Математика любви - Дарвин Эмма. Страница 40

– А миссис Гриншоу – миссис Барклай, следует сказать, – она сопровождала вас?

– Да, к тому времени Том чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы остаться с моей матерью, и Хетти пошло на пользу то, что она смогла развлечься. Впрочем, она все время проводила в гостиной в обществе миссис Веджвуд и ее дочерей. Она говорила, что они очаровательны, скромны и что с ними ей было очень легко. Но она сама может поведать вам значительно больше меня. – Она отпила маленький глоток вина. – Мой отец остался разочарован, потому что, несмотря на то что мистер Веджвуд пытался сделать копии отпечатков с помощью камеры-обскуры, со временем рисунок темнел и становился нечетким, размытым. Мой отец и мистер Веджвуд сошлись на том, что существующие трудности не позволяют в настоящее время говорить о сколько-нибудь прибыльном применении этого процесса.

Я вновь наполнил наши бокалы. Даже увлечение мисс Дурвард рисованием несло на себе отпечаток внутренней сосредоточенности; я еще никогда не видел ее столь оживленной, не считая часов, проведенных в страшном беспокойстве о Томе, и еще никогда она не рассуждала с такой страстью и даже горячностью.

– По словам его брата, Том Веджвуд пробовал использовать и хлористое серебро, которое сначала приобретало бледно-лиловый оттенок, а затем становилось фиолетовым в течение нескольких секунд даже в сумерках. Но наносить его довольно сложно, поскольку оно не растворяется в воде.

Грохот, донесшийся до нас из задней части кафе, означал, что официант начал переворачивать стулья на столики и что почти все посетители уже отправились по домам. Мисс Дурвард огляделась вокруг.

– Боже мой, должно быть, уже поздно!

– Вероятно, нам пора возвращаться.

– Полагаю, вы правы, – ответила она.

Я подозвал официанта и оплатил счет. Он проводил нас наружу и снова потянулся к лампам, на этот раз чтобы погасить их полностью. Я подумал о наброске, который сделала мисс Дурвард, и, судя по ее легкому кивку и улыбке, она подумала о том же. Потом она сказала:

– Самое необычное заключается в том, что мы смогли создать изображение чего-то реально существующего без постороннего вмешательства, безо всяких посредников, за исключением природных свойств солнца. Объект создает свой собственный образ. Мистер Веджвуд называет этот образ «подобием» – то есть точной копией. И внезапно он начинает жить собственной жизнью.

– Это похоже на привидение, – заметил я. – Объект… может быть давно утрачен, в другом времени. А его изображение продолжает жить, в другом месте…

Я более не мог продолжать, потому что перед моим внутренним взором встал призрак моей любви, и видение это было настолько ярким, что у меня перехватило дыхание.

– Да, – согласилась мисс Дурвард. Она взяла меня под руку, и сквозь ткань пальто я ощутил твердость ее ладони. – Но только если хранить его в темноте.

Холод не отпускает. Умирают пальцы на ногах и руках, а мужчины не замечают этого; перед тем как сгнить, они должны отогреться. Ступни тонут в холодной, как лед, грязи. Губы замерзают. Лошади оставляют кровавые отпечатки в снегу: их копыта давно сбиты и стерты. Если они падают, их пристреливают. Если поблизости находится враг и приказано соблюдать тишину, то наездник обязан вышибить из лошади мозги прикладом своего мушкета. Слезы замерзают на щеках, не успевая скатиться. Я спотыкаюсь о тела женщины из лагеря и ее ребенка. Изо ртов у них струйкой вытекает вино, но они мертвы. Ноги у них босы, кровь застыла в грязи. Вот уже три дня мы ничего не ели. А когда мы находим еду, то страдаем от дизентерии, которая вытягивает жизнь из наших тел. Троих мужчин следует наказать плетьми, и я должен принять меры, чтобы это было сделано до того, как появятся французы.

Камни на горной тропе утонули в грязи и во льду; кто-то из мужчин поскальзывается и падает в пропасть. Воздух неподвижен и холоден, поэтому мы слышим, как его тело ударяется о камни, слышим грохот его мушкета и котелка, слышим треск льда и приглушенные удары о снег. Снова и снова… Затем наступает тишина. У нас нет времени искать его тело: он всего лишь один из