Под сенью проклятия (СИ) - Федорова Екатерина. Страница 22

Лицо его отмякло, он с придыханием начал объяснять мне, как кормят гостей на королевских пирах.

Когда прислужники в алых верхних рубахах понесли по рядам глубокие позолоченные и серебряные блюда с кушаньями, я уже знала о королевских пирах все. Ну, или почти все. Блюда подавались по очереди — сначала жарево и копченное, потом закуски и заедки с огороду, грибное, потом мясные и курные похлебки, пироги и пирожки с двенадцатью начинками, рыбья перемена, и только после этого на стол несли сладкие пироги и медовые узвары, знаменуя сладостями конец пира. Яблок, груш и вишен к столу в этот раз не ожидалось — не по месяцу, поскольку было лишь начало лета.

Из блюд каждый клал себе в миску, сколько надо. Все, за чем мне нужно было уследить — чтобы Арания брала только от того куска и с того края блюда, где я уже сняла пробу.

Первыми на стол принесли жареных уток, баранью прожарку и копченные в дыму свиные ребра. Потом настал черед квашенной капусты, свеклы в уксусе, груздей соленых, жаренных сморчков, молодой морковки в сметане, соленых огурцов, оставшихся ещё с прошлого года, но все ещё хрустевших на зубах.

Арания, к моей радости, поперед меня ни к одному блюду не совалась. И всякий раз брала лишь то, что я уже опробовала.

Только один раз спросила:

— Сестрица Триша, вон те огурчики не желаешь ли?

Я понятливо кивнула, уволокла с блюда огурец побольше, отхватила себе четвертинку ножом, лежавшим на блюде с хлебом. Съела, остальное щедро перекинула в миску Арании.

И удостоилась изучающего взгляда от Терена, сидевшего рядом с моей госпожой сестрицей. Учуял что-то. Я улыбнулась, сказала:

— Мы с сестрицей любим угощаться с одного куска. Т ак, Арания?

— Истинно так. — Подтвердила она, двумя пальцами ухватываясь за огурец и с хрустом в него вгрызаясь.

— Кровное родство, — гладко сказал Терен. — Всегда проявляется в сходстве вкусов. Не желаете и это попробовать?

Он зачерпнул ложкой с блюда, стоявшего от нас в стороне. И плюхнул на миску Арании небольшой кругляш бурого цвета. Я отчекрыжила половину, спешно метнула в рот.

Язык и небо ожгло сразу. Хорошо хоть, что сидела на углу — так что развернулась и выплюнула кус прямо на пол. Прислужник в алой рубахе, разливавший мед неподалеку, глянул нехорошо. Бабы на другой половине стола зашлись смешочками.

Ухватившись за кружку рядом с миской, я жадно глотнула. Ядреный квас смыл огонь не сразу. Отдышавшись, объявила:

— Не по тебе лакомство, Арания. Не трожь его.

В такой штуке можно спрятать любое зелье — острый вкус забьет все. Сестра хотела что-то сказать, но её перебил Терен:

— Дело в том, что уважаемый Дюжата, говоря о нравах на пиру, кое-что забыл. Наложенное в миску съедается обязательно. Иначе это будет бесчестье королю и оскорбление хозяев стола. Уже и то, что ты выплюнула, есть поношение.

Врет, подумала я. А как же наказ Морисланы швырять на пол все, что покажется подозрительным? Однако прочие за столом смотрели, выжидая. И никто не возразил. Я на мгновенье замерла, решая, что лучше сделать — сразу опрокинуть миску Арании на пол или взять оставшееся себе и поступить с ним так же, как с первым куском? Но тут сбоку отозвался Дюжата:

— Уж не заморский ли овощ перуга лежит у вас в миске, юная госпожа? Давненько я его не пробовал — с тех самых пор, как меня стали сажать в конце стола. Не поделитесь лакомством со старым воем, немало послужившим Положью мечом и копьем? Все равно для юных девиц перуга непригодна, ибо вкус имеет огненный.

Арания с облегчением ткнула миску мне в руку, я перегрузила бурый ошметок Дюжате. Тихонько сказала:

— Вы бы, господин, поосторожнее. Оно жжется.

Старикан улыбнулся, ложкой в прорезях отчекрыжил крохотный кусок от перуги, соединил его с жаренным сморчком.

— А я по чуть-чуть. Оно мне только всласть пойдет.

Мать-Кириметь, пусть в этой отвратной перуге не будет яда, подумала я, провожая взглядом ложку Дюжаты. К тому же я её уже пробовала.

