Заклятие немоты - Дарт-Торнтон Сесилия. Страница 6

Мертвые деревья тянули из воды черные изогнутые ветви, а ближе к берегу колыхалась от ветра длинная осока, кончиками касаясь собственных отражений. Игра света и теней на поверхности озера надежно скрывала от глаз королевство, что таилось в самой глубине. Не было видно ничего, кроме осоки, песка и камней, темных расщелин — и силуэтов, которые не то двигались, не то стояли неподвижно глубоко на дне.

Когда крики диких уток затихли вдали, покой озера был внезапно нарушен сначала слабыми, потом довольно шумными голосами и смехом. На восточный берег вышла компания эртов.

Длинные, стянутые на затылке волосы восьмерых мужчин были огненно-рыжими, как закатное небо. В руках у охотников были луки, на спинах болтались на перевязях колчаны со стрелами. С пояса у некоторых свисали подстреленные куропатки, связанные за ноги. Позади бежала свора псов, помахивая пушистыми хвостами. Охота удалась. Окрыленные успехом, мужчины пребывали в отличном расположении духа. Вылазка к западному берегу озера была обычным развлечением; они уже не собирались охотиться всерьез, о чем явно свидетельствовал поднятый ими гвалт. На ходу мужчины спорили, шутили и подтрунивали друг над другом. Все они были молоды, здоровы и крепки — самый младший из них был еще, в сущности, мальчиком.

— Скьотфа, Падрей, — смеялись старшие, видя, как он бежит за ними, чтобы не отстать, — та окрас орм! Ту файгим моран биа!

Высокие медноволосые близнецы Магрейны, одетые в кожаные килты, выглядели просто великолепно. Широкие белозубые улыбки часто вспыхивали на смуглых лицах. Тяжелые цепочки из золота подчеркивали принадлежность юношей к аристократии Финварны.

— Лмаркайм! Амаркайм! — закричал вдруг Падрей, указывая на черный, лишившийся листвы ольшаник на берегу озера.

Мужчины остановились и повернули головы.

Там двигалась какая-то тень. Или не тень?

Грациозно выгнув шею, из-за деревьев вышел жеребец. Он был сложен, как победитель всех скачек мира в расцвете лет. Его холеная кожа лоснилась, будто маслянистая пленка на черной воде озера, вспыхивая серебряными искрами на играющих силой мускулах. Без сомнения, этого жеребца не догнал бы даже ветер.

Мужчины стояли и дивились в молчаливом благоговении. Животное тряхнуло красивой головой, и грива его черной волной взметнулась в воздух. Какое-то время конь тоже стоял неподвижно, затем начал чопорно, почти кокетливо, приближаться к охотникам. Жеребца, казалось, нисколько не смущало их присутствие, он не пугался — скорее проявлял дружелюбие и покорность. Охотникам удалось подойти к нему вплотную. Он не шарахнулся прочь, позволил приласкать свою шелковистую гриву, вдоволь наглядеться на свой огромный рост, статное тело и подивиться сокрытой в нем немереной силе.

Первым заговорил Иэйн Магрейн — хрипло, из самой глубины горла, он произнес на родном наречии:

— Это самый красивый жеребец во всей Айе. И я прокачусь на нем.

Близнец одарил его сердитым взглядом и быстро сказал, не желая уступать брату:

— Я тоже.

Оба они были отчаянными задирами.

Им даже не пришло на ум то, что внешность бывает обманчива.

— Спокойно, спокойно, алаинн капам дабх, — приговаривал Иэйн, лаская изящную шею коня.

Жеребец стоял как вкопанный, чуть ли не подзадоривая желающих прокатиться. Его влажные глаза, осененные большими ресницами, походили на два омута, окаймленных тростником.

Но юный Падрей был осторожен.

— Не надо, Иэйн, — сказал он. — Видишь, наши псы крадутся прочь с поджатыми хвостами? Они его боятся, этого красавчика.

И в самом деле, свора собак была уже за сотню ярдов от них, направляясь к высоким скалам на краю озера.

Не вняв предостережениям младшего брата, Иэйн одним махом вскочил на коня, и Каэлин мгновенно сделал то же самое. Жеребец и ухом не повел. Когда каблуки Иэйна вонзились ему в бока, конь вполне миролюбиво затрусил по кругу.

