Пришпоренный - Форестер Сесил Скотт. Страница 5

Там пахло затхлостью. Качающаяся под потолком лампа едва освещала комнату. Мария стояла у дальней двери.

— Садись сюда, дорогой, — сказала она. — Завтрак сейчас будет.

Она взялась за спинку стула, ожидая, пока он сядет.

— Я сяду после тебя, — сказал Хорнблауэр. Не хватало только, чтоб Мария ему прислуживала.

— О, нет, — сказала Мария. — Я должна позаботиться о твоем завтраке. Кроме этой старухи никто еще не встал.

Она усадила его на стул. Хорнблауэр почувствовал на затылке ее губы и мгновенное касание щеки, но, раньше чем он успел схватить ее, протянув назад руки, Мария исчезла. В памяти осталось что-то среднее между шмыганьем и всхлипом. Открывшаяся кухонная дверь впустила запахи готовки, шипение сковороды и обрывок разговора между Марией и старухой. Потом Мария вернулась — судя по ее торопливым шагам, тарелка, которую она несла, была слишком горячей. Тарелка очутилась перед Хорнблауэром — на ней лежал огромный, еще шипящий бифштекс.

— Вот, дорогой, — сказала она, придвигая ему остальную еду. Хорнблауэр в отчаянии смотрел на мясо.

— Я купила его вчера специально для тебя, — гордо объявила Мария. — Я ходила в мясную лавку, пока ты плавал на судно.

Хорнблауэр мужественно снес, что жена флотского офицера говорит «плавал». Так же мужественно надлежало отнестись и к бифштексу на завтрак. Он вообще не особенно любил бифштексы, а в таком волнении и вовсе не мог есть. Мрачно предвидел он свое будущее — если он когда-нибудь выйдет в отставку, если он когда-нибудь — как не трудно в это поверить — заживет в семье, то бифштекс ему будут подавать при каждом торжественном случае. Это была последняя капля — он чувствовал, что не может съесть ни кусочка, и в то же время не может обидеть Марию.

— А твой где? — спросил он, оттягивая время.

— О, не буду же я есть бифштексы. — По голосу Марии было ясно: она не допускает и мысли, что жена может питаться так же хорошо, как и муж. Хорнблауэр поднял голову и крикнул:

— Эй, там, на кухне! Принесите еще тарелку — горячую!

— О нет, милый, — сказала Мария, затрепетав, но Хорнблауэр уже встал и усаживал ее за стол.

— Сиди, — сказал он. — Ни слова больше. Я не потерплю бунтовщиков в собственной семье.

Служанка принесла тарелку. Хорнблауэр разрезал бифштекс на две части и отдал Марии большую.

— Но, милый…

— Я сказал, что бунта не потерплю, — проревел Хорнблауэр, передразнивая собственный грозный шканцевый голос.

— О, Горри, милый, ты слишком добр ко мне. — Мария поднесла к глазам платок, и Хорнблауэр испугался, что она все-таки разрыдается. Но она положила руки на колени, выпрямилась и геройским усилием овладела собой. Хорнблауэр почувствовал прилив нежности. Он протянул руку и сжал ее ладонь.

— Ну-ка я посмотрю, как ты ешь, — сказал он. Он говорил все тем же шутливо-грозным тоном, но в голосе его отчетливо проступала нежность.

Мария взяла нож и вилку. Хорнблауэр последовал ее примеру. Он через силу проглотил несколько кусочков и так искромсал остальное, чтобы не казалось, будто он съел слишком мало. Потом отхлебнул пива — пиво на завтрак он тоже не любил, даже такое слабое, но догадывался, что старая служанка не имеет доступа к запасам чая.

Внимание его привлек стук за окном. Конюх открывал ставни — за окном на мгновение мелькнуло его лицо, однако на улице было еще совсем темно. Хорнблауэр вынул часы — без десяти пять, а он приказал шлюпке ждать его в Салли-порт в пять. Мария видела, как он вынимал часы. Губы ее задрожали, глаза увлажнились, но она сдержала себя.

— Я надену плащ, — сказала она и выбежала из комнаты. Вернулась она почти сразу, в сером плаще. Лицо ее закрывал капюшон. В руках она держала бушлат Хорнблауэра.

— Вы нас покидаете, сэр? — спросила старая служанка, заходя в гостиную.

— Да. Мадам рассчитается, когда вернется, — сказал Хорнблауэр. Он вытащил из кармана полкроны и положил на стол.

