Юрьев день (СИ) - Величко Андрей Феликсович. Страница 21

Николай пребывал в восторженном предвкушении отдыха в Крыму, а я — в некотором беспокойстве. Дело в том, что именно на этой дороге именно такой царский поезд в свое время потерпел крушение — правда, в другой истории. Вообще–то я помнил, что та катастрофа произошла в восемьдесят восьмом году, а у нас сейчас идет восемьдесят пятый, но мало ли! Поезд–то такой же, его тянут два паровоза. Длинный, то есть по массе приближающийся к товарняку, но едущий со скоростью курьерского.

Я начал вспоминать факторы, приведшие к тому крушению. Два паровоза, тянущие поезд запредельной для пассажирского массы? Это и сейчас есть. Раздолбанные пути? Ничего сказать нельзя — может, они еще не успели придти в плачевное состояние, а может, еще находятся в нем, ибо ремонтируют их тут довольно часто. Думаете, попил бабла путем постройки дороги так, что ее потом приходится непрерывно ремонтировать, изобрели в двадцать первом веке? Вынужден разочаровать — гораздо раньше. Но, кажется, среди причин той катастрофы еще что–то было? Немного подумав, я вспомнил. Да, было. Или, точнее, был. Вагон министра путей сообщения Посьета, прицепленный последним. Он по каким–то причинам оказался сильно перекошенным, болтался и уменьшал и без того не особо великую устойчивость поезда.

Не поленившись сходить в хвост, я с облегчением убедился, что сейчас никакого министерского вагона там нет. Ну хоть что–то! Похоже, действительно есть реальные шансы добраться до Крыма без потерь.

Наша семья полным составом ехала туда на отдых. Подобное случалось не так уж часто — в последний раз два года назад, в восемьдесят третьем. Я бы, честно говоря, и сейчас в этот Крым не поехал, но одного в Гатчине меня никто не оставил бы — все–таки еще слишком молод, так что пришлось смириться. Ладно, месяц с небольшим как–нибудь перекантуемся — например, надо постараться все–таки закончить наш с Николаем меморандум о преобразовании консультативного комитета и представить его отцу. Я, поразмыслив, решил отделить мух от котлет, то есть вопросы усиления и, главное, географического расширения борьбы с революционерами от принципов их классификации. Первый пункт уже был доложен отцу и, что удивительно, не вызвал у него особого возмущения. Он только вздохнул:

— Узнают — скандал будет.

— Переживем. Скандал — это все–таки не взорванный Зимний. Кроме того, мы же будем далеко не первыми! Англичане вон вообще принимали самое непосредственное участие в подготовке убийства Павла Первого, и ничего, хотя все, кому интересно, об этом прекрасно знают.

— Все — ладно, но ты–то об этом откуда узнал?

— Так у меня же свободный доступ в дворцовую библиотеку. Прямо так, чтобы все было в одном месте, описания убийства Павла там нет, но сопоставить сведения из разных источников и сделать выводы нетрудно. И это же был император, а не какие–то нигилисты! В общем, по–моему, пусть скандалят, кому не лень.

— Дело в том, сын, что сейчас англичане решают — что соответствует нормам международного права, а что нет.

— Ничего, мы люди простые, можем согласиться с их решениями, а можем и не согласиться в силу общего недостатка культуры. Это уж как нам будет удобнее.

— Ладно, иди, политик, — рассмеялся отец, — а то доболтаешься, что я тебя на место Гирса назначу.

Разработка концепции безопасности затянулась потому, что кроме нее приходилось еще много чем заниматься. Например, изобретение бездымного пороха ждать не могло, Вьель ведь буквально дышал нам в затылок. Хорошо хоть Менделеев это понимал не хуже меня! Хотя Дмитрия Ивановича так и подмывало все бросить и заняться исследованием инертных газов, тем более что деньги на это были уже получены. Оказалось, что сам термин «инертные газы» он впервые увидел в платежных документах. Как это я так лопухнулся? Хотя кто же мог подумать, что аргон до сих пор не открыт! Ведь его не так уж мало в атмосфере. Убрать из воздуха кислород, азот и углекислоту, и вуаля. То, что останется, и будет аргоном. Почему же этого до сих пор никто не сделал?

