Клуб неверных мужчин - Незнанский Фридрих Евсеевич. Страница 11

Он морщил лоб, всматривался в лица людей, которые на момент съемки были еще живыми. Все трое, с точки зрения прекрасного пола, интересные мужчины. Все разные.

Представительный чиновник, терпеливо ползущий по служебной лестнице, скуластый, густобровый, с прижатыми ушами, стригущийся у хорошего парикмахера — серьезный, положительный человек.

Миляга Эндерс развалился за рабочим столом, заваленном бумагами, — хорошо откормленный (что не мешало пользоваться успехом у женщин), улыбчивый, с пикантными залысинами, подчеркивающими форму лба, крепкими руками, обладающими, безусловно, хватательным рефлексом. Глаза блестели, смеялись, в них было что-то гипнотическое, влекущее, он самодовольно улыбался, не ожидая подлости от жизни.

Художник Кошкин казался моложе своих лет, кабы не клочок седины в районе правого виска — словно снежком бросили в голову. Тонкий нос, волнистая лента бровей, глаза внимательные, ищущие.

Турецкий не придерживался распространенного мнения, что всем великим и нестандартным присуща степень безумства — не искал в выразительных глазах признаки психиатрического заболевания, сложил фотографии, стал рыться в бумагах, выискивая адреса и телефоны. Собрался, снял ключи с гвоздика, застыл на пару мгновений. Почему бы не заправить полный бак? Каждый раз, когда приходится куда-то ехать, он судорожно вспоминает, есть ли в машине бензин…

Дом в Леонтьевском переулке почти не выбивался из окружающего архитектурного «ландшафта». Симпатичная старая Москва внутри Садового кольца, и даже новые здания на месте бывших пустырей и гаражей строят так, что их несложно спутать с отреставрированными раритетами. С фасада здание опоясывала витая ограда, а о статусе проживающих здесь граждан наглядно сообщали красно-белый шлагбаум и застекленная коробчатая будка. Из будки вылупился человек в черном, смерил прибывшего скептическим взглядом, покачал головой: не пущу. Кивнул на парковку перед оградой — мол, туда вставайте.

— Строго у вас, — сказал Турецкий, предъявляя упакованную в кожаные корочки лицензию.

— Порядок такой, — пожал плечами охранник. Надпись в документе, судя по всему, не впечатлила.

— К Пожарским, — пояснил Турецкий. — Пройти можно? Сорок третья квартира.

— А договоренность имеется? — осведомился бдительный страж.

— Нет.

— Тогда нельзя.

— То есть ситуация в корне неразрешимая?

— Послушайте, — нахмурился охранник, — у Пожарских в семье произошло несчастье. Вряд ли Татьяна Вениаминовна согласится пустить к себе в дом первого попавшегося частного детектива. Тем более, без предварительной договоренности.

— Ладно, прощаю вам вашу невежественность, — вздохнул Турецкий, — особенно про «первого попавшегося детектива». Позвоните из своей будки в сорок третью квартиру. Скажите, что дело об убийстве ее мужа получило свежий толчок. От имени и по поручению Генерального прокурора с ней желает пообщаться бывший следователь Турецкий, имеющий серьезные намерения. Если Татьяна Вениаминовна заинтересована в поимке злоумышленников, то она, безусловно, найдет время для беседы. Будет лучше, если это время найдется сейчас.

Он терпеливо ждал, пока охранник свяжется с квартирой. Осматривал соседние здания, визировал убегающую за кусты ограду. Удовлетворенно хмыкнул, когда охранник сделал приглашающий жест.

— Поднимайтесь, Татьяна Вениаминовна согласна вас принять. Ваше счастье, что она сегодня дома.

— Что-то не так? — насторожился Турецкий, уловив какую-то пробуксовку в голосе охранника.

Тот помялся.

— Надеюсь, вы понимаете, что женщине сейчас непросто. Такая трагедия… Мне кажется, она пьяна. Не сильно, но… голос спотыкается. Вы уверены, что хотите поговорить с ней именно сейчас?

Турецкий улыбнулся.

— Считаете, мы не найдем с дамой общий язык?

— Считаю, что для отыскания общего языка вам придется нализаться до ее уровня. Проходите, пока не передумал.

Турецкий шагнул за калитку, которую дисциплинированный работник тут же замкнул.

— Позвольте вопрос, любезный. В воскресенье 24 мая здесь стояли вы?

