнсису оттащить муравьеда в тень под ближайшие кусты, а затем вернулся к Бобу.

– Придется тебе посторожить муравьеда, пока мы с Фрэнсисом будем добывать на ферме бубола, – сказал я.

– Это еще что такое? – изумленно спросил он.

– Понятия не имею. Наверное, какое-нибудь средство передвижения.

– Это твоя идея или Фрэнсис надумал?

– Фрэнсис. Он говорит, это единственный выход.