Пришлось спешно сбежать в библиотеку, и там выяснилось, что описанный мной опыт уже проделан аж сто лет назад самим Кавендишем, но что за пузырек газа у него в конце концов остался, он так и не понял. А всех остальных это вообще не интересовало целые сто лет. Вот, значит, мне якобы и пришла голову идея — ведь один газ, который ни с чем не реагирует, уже известен! Это гелий. Так почему бы остатку Кавендиша не быть его родственником согласно вашей, Дмитрий Иванович, периодической таблице? Расположенным в той же группе, что и гелий, только ниже.

В общем, сразу после завершения опытов с пироколлодием Менделеев погрузился в исследование аргона, а его помощники разъехались по России, пытаясь найти гелий в рудничных газах. Я же с чистой совестью вернулся к разработке концепции государственной безопасности.

Ливадийский дворец, в котором наша семья жила во время пребывания в Крыму, был не тот, в котором проходила Ялтинская конференция и который я в прошлой жизни посещал во время экскурсии. Во–первых, несколько меньше, а во–вторых, построенный совсем в другом стиле. Что–то в его облике просматривалось татарское, как мне показалось. Но стоял он на том же самом месте, что и в двадцатом веке, когда я тут был в первый раз. Похоже, кому–то пришла в голову идея старый дворец снести и на его развалинах построить новый. Хотя что значит «кому–то»? Николаю, больше некому! Вот что получается, если не уделять воспитанию цесаревича должного внимания. Впрочем, пока он особого недовольства дворцом не проявлял, а, наоборот, пребывал в состоянии восторга. Я же ждал, когда он немного придет в себя, дабы начать готовить брата к обработке отца в целях скорейшего переименования и расширения полномочий нашего комитета.

Примерно через неделю после нас в Ливадию приехали два сына великого князя Михаила Николаевича — Михаил, которого домашние звали Миш–Миш, и мой тезка Александр по кличке Сандро. В другой истории данный тип стал чуть ли не ближайшим другом молодого Ники, но в этой был я, ничего подобного не допустивший. Да и не нужен был теперь этот Сандро Николаю! Цесаревичу с ним было неинтересно.

— Вроде и старше меня на два года, — заметил как–то брат, — а все равно какой–то инфантильный.

Это не он такой, а ты, милый мой братец, начал взрослеть раньше благодаря моим стараниям, подумал тогда я, но озвучивать свою мысль не стал.

Миш–Миш довольно быстро уехал, а Сандро остался и начал увиваться вокруг нашего брата Георгия. В принципе еще можно было поверить в то, что в иной истории он сошелся с Николаем не из шкурных побуждений, а по велению души, хотя лично мне это казалось сомнительным. Но теперь его внезапно возникшая дружба с Георгием никаких сомнений не вызывала. Ну не может девятнадцатилетнему дылде быть настолько интересно общаться с четырнадцатилетним пацаном! Хочет, гад, примазаться к императорской семье, ибо на Кавказе, где он жил, влиятельных знакомых особо и не приобретешь. Эх, опять я сел в лужу! Направил все усилия на Николая, а Георгия оставил без внимания. Впрочем, у меня все равно не хватило бы сил и умений воспитывать еще и этого. В общем, Георгий рос в некотором отдалении от нас с Николаем, и сейчас Сандро этим пользовался.

Я, кстати, в прошлой жизни читал его мемуары. Ничего не скажешь, талантливое произведение. Сколь убедительно автор описывал, какой он умный, честный и бескорыстный, в отличие от всех остальных Романовых! Кто–то ведь мог и поверить. А потом этот рыцарь без страха и упрека долго убеждал читателя, что к авантюре с концессией на реке Ялу он никакого отношения не имел и вообще всегда был против нее. И, наверное, чисто случайно забыл упомянуть, что являлся в той концессии одним из главных акционеров.

А вот дальше благороднейший летописец слегка прокололся. Он написал, что вышел из концессии (в которой вроде бы вообще не состоял) и занялся расширением и благоустройством своего крымского имения, на что ушло более двух миллионов рублей. Да где же можно было наворовать столько денег? Наверняка их ему заплатили за активное участие в подготовке развязывания русско–японской войны.