— Доброта к старым воям. — с той стороны заявил Терен. — Украшает всякую девицу! Даже самую, гм. поднимем же чары за госпожу Аранию и госпожу Тришу!

Мужчины сдвинули чаши с хмельными медами, отвернувшись от меня и по большей части взирая на раскрасневшуюся Аранию. Дальше пир продолжался спокойно. Блюда с явствами приносились и уносились, тутеш с черными олгарскими волосами, сидевший по ту сторону от Терена, то и дело заговаривал с сестрицей. В ответ та хихикала и смущалась. Больше ей в миску Терен ничего не подкладывал.

И я успокоилась. Даже начала поглядывать на мост, висевший над горницей. Сверху доносились взрывы хохота, гул разговоров. Веселье.

Под конец подали медовые и творожные пироги. После них прислужники в красных рубахах пошли вдоль столов, скидывая в миску каждому гостю по шарику. Яркому такому, вроде как из моркови слепленному. Я замерла. Клали шарики сами прислужники, гостям выбирать не позволяли. А вдруг кто из них подговоренный? А вдруг шарик отравленный?

— Это пирожные. — Вполголоса пояснила мне Арания. — Редкое лакомство!

И одарила меня вопросительным взглядом — мол, как выкручиваться-то будем? Терен смотрел с насмешкой.

— Сестрица Арания. — Громко сказала я. — Давай поменяемся. Шарик, что тебе достался, больно уж мал. Уж как я вам с тетушкой Морисланой благодарна за приют, за ласку к бедной сироте! Уважь, сделай милость, съешь моё пирожное, моё-то поболе будет! Дай хоть так отплатить!

Сестрица с облегчением выдохнула, спешно перекинула мне в миску своё угощение. Терен хитренько улыбнулся.

Внутри, на разломе, диковинное пирожное оказалось белым. На язык попались странные, никогда мной не пробованные зерна, разваренные до липкой мякоти. И замешанные на киселе со сливками и медом, густом, как масло. Поверх шарика слоем лепилась нарезанная тонкой лапшой морковь, на язык — отваренная на меду до прозрачности. Где б такие зерна найти — я бы такое сготовила дома для бабки Мироны.

Арания принялась за шарик только тогда, когда я уже проглотила своё угощение. Но доесть не успела — с моста зычно выкрикнули:

— Кончен пир, гулянью начаться! Выходи, положский народ, на площадь перед дворцом. Что поедено-попито, в плясках растряси!

Люди начали подниматься, загремели отодвигаемые лавки. Арания спешно дожевала шарик и вскочила. Я встала следом. Неспешно, в конце толпы гостей, мы вышли во двор.

Солнце уже клонилось к вечеру, от садов тянуло прохладой. Мы с Аранией, выйдя чуть ли не последними, очутились на задах кольца из приглашенных. Сзади, от дверей, кто-то завопил:

— Король положский, володетель Положья и Олгарских верчеств, верч Чистоградский, хозяин над стругами Касопы-моря и Дольжи-реки! Дорогу королю-батюшке с королевою!

Народ спешно расступился. Мы с Аранией вдруг оказались на самом краешке разогнувшегося людского кольца. Я на всякий случай вцепилась ей в рукав — в толпе потеряться легко, а сойтись тяжело. И уставилась на выходивших из дворца.

Впереди всех шагал король Досвет. После пира по его лицу пролег пятнистый румянец. Ступал король уже не так молодцевато, как прежде, походка стала тяжелой. Один раз он даже шаркнул ногой по камню. По левую руку, с нашей стороны, рядом с Досветом шла красавица, чуть поплоше Морисланы. Соболиный волос с рыжиной, лицо белое, бровями расчерчено. И одета в белое платье, схожее с королевской рубахой, с узором из тех же птиц на подоле. Макушку укрывал соболиный венчик с рядком из темнокрасных камней. Королева, сразу видно.

А по правую руку от короля ступала такая чудная баба, каких я ни в жисть не видала. Худая, высокая, вся в черном, и только волосы белые, длинные, по ветру полощутся, камни дворовые метут. Лицо такое же белое, словно мукой присыпанное. Прямо мертвячка. Не удержавшись, я дернула Аранию за руку.

— Кто это? Ну, в черном?

— Главная ведьма из Ведьмастерия. — Прошипела в ответ госпожа сестрица. — Не можешь, что ли, потом спросить? Что за дремучее невежество деревенское!