— Допрашивали уже, — огрызнулся охранник. — Ничего не видел, ничего не слышал. Около шести вечера к Пожарским пришла домработница Галина…

— Вы знаете всех жильцов, их родственников и прислугу?

— На зрительную память не жалуемся. Пришла Галина, мы перебросились с ней парой фраз. Других посторонних не было. Только жильцы. Через час с копейками — точное время не помню — Галина ушла, мы опять с ней перекинулись парой фраз. Потом откуда-то взялся этот рыжий спаниель Пожарских — носился по двору, гонял голубей. Я не видел, кто его выпустил — из второго подъезда вроде бы никто не выходил. Потом приехала милиция… да черт вас побери! — он внезапно обозлился. — В мои обязанности не входит замечать, кто выпускает из дома собак, и что творится в подъездах! Я знаю, что должен делать, и делаю это правильно! Так нет, таскали по допросам, хотели знать, почему я ничего не видел. А я виноват?

— А кто вас обвиняет? — Турецкий пожал плечами, пересек двор и вошел в подъезд, отделанный мозаичным кафелем.

Женщина, открывшая резную дверь из черного дерева, могла бы произвести благоприятное впечатление, не находись она изрядно подшофе. Высокая, статная, черноволосая, с большими выразительными глазами, одетая в строгое домашнее платье и трогательные «ушастые» тапки. Кожа на лице, если присмотреться, начинала увядать. Но если не присматриваться…

— Какой представительный мужчина, — пробормотала вдова бархатным голосом, похожим на голос Аманды Лир, — проходите, обувь можете не снимать…

Она побрела из прихожей, чавкая трогательными тапками. Турецкий вытер ноги о коврик, повертел головой, прежде чем податься за хозяйкой. Именно прихожая позволяет составить представление о доме. Неброская, но эффектная аранжировка стен. Гардероб с ровными рядами ботинок, туфель, босоножек. Никогда он не считал, что проживает в маленькой квартире, но данная прихожая не сильно уступала по кубатуре его гостиной.

«Ты и не чиновник в Министерстве финансов», — подумал он удрученно и, мысленно выстраивая беседу, двинулся в гостиную.

Квартира и интерьер производили впечатление. Но больший интерес вызывала хозяйка. Спотыкаясь, она прошла мимо фигурного журнального столика, села на кушетку, сложив ноги на пуф, дотянулась до другого столика, где на подносе стоял одинокий хрустальный фужер. Пошарила под собой, извлекла классической формы бутылку, плеснула в фужер.

— Присоединитесь?

— Благодарствую, — учтиво отозвался Турецкий. — В следующий раз с огромным удовольствием. Хотелось бы поговорить, Татьяна Вениаминовна.

— Ну-ну, — пробормотала женщина, осушая посуду, — подождем до следующего раза… Потерпите пару минут, раз вы такой… — она поднялась. — Попытаюсь протрезветь, насколько это возможно…

Она ушла, спотыкаясь, в ванную. Ждать пришлось не пару минут, значительно дольше. Турецкий успел прогуляться по гостиной, увешанной дорогими (хотя не настоящими, а скорее, копиями) картинами, опробовать на мягкость кожаную мебель, оторвал по неуклюжести подушку, принялся судорожно прилеплять ее на застежку-липучку. Подивился количеству абажуров, свисающих с потолка — ходить под ними нужно, пригнувшись. Сунулся в спальню, выдержанную в нежных розовых тонах, проглотил слюнки, заглянул попутно еще в какое-то помещение, напоминающую одновременно компьютерную комнату и тренажерный зал. Вернулся в гостиную, стыдливо проинспектировал бар, положительно оценив ассортимент и количество предлагаемых напитков, уселся на диван. Женщина вернулась заметно преображенная. Изменилась прическа — она стянула волосы на затылке (чтобы не отвлекали собеседника), изменилось лицо. Строгое платье сменилось пышным махровым халатом, однако ощущения, что его пытаются соблазнить, у Турецкого не возникло.

— Вот так, пожалуй, лучше, — сказала женщина, присаживаясь напротив. — Потерпим. Уйдете — наверстаю.

— Может, не стоит так, Татьяна Вениаминовна?

— Может, не стоит, — пожала она плечами, — но хочется, спасу нет. Ничего, пройдет время, все вернется в норму. Устроюсь на работу, стану улыбаться…