На цыпочках через тюльпаны (СИ) - Кутуров Максим Александрович "Горностай". Страница 17
Про сочельник
Обожаю сочельник. Да и вообще, всю эту рождественскую беготню, и суету, подготовку к новому году, расставание со старым. В воздухе, правда витает аромат волшебства, особенно если мама начинает готовить свои фирменные печеньки. Без них еще не было ни одного праздника. Жаль, что я не уделял должного внимания семейным вечерам, а несся сломя голову в очередной клуб или к кому-нибудь на дом, чтобы напиться на радостях в компании друзей. В этом была, конечно, своя романтика, когда, например, теплым пледом укутывал понравившуюся на вечеринке девушку, мы выходили на балкон, и обещал себе, что эта ночь будет волшебной, и в мире нет счастливее человека. Но в промежутке от укутывания пледом, до волшебства ночи проходит пара часов безостановочного нажиралова. И забываются всякие ночи, предвкушение сказки сменяется запахом алкоголя, радостью от легкой наркоты, а тебе все равно хорошо. Переход на новый уровень счастья, где закинувшись пятью банками пива, распеваешь песни, а потом дружной пьяной сворой тащишься пускать фейерверк.
Бу-бух...
У Троя, что-то с шумом разбивается и вытряхивает меня из воспоминаний.
- Милый, что случилось? – мамин голос, как всегда с кухни.
- Ма! – кричит брат. – Я не специально.
Но мама слишком занята готовкой или находится в состоянии эйфории, поэтому на брата не кричит, но просит его убрать за собой, а сама поднимается ко мне.
- Феликс, - она садится на край кровати, я откладываю плеер. – А твоя девушка, не ест свинину же? Да?
Качаю головой в стороны.
- Я приготовила индейку с лимонами, как думаешь, им понравится? Еще салатов, картофеля в мундире, испекла пирог… а какое они вино пьют?
- Мама, - останавливаю, иначе она очень растрогается. – Они съедят все, чтобы ты не сготовила, потому что это чертовски вкусно.
Она смотрит на меня таким взглядом, будто я хвалю ее кулинарные таланты впервые, и даже переспрашивает:
- Правда?
- Конечно, правда.
Иногда мне кажется, что она моя дочь или младшая сестра, ну в тех редких случаях, когда мама волнуется и включает наивную дурочку, прикидываясь, что ничего в этой жизни не понимает.
- А шампанское? Они любят шампанское?
- Ма… ну ты же не королеву Англии у себя принимаешь.
- Ну, я хочу, чтобы все прошло как надо, - объясняется она, протирая руки о маленький цветной фартук.
- А все и так пройдет как надо, - успокаиваю я.
- Ма-ма-а-а, - кричит Трой снизу. – Я порезал палец.
- Какой ты у меня взрослый, - шепчет она и собирается заплакать, но я вовремя ее пресекаю.
- Спокойно, там вон у Троя ранение.
- Ма-ма… - надрывается брат.
Господи, ну и голосок же у него, наверняка же сейчас стоит у разбитой посуды, или что он там уронил и смотрит, как из маленькой царапинки надувается капелька крови. Обычно так всегда бывает.
- В общем, ты уверен, что индейка им понравится?
Я всеми силами пытаюсь не засмеяться, но у меня мало что выходит. Ну как? Как кому-то не может понравиться ее индейка с лимонами?
Она сидит еще несколько минут, а потом уходит, чтобы унять младшего сына, словами: «Давай подую и поцелую и все пройдет».
Стой! Мама! Стой… у меня тоже бо-бо. Подуй, поцелуй и все пройдет, ты же обещаешь. Вот бы так и было.
Про индейку
На семейном ужине царил настоящий хаос, в хорошем смысле этого слова. Рони и моя мама, благодаря первой, быстро нашли общий язык. Конечно, когда кто-то начинает хвалить занавески на кухне, или большущий дубовый стол, или вообще все, что связано с кухней, у моей мамы неожиданно загорается индикатор всепоглощающей любви и солидарности. Она тут же начинает разделять мнение и поддакивать, всякий раз, когда речь заходит о занавесках и кухнях. А хаос, был потому, что никто не затыкался, как это часто бывало. Ну, в смысле, не было такого, что не находилось темы для разговора или вдруг, кто-то на что-то оскорблялся.