— Спасибо большое, сэр. Счастливого пути вам, сэр, и призовых денег в изобилии. — Ее напевный голос напомнил Хорнблауэру, что она видела сотни флотских офицеров, уходивших из «Георга» в море. Быть может, она помнит еще Хаука и Боскавена.

Хорнблауэр застегнул бушлат и взял мешок.

— Я позову конюха, он проводит тебя обратно с фонарем, — сказал он заботливо.

— О нет, не надо, пожалуйста, милый. Здесь так близко, и я знаю каждый камень, — взмолилась Мария. Это была правда, и он не стал настаивать.

Они вышли на морозный утренний воздух. Даже после слабого света гостиной глазам пришлось привыкать к темноте. Хорнблауэр подумал, что, будь он адмиралом, даже известным капитаном, его не отпустили бы так запросто: трактирщик с женой наверняка встали и оделись бы, чтоб его проводить.

Они свернули за угол и стали спускаться к Салли-порт. Хорнблауэр с неожиданной остротой осознал, что идет на войну. Заботы о Марии отвлекли его на время, но сейчас он снова поймал себя на том, что возбужденно сглатывает.

— Дорогой, — сказала Мария. — У меня для тебя маленький подарок.

Она что-то вынула из кармана плаща и вложила в его руку.

— Это всего-навсего перчатки, дорогой, но с ними моя любовь, — говорила она. — За такое короткое время я не могла сделать ничего получше. Я бы хотела тебе что-нибудь вышить — я бы хотела сделать что-нибудь достойное тебя. Но я шила их с тех самых пор как… как…

Продолжать Мария не могла. Она выпрямилась, чтобы не расплакаться.

— Я буду думать о тебе всякий раз, как буду их надевать, — сказал Хорнблауэр. Он надел перчатки, хотя с мешком в руках делать это было неудобно. Перчатки были очень красивые, толстые, шерстяные, с отдельными большим и указательным пальцами.

— Они в точности на меня. Спасибо тебе за заботу, дорогая.

Они дошли почти до причала. Скоро это испытание останется позади.

— Семнадцать фунтов у тебя? — задал Хорнблауэр ненужный вопрос.

— Да, спасибо, дорогой. Я боюсь, это слишком много…

— И ты сможешь получать половину моего жалованья, — резко, чтобы не выдать своих чувств, продолжал Хорнблауэр. Потом, поняв, что говорил слишком уж резко, добавил: — Пора прощаться, милая.

Он выдавил из себя это непривычное слово. Вода у пристани стояла высоко. Это означало, что сейчас прилив — он учитывал это, отдавая приказы. Стало быть, он сможет воспользоваться отливом.

— Милый! — воскликнула Мария, поднимая к нему лицо.

Он поцеловал ее. Снизу доносились мужские голоса и знакомый стук весел на банках: команда шлюпки их заметила. Мария слышала это не хуже Хорнблауэра и поспешно отняла холодные губы.

— До свиданья, мой ангел.

Больше не о чем было говорить, нечего делать. Конец одного короткого жизненного эпизода. Хорнблауэр повернулся прочь от Марии, прочь от мирной, штатской семейной жизни, к полной опасностей жизни военной.

3

— Стояние прилива и отлива, сэр, — объявил Буш. — Отлив начнется через десять минут. Якорь выбран до панера, сэр.

— Спасибо, мистер Буш. — В сером предрассветном сумраке можно уже было различить лицо Буша. Рядом с Бушем стоял Провс, и. о. штурмана, старший штурманский помощник. Он наравне с Бушем претендовал на внимание капитана. Согласно адмиралтейским инструкциям. Провсу поручалось «вести судно из порта в порт под руководством капитана». Но из этого никак не следовало, что Хорнблауэр не должен предоставлять другим офицерам случая попрактиковаться — скорее наоборот. И вполне возможно, даже очень вероятно, что Провс, прослуживший на флоте тридцать лет, будет пытаться перехватить руководство судном у молодого и неопытного капитана.

— Мистер Буш! — сказал Хорнблауэр. — Снимайтесь с якоря, пожалуйста. Возьмите курс, чтоб обойти косу.

Стараясь не подавать виду, Хорнблауэр внимательно наблюдал за Бушем. Тот в последний раз огляделся по сторонам, прикидывая направление ветра и начинающегося отлива.

— Приготовиться на шпиле, — скомандовал он. — Отдать передние паруса. Эй, наверху, отдать марсели.