Дом аптекаря - Мэтьюс Эдриан. Страница 55

— Ни в чью? — удивился Майлс.

— Да. Существует еще один вариант решения, проистекающий из признания факта совершения принудительной сделки. Скиль — голландец. Он не принадлежал ни к одной из подвергавшихся преследованию групп населения и, следовательно, вряд ли мог стать жертвой принудительной сделки. Давайте предположим доказанным, что Скиль продал картину добровольно и по реальной рыночной цене. Предположим также, что затем он полностью расплатился с Сандером ван дер Хейденом. В таком случае Скиль становится законным владельцем картины и полноправным ее продавцом. Следовательно, его претензии на картину не имеют под собой никаких серьезных оснований, ведь он добровольно расстался с собственностью и получил за нее соответствующую плату. Претензии же рассматриваются лишь в том случае, если собственность была утрачена без его добровольного согласия.

Рут навострила уши. Неужели Каброль встал на сторону Лидии?

— Получается, — продолжал координатор, — что по возвращении картина становится законной собственностью голландского государства. То есть полноправным достоянием государства и народа Голландии.

Последовала пауза. Присутствующие старались вникнуть в услышанное.

— Не согласен, — подал голос Майлс.

— Здесь не с чем соглашаться или не соглашаться, — холодно заметил Каброль. — Это всего лишь гипотеза, возможный вариант оценки ситуации.

— Я не согласен с одной из посылок вашей гипотезы.

Каброль вскинул брови, ожидая объяснения.

— Согласно вашей логике, Скиль не мог быть пострадавшим от принудительной сделки, поскольку не является евреем. Прецедент есть в деле Гутманна. Решение Совета по восстановлению прав собственности от июля 1952 года. В нем пересматривается предыдущее решение Совета национального достояния, согласно которому сделки, совершенные в 1941-м и первом квартале 1942-го, не могли быть принудительными, потому что в этот период не было прямого принуждения.

— Продажа картины ван дер Хейдена имела место позднее, — напомнил Каброль.

— Верно, но принцип сохраняется и применим в данном случае. Оккупация — это уже принуждение. Она сама по себе угроза. Никакого специфического принуждения уже не требуется.

Лицо Каброля отобразило недоумение и даже растерянность.

— Следует ли понимать вас так, что евреи, цыгане и гомосексуалисты не подвергались целенаправленному преследованию в условиях оккупации?

— Не следует. Боюсь, я бы и сам подвергся целенаправленному преследованию, если бы имел в виду именно это.

Сидящие за столом снисходительно заулыбались.

— Я лишь хочу сказать, что, помимо очевидно и открыто преследуемых групп населения, оккупанты представляли угрозу для всего коренного населения. Если вы не согласны с этим положением, то оказываетесь защитником той точки зрения, что обычные, чистокровные голландцы соучаствовали в оккупации собственной страны.

— Не дай Бог, — поморщился Каброль. — Значит, по-вашему, преследованию подвергались все?

— Я бы не стал употреблять слово «преследование». Я бы выразился так, что большинство голландцев, мужчин, женщин и детей, оказались невольными жертвами иностранного вторжения и оккупации. Тот, кто не исполнял требований оккупантов или активно противодействовал этим требованиям, подвергал себя риску. Pax Romana [19].

— Я что-то запутался, — сказал Каброль. — К чему вы пытались нас привести?

— К тому, что каждый, а не только обязательно еврей, мог пострадать от принудительной сделки.

Координатор неуверенно улыбнулся, очевидно, обдумывая возможные последствия такой позиции.

— В данном случае это также вопрос того, на чьей стороне ваши симпатии, — добавил Майлс.

— Это вопрос правосудия и законности.

— А не забываем ли мы решения Комитета Шолтена?

— Какие именно?

— О том, что строго бюрократический подход был негибким, догматическим и бессердечным. Необходимо постоянно иметь в виду исключительное положение и интересы жертв грабежа и насилия. Я имею в виду необходимость проявить сочувствие. В данном случае к Лидии ван дер Хейден.

