Золотые крыланы и розовые голуби - Даррелл Джеральд. Страница 9

Оно смахивало на кукольный буксир: крохотная носовая палуба, закрытый бридждек и колодезная палуба с лакированными скамьями по периметру. Сверху колодезную палубу защищала крыша, в остальном же она была открыта для стихий. Курносая и с виду норовистая посудинка производила впечатление трудяги, которому не до забот о своей внешности, и уже это внушило мне доверие к ее мореходным качествам. Латунная пластинка извещала, что суденышко построено около двадцати лет назад в Колчестере, известном своим… пехотным училищем. Вступая в жизнь, он носил отдающее душегубством имя «Корсар», но затем его переименовали в «Дораду».

На борту «Дорады» уже находился двуногий прямоходящий груз: лихой капитан в форменной фуражке, помощник капитана, смахивающий на Хайле Селассие в юности, смуглый маленький ныряльщик (видимо, на случай, если мы пойдем ко дну), благодушный судейский чиновник-мусульманин (друг Вахаба), Тони Гарднер и три лесника (тоже из «команды» Вахаба); далее некий дородный джентльмен, его сонная пухлая супруга и еще две особы женского пола — эта четверка щеголяла в ослепительно белых нарядах, более уместных, показалось мне, на берегах Темзы во время Королевской регаты, чем на неприютном острове Круглом. И когда мы присоединились к этой группе, я невольно подумал, что вместе мы чем-то напоминаем пеструю братию, сопровождавшую Беллмэна во время охоты на Спарка.

Последовали неизбежные в таких случаях крики, споры и перераспределение людей, наконец наш багаж был уложен надлежащим образом, и сами мы благополучно разместились на колодезной палубе. Отдали швартовы, и добрая, крепкая «Дорада» заскользила по бархатисто-черному морю, пестрящему бликами тусклых звезд, — небо на востоке уже светлело, контрастируя с темным легионом маленьких кучевых облаков, похожих на стадо курчавых черных овечек, пасущихся на серебристом лугу. Море вело себя на удивление тихо, дул приятный теплый ветерок, и те из нас, кто сомневался в мореходности своих внутренних органов, заметно успокоились.

Вскоре слева от нас возникла сумрачная громада острова Ганнерс-Куойн, или Пушкарский Клин, названного так за сходство с треугольным куском дерева, которым в старину изменяли вертикальную наводку пушечного ствола. Правда, мне он скорее напомнил нос «Титаника», уходящего под воду кормой вниз. Серебристая заря сменилась желтой, и ползущие над горизонтом барашки налились густой чернью в золотой оправе, а те, что паслись повыше, стали синевато-серыми с нежной росписью из пурпурных полос и пятен. Тем временем вдали возник силуэт острова Флат (сиречь Плоский), вполне отвечающего своему прозванию, если не считать бугра на конце. За ним показался остров Серпент, или Змеиный, похожий на опрокинутую форму для пудинга, и наконец — наш пункт назначения, остров Круглый, который вовсе не выглядел круглым. Скерее, при некотором воображении, его можно было сравнить с лежащей на воде головастой черепахой.

— Послушай, — обратился я к Тонн, поскольку географическая номенклатура, как и зоологическая, подчас нуждается в толковании, — ты не можешь объяснить мне непоследовательность в наименовании этих двух островов?

— Каких именно? — спросил Тони, исторгая из своей трубки клубы ароматного дыма.

— Круглого и Змеиного.

— Не понял, — недоумевающе произнес Топи.

— Ну как же: Змеиный — круглый, и на нем совсем не водятся змеи, а Круглый — вовсе не круглый, но на нем обитают два вида змей.

— А ведь и в самом деле странно, — согласился Тони. — По-моему, их просто перепутали, когда составляли карту. Сам знаешь, всякое бывает.

— Наверно, ты прав, — сказал я. — У меня однажды была официальная карта Камеруна, так на ней один крупный город разжаловали в деревню да еще перенесли на триста с лишним километров к северу от его истинного местоположения.