— Славный малый, тихий, как ягненок! — закричали остальные. — Эй, подвиньтесь, дайте и нам потешиться!

Один за другим юноши без труда попрыгали на конскую спину. Как и все эрты, они были искусными наездниками и умели скакать верхом без седла так же рано, как ходить. Послушавшись внутреннего голоса, Падрей решил немного обождать. Он ясно видел, что, когда один из охотников взбирался на коня, для других не оставалось места. Однако следующему хватало места. Падрей не сводил глаз с крупа жеребца. Сердце юноши было неспокойно. Ему казалось, что под атласной кожей коня непостижимым образом движутся кости, в то время как сухожилия — одно лишь слово годится здесь для описания — удлинялись.

Уже все семеро товарищей оседлали смирно стоящего жеребца. Они смеялись и шутили, глядя сверху вниз на Падрея, звали его к себе.

— Ну, давай же, Падрей морей! — кричали они. — Хватит тебе, смотри, как он сейчас поскачет!

Страшная догадка молнией озарила юношу.

Он понял, что конь нарочно растет, чтобы уместить на себе всех седоков. Юношу охватила паника, звуки застряли у него в горле. Не в силах закричать, чтобы предупредить остальных, Падрей бросился к могучим валунам на берегу озера и укрылся среди них вместе с перепуганными собаками.

Силуэт коня был черен на фоне серебряного, покрытого рябью озера. Жеребец повернул голову и посмотрел на скалы. Его темные губы задергались, обнажив два ряда зубов, ровных, как могильные плиты. Пугающая пасть выдохнула членораздельные звуки:

— Давай, заячья душа, чего отстаешь?

Стальной клинок покрылся бы ржавчиной и рассыпался в прах от звучания этого голоса — грозного, холодного, безжалостного.

Семеро всадников внезапно притихли.

Конь сорвался с места и бросился преследовать Падрея среди валунов; седоков беспощадно швыряло из стороны в сторону и ударяло о камни. Все это время несчастные пронзительно кричали и судорожно изворачивались, не в силах оторвать руки от конского крупа. Собаки с воем бежали прочь. Падрей задыхался; каждый глоток воздуха разрывал ему грудь, словно удар хищной когтистой лапы; сердце бешено билось, а кровь прилила к голове с такой силой, что казалось: череп вот-вот взорвется; но, к счастью, отчаяние помогало юноше ускользать от Итча Уизже. В конце концов тот прекратил погоню, тряхнул волнистой гривой и с фырканьем, похожим на человеческий смех, нырнул в озеро.

Эхо последних криков еще раздавалось над тем местом, где он ушел под воду вместе со своими жертвами. Падрей, не отрываясь, смотрел на круги, расходящиеся по воде. Он так трясся, что едва стоял на ногах. Струйки пота текли по его лбу, но плоть была холоднее рыбьей чешуи.

Все, что достигало его ушей, — это замирающий вдали плач коростеля, шелест осоки, что склонялась под ветром к самой воде, целуя собственное отражение, да плеск волн, лижущих берег. Когда белое солнце погрузилось в туманы, Падрей по-прежнему стоял на берегу. Ни кровинки не было в его лице. Он все еще слушал, не в силах пошевелиться.

— Ни одного из семерых никто и никогда больше не видел, — закончил Рассказчик, откидываясь на спинку стула.

— О громы гремящие и волки, воющие над добычей! — с жаром воскликнул привратник. Вся кухня наполнилась подобными возгласами.

Один поваренок с широко открытыми глазами, которого странным образом заворожил ужасный конец истории, упрямо спросил:

— А что было дальше, наутро?

— За час до рассвета у озера собрался весь клан. Юноша был жив, но не мог вымолвить ни слова. Один из людей заметил какие-то темные предметы, носимые волнами туда и сюда у самого края гальки, и подошел поближе, чтобы разглядеть их. То были человеческие печенки, всего пять штук, разодранные и окровавленные.

— А что стало с остальными двумя?

— Этого не знает никто.

Историю обсудили со всей серьезностью, и когда наступило время следующего рассказа, слово взял красноречивый садовник — давний соперник Бринкворта, он постоянно состязался с ним за место в рядах Первых Рассказчиков.