Под сенью проклятия (СИ) - Федорова Екатерина. Страница 7

— Буду. Спасибо тебе, баба Котря, за хлеб, за угощенье.

— Да на здоровье. — Повариха уже направилась к печи, стоявшей в середине поварни, с распластавшимися направо и налево открытыми подтопками, куда можно было ставить кастрюли и сковороды. — Дурищу вон нашу уму-разуму поучи. Она уже и бельчи копить собралась.

— Ну. — Я глянула на примолкшую Саньшу.

Та сидела, пригорюнившись. В широком вырезе сорочицы мерно поднималась и опадала полная белая грудь. Горевала девка, сразу видно.

— Глянь. — Сказала я, откурочивая ещё одну крошку меда с куска.

— Можно ведь не медведем ломится, а ужом проползти. Это я к тому, что надо узнать. Может, обещанная этому Сокугу и не мила вовсе? Или он ей не мил, а отец с матерью сговорили. Коли так, то урона никому нет, и Кириметь будет не в обиде.

— Да не говорит он со мной! — Горестно сказала Саньша. Запояска передника под её грудью протестующее треснула. — Вот с тобой заговорил почему-то. А на меня всякий раз глянет с небрежением, да рукой этак махнет, мол, ступай, откуда пришла. Ровно муху отгоняет. А я к нему и так и сяк. То квасок поднесу, то пирогу с рыбой — норвины, слышь, рыбу любят.

— Может, ты с ним поговоришь, а, Триша? — Спросила баба Котря возвращаясь от печи с глиняной кружкой, над которой поднимался пар, пахнущий медом и яблоками. — С тобой-то он заговорил. И дружка его, Рогора, распроси. Двое у нас норвинов-то. Глядишь, и сладится дело. А то Саньша по Сокугу с прошлого лета сохнет. Исхудала вся.

Я с сомнением глянула на пышную девку. Саньша надрывно вздохнула, соглашаясь со словами поварихи. На этот раз треск издала сорочица. Похоже, треснул шов.

— Попробую узнать. — Согласилась я. И спросила о том, что засело в памяти — и почему-то все никак не уходило: — А что случилось с Парафеной, к которой звали эту Ранешу-травницу? Из этого, как его.

— Из Балыкова. — Подсказала повариха, ставя кружку на стол возле моей здоровой руки. — Там тоже беда, да побольше Саньшиной. Парафена-то прежде работала у нас, в поместье. А до того служила госпоже Морислане, пока та в Чистограде жила. Это уж потом хозяйка сюда приехала, когда за нашего земельного Эреша вышла.

— Она была служанкой у… у госпожи? — На мгновенье я запнулась. Не знаю, почему. Может, с непривычки — в Шатроке госпожой не величали никого. На такое имела право лишь жена земельного Оняты, но она в село никогда не приезжала. Дом господа имели в стороне, у Соболекова, мимоходом с ними не повстречаешься.

Котря кивнула, садясь рядом с Саньшей, на лавку по ту сторону стола.

— Её личной прислужницей была, да не один годок. А десять зим назад госпожа сказала, что Парафена уж не может служить в покоях как следует, денно и нощно. Засыпает, мол, не слышит, когда позовут. И выдала её замуж в Неверовку, ближнее село. За Крольчу. Хороший мужик, даром что зубами щербный. Госпожа для личной прислужницы и приданное выпросила у господина Эреша, детки пошли, жить бы да жить! А вот стукнул бабу родимчик. На днях, как черемшань-месяц кончался, пошла Парафенушка в лес зырю-траву собирать — к столу да на щи. А дорога по полю вьется, видать, голову и напекло. Вечером мужики побежали искать пропажу вместе с Крольчей — а она на опушке лежит, сорочица обмочена, сама недвижна и говорить не может, только слюни пускает. Жаль Крольчу, а ещё пуще деток, младшенький-то в колыбели ещё.

— И что сказала Ранеша? — Отвар от яблок был сладкий, пахучий и горячий. В голове как-то разом все прояснилось.

И я поняла, что обязательно пойду навестить болезную. Раз Котре жалко деток, значит, Ранеша так не помогла. Не сумела. Не то что бы я знатная травница, но взгляд второй врачевательницы помехой не станет.

На мгновенье меня одолело сомнение — а можно ли так величаться, целой-то врачевательницей? Не рано ли? Правда, бабка Мирона научила меня всему, что знала сама. А в прошлый Свадьбосев даже заявила шатрокским бабам, что замену себе приготовила. Если что, мол, её Триша сдюжит и даже передюжит.