А то, однажды, на одной из вечерних посиделок, с бывшими соседями дело чуть ли до драки не дошло. В этот раз, без кровопролития. Даже я и Михаль, мы чувствовали небывалый подъем сил.
Обошлось без жеманных ухмылок мамы, которая всегда терялась при виде новых людей в своем доме. Без шуточек отца, который с умным видом любил проводить экскурсии по дому и делал он это как заядлый гид, прикалываясь, всякий раз: «А тут у нас туалет, синий кафель, белая плитка, батарея… ну думаю, у вас тоже есть туалет».
Все намеки на обычное поведение моих родителей пресеклись сразу. Мама, конечно же, предприняла попытку не отходить от традиции приема гостей, поэтому, когда в дверь позвонили, она гаркнула командным голосом:
- Они пришли, строимся!
Судя по практике последних приемов гостей у мамы было еще одно любимое выражение: «Ну же, это не генеральная репетиция». Такое ощущение, что мы вообще когда-то репетировали приемы гостей.
На столе давно развалилась ароматная с хрустящей корочкой индейка и прочие блюда уже дожидаются, когда кто-нибудь их отведает.
Про это
- Ну, за Рождество, Мазаль Тов, - бокал с шампанским в руке Рони, сияет на фоне хрустальной люстры, когда она поднимает его над головой.
Елка, украшенная росписью ярких шариков и багровой мишурой, носки над камином, в каждом из них по маленькому сюрпризу. Тот, что потолще и выделяется из всех, специально для Троя, а он уже побежал на верх спать, дожидаться толстяка Санту.
- А давайте танцевать, - предлагает Рони, а сама украдкой подмигивает. А потом, хлопая в ладоши, хватает мою смущенно хихикающую маму и вытягивает в центр зала.
Какая же эта Рони сообразительная.
И шумная вечеринка взрослых продолжается уже без нас. Музыка глухо пробивается сквозь закрытую дверь.
Держу Михаль за руку и смотрю в глаза, ищу радости в своем маленьком отражении. Мне уже, неважно умру ли от болезни или прямо сейчас. Смерть не от лейкемии, от других теплых чувств, наверное, это же ощущал Ромео, когда пил яд. От того и на седьмом небе от счастья.
Проходим на задний двор. Снежинки, танцуя, стелятся на землю, на мою голову, покрывая волосы белым пухом, на плечи – хех, точно погоны – некоторые угождали на нос или цепляются за ресницы.
Садимся с ней на лавку, поднимаем глаза к небу и вглядываемся, точно пытаемся сосчитать все хлопья снега. Изо рта выпрыгивает пар – дышу. Оказывается, так необычно дышать. Особенно необычно, что вижу, как это происходит, пар тому доказательство. Такое ощущение, что я недавно вышел из комы и сейчас заново изучаю мир, знакомлюсь с ним. Вот! Только понял, что умею дышать. До этого, проделывал такое каждый день, но никогда не придавал особого значения.
Вздо-о-о-ох-ох…
Вы-ы-ыдо-о-ох…
Вздо-о-о-ох-ох…
Вы-ы-ыдо-о-ох…
Михаль озадаченно смотрит на меня.
- Что ты делаешь? – спрашивает она. – Перестань, а то горло будет болеть.
О! А как болит горло? Першит и неприятно глотать. В последний раз оно болело очень давно.
- Волшебная ночь, - признается Михаль, рассматривая снеговика, слепленного Троем вчера. Снеговик получился не особый. Три маленьких снежных кома, по принципу пирамидки. Красный шарф – кстати, мой – на белой шее, вместо рук черные корявые веточки, нос-палка. Он весь перекошенный стоит и улыбается, выстроенным из камушков, ртом. Снеговик тоже болеет лейкемией, от того он такой белый. Ему необходимо сделать переливание крови, но хрен знает какая у него группа.
- Феликс, - вдруг шепчет Михаль. – Обещай мне.
- Что?
- Что не умрешь первым. Не бросай меня. С тобой мне не страшно, без тебя очень, - она говорит это спокойно. Голос при упоминании приближения конца не срывается дрожью, как обычно, Михаль смирилась, так же как и я.
- Обещаю.
Я отвечаю, но не смотрю в ее сторону, продолжаю дышать.
Вздо-о-о-ох-ох…
Вы-ы-ыдо-о-ох…
Вздо-о-о-ох-ох…
Вы-ы-ыдо-о-ох…