Снова пауза. Все повернулись к Кабролю. Координатор выглядел уже не столь самоуверенным.

Прежде чем ответить, он постучал карандашом по передним зубам.

— Разумеется, здесь важен и вопрос о том, что случилось с доходом, полученным от принудительной продажи. Но если мы согласимся, условно говоря, что картину продали нацистам — напрямую или опосредованно, — то было бы логично, чтобы сторона, получившая выгоду от сделки, возместила ущерб прежде, чем снова вступать во владение, даже если продажа и не была добровольной. Сумма должна быть, конечно, индексирована соответственно индексу цен.

— Старое доброе правило возмещения, — пробормотала Рут. — Я думала, оно сохранилось только в исторических книгах.

— Не совсем так. Оно лишь подверглось некоторому пересмотру в сторону смягчения, вот и все. Думаю, обоих заявителей следует поставить в известность, и тогда они, возможно, сочтут за лучшее отказаться от претензий.

— Если вы хотите применить правило возмещения, — снова подал голос Майлс, — то нужно доказать, что принудительная продажа увеличила капитал продавца. Никаких документов по сделке нет, поэтому такое предложение есть чистая спекуляция. В любом случае Комитет Эккарта ясно рекомендует толковать любое сомнение в пользу частного лица, а не государства. Я полагаю, что Лидия ван дер Хейден представила достаточные доказательства того, что картина являлась ее собственностью. Какие-либо свидетельства получения денег ее братом отсутствуют.

— Как нет свидетельств и того, что он не получал никаких денег, — возразил Каброль. — И то, что вы полагаете, не имеет ровным счетом никакого значения. Если же вам хочется повлиять на решение данного комитета, то советую держать ваши умозаключения при себе. — Он обвел собравшихся взглядом, словно накинув на всех лассо, и хлопнул в ладоши. — Итак, как мы поступаем с взаимоисключающими претензиями?

— Передаем в обычный или арбитражный суд, — сказал мужчина из Инспекции по культурному наследию.

— Это не наше дело. — Каброль покачал головой. — Предлагаю передать вопрос на рассмотрение в юридический отдел Совета по восстановлению прав собственности.

Некоторые из присутствующих согласно закивали.

— И сколько времени это займет? — спросила Рут.

Желающих ответить оказалось немного.

— То, что мы так подробно занимаемся данным вопросом, исключение, — снова заговорил Каброль. — В коллекции находится четыре тысячи двести семнадцать предметов. На изучение каждого уходит в среднем тринадцать часов. Можете посчитать сами. Штат сотрудников недоукомплектован, но спешка в столь важных делах не наша политика. Законность превыше всего — для нас это вопрос чести.

Прозвучало убедительно. По крайней мере для высоких чинов.

Рут посмотрела на Майлса и тихонько щелкнула языком.

Каброль резко повернулся:

— Госпожа Браамс?

— Оба заявителя старые люди. Если окончательное решение настигнет их в могиле, вряд ли мы сможем говорить как о законности и справедливости, так и о том, в чью пользу решен спор. Выиграет, возможно, лишь государство, потому как ни прямых, ни каких-либо других наследников, насколько нам известно, у них нет.

Каброль устало вздохнул — все это он слышал тысячи раз.

— Думаю, мы все понимаем, что процесс принятия решений по реституционным делам следует ускорить. Как и работу комиссий. По крайней мере в ближайший период. Жертвы Холокоста и их наследники умирают, из чего следует, что число заявлений на предметы нашей коллекции соответственно сокращается.

Рут вытащила из папки листок.

— Позвольте процитировать кое-что по-английски. Статья восьмая Вашингтонской конференции 1998 года. «В случае установления собственников конфискованных предметов искусства или их наследников следует принимать скорые меры для достижения законного и справедливого решения с учетом фактов и обстоятельств каждого конкретного дела». Не поспешные, но скорые, — добавила она.