— Сказала, что Кириметь им в помощь, намучаются они с Парафеной. — Котря присела на край лавки рядом с Саньшей. — Велела говорить с ней завсегда ласково, руки да ноги тереть.

Травки оставила, поить. Но предупредила, что на ноги не встанет и говорить опять не начнет. А у Крольчи хлеба засеяны, после Свадьбосева ждет косьба да в огороде полотьба. В избе дети плачут, баба камнем валяется, в хлеву корова мычит… Ох, горе! Пока соседки помогают, да ведь как настанет косьба да жнивье, так и побежит каждый на своё.

— Жалко бабу. А схожу-ка, проведаю. — Я забросила в рот кусок сморщенного уваренного яблока, раскусила мякоть. — Если госпожа спросит, так скажите, что я за травками пошла.

Хорошо быть травницей — всегда можно уйти, а при случае отговориться, дескать, за травками хожу, без дела не сижу.

— Ступай, Триша. — Тепло сказала баба Котря. Умильно подперла натруженной рукой подбородок, увешанный складками. — Может, чем и пособишь бабе. А госпожи ты не бойся, она теперь только к обеду встанет. И госпожа Арания, дочка её, тоже. Вот как они встанут, тогда все и начнется, мне подносы тащить, Саньше с ведром бежать, покои убирать.

— Нож бы мне. — Попросила я, чувствуя себя удивительно легко. Почти как дома. Почти как с бабкой Мироной. — Траву резать.

Саньша уставилась заворожено, а баба Котря, резво подхватившись, махнула подолом сарафана по полу, кинувшись к небольшому столу рядом с подтопкой. Вытянула из-под столешницы ящик, запрятанный снизу рукой умельца, достала нож длиной в ладонь.

— Вот. Острый, как раз вчера Теляша наточил. Как знал.

Темное железо лишь у самой рукояти поела ржа. Да и то чуток. Нож был не старый, с деревянным упором, чтобы палец не соскальзывал на лезвие.

— В Неверовку иди тропой, что от ворот влево сворачивает. — Заботливо сказала повариха. — Волков в нашем лесу уж три года не видели, но, может, попросить кого проводить?

— Проводить травницу в лес? — Изумилась я.

Баба Котря успокоено кивнула, а Саньша вновь с жалобным вздохом прилипла к окну, за которым нарвин оглаживал по боку и холке забеспокоившуюся кобылу.

Глава третья. Парафена

Прежде чем отправится в Неверовку, я сбегала наверх, на второй поверх, чтобы сменить платье на сарафан и взять корзину.

Вчера в закрытой от солнца колымаге, обдуваемой ветром, жара была незаметна — но сейчас предстояло идти пешком, причем дорога, как сказала баба Котря, проходит не только по лесу, но и по полю. Солнце вставало, припекало все сильней, и в праздничной одежде становилось жарко. Да и праздничное платье из тонкого льна трепать по кустам не хотелось.

Внутри дома — и на лестнице, и в громадных гулких залах — все было тихо, дремотно. Я проскользнула в свою светелку, сменила сорочицу, одела и подвязала веревочным пояском сарафан. Потом достала из узла полотняную ленту, обвязала косу, чтобы та не расплелась по дороге. И отправилась, прихватив с собой корзину с шанежками. Им шел уже второй день, а тесто мы с бабкой вымешали на яйцах. Месяц первокур набирал силу и жар, печенная снедь в такое время долго не лежит.

Так что шанежки лучше отдать лесному зверью. Заодно и Кириметь порадовать подношением.

Лес за воротами сначала шел невысокий, из орешин и молодых берез. Меж ними стояли невысокие черёмухи, увешанные кистями зеленых жемчужин, которые уже через месяц нальются, почернеют и станут ягодами.

Потом пошли сосны, лес подрос, протянул над тропой раскидистые лапы. Я оставила шанежки на первой же полянке, где по траве протянулась вязь земляничных кустов. В ежевичных кущах на дальнем конце прогалины шебуршал ёж. Я пожелала ему доброго угощения и пошла дальше.

Первые три травы, нужные для приворотного зелья, попались мне на глаза ещё в лесу за воротами. Четвертая стыдливо пряталась возле тех самых ежевичных кустов, где копошился ёж. Не хватало только пятой и ещё кое чего.

Все знают, что приворотные зелья у травниц разняться по силе. И причина этого не только в том, что всякая травница свою силу имеет, даже зелье в котле при варке по-своему вымешивает — хотя и это есть. Соль в том, что зелье варят по-разному. Пять положенных трав в приворотное варево кладут все, а вот шестую травку каждая травница добавляет, исходя из слов наставницы. А она, как известно, у каждого своя, и редко бывает, чтобы одна и та же выучила сразу двух преемниц.