Постепенно все небо окрасилось в серо-голубой и нежно-розовый цвета, п облака стали гладкими и белыми, громоздясь на горизонте, словно деревья в снежном уборе. Внезапно из этого кучевого леса тигром выскользнуло солнце и выжгло па поверхности моря блестящую световую дорожку, которая даже в столь ранний час обдала жаром нашу «Дораду».

Чем ближе мы подходили к острову Круглому, тем нелюдимее он казался. Солнце всходило как раз над ним, так что нашим глазам в основном представлялся торчащий из моря силуэт с рваной пальмовой оторочкой поверху. Наш добрый кораблик проталкивался через пологие синие валы, пусть не буйные, но полные дремлющей до поры могучей силы, словно мускулы сонной голубой пантеры.

— Счастье, что нет волнения, — заметил Тони. — Поверишь, я еще никогда не видел такого спокойного моря. Иной раз на высадку уходит не меньше часа. Бывает и так, что приходится обрубать якорь, если застрянет под выступом там под водой.

— Знаю, — отозвался я. — Читал с почтением и даже с трепетом записки Пайка о его пребывании на острове Круглом. Описание первой высадки заставляет призадуматься.

— Что правда, то правда, — сказал Тони. — Незаурядный был человек.

Николае Пайк — один из тех неутомимых путешественников XIX века, коим так обязаны нынешние натуралисты и зоологи. Облаченные в предельно неудобную одежду, зато наделенные острым всеобъемлющим умом и обуреваемые неутолимой жаждой к познанию, они странствовали по всему свету, кропотливо записывая свои наблюдения, причем большинство из них отличает своеобразная архаичная манера письма и чувство юмора, подобное которому теперь найдешь разве что в старых выпусках «Панча». Их отчеты о виденном п собранном полны свежести, энтузиазма и очарования, чего не скажешь о большинстве бесцветных страноведческих книг, навязываемых нам путешественниками-натуралистами реактивного века. Вот, например, рассказ Николаев Пайка о первой высадке на острове Круглом.

«Сразу было видно, что все, говоренное мне о трудностях высадки, не преувеличение. По счастью, наши рыбаки искусно подошли к делу. Судно остановилось в нескольких футах от омываемого прибоем плоского камня, который играл роль пристани.

Теперь оставалось ждать, когда представится возможность одному из членов команды прыгнуть на берег с канатом, чтобы можно было удерживать судно носом к острову. Как только это было выполнено, канат надежно закрепили за железные кольца, помещенные здесь для этой цели много лет назад, после чего началась выгрузка нашего провианта, воды и пр.

Но вот весь груз благополучно переправлен на берег, и мы стали выжидать, когда волна поднимет судно, и по очереди совершали прыжок, от которого замирало сердце, и требовался верный глаз и устойчивая нога, чтобы твердо приземлиться па скользкий камень.

Если бы наше суденышко, качаясь на десять-двенадцать футов по вертикали, врезалось носом в отвесный выступ, мы в два счета отправились бы вместе с ним рыб кормить. Глубина здесь около четырех морских саженей».

Наша «Дорада» то скатывалась в ложбину между волнами, то взмывала вверх на лоснящемся синем гребне, и я вполне понимал чувства Пайка. Прощупывая взглядом приближающиеся скалы, я пришел к выводу, что здесь только горный козел может высадиться.

— А где же пристань? — спросил я Тони.

— Вон там, — он небрежно показал рукой на скалистый обрыв. — Тот плоский камень, на который высаживался Пайк.

Присмотревшись, я с трудом различил выступающую каменную площадку не шире обеденного стола, перед которой зловеще толпились волны прибоя.

— Вон там? — усомнился я.

— Там, там, — подтвердил Тони.

— Не сочти меня излишне привередливым, — сказал я, — только, на мой взгляд, чтобы там зацепиться, нужно одновременно обладать способностями шерпа и сверхпроворного геккона.

— Не беспокойся, Джерри, — усмехнулся Вахаб, — больше одного раза не умрешь.

— Знаю, — ответил я. — Оттого-то и не хочется раньше времени профукать единственную возможность.

— Никогда еще не видел такого спокойного моря, — серьезно сказал Тони. — Запросто высадимся.

На носу «Дорады» закипела работа, якорь с рокотом шлепнулся в прозрачную, словно джин, воду и лег на дно на глубине шести-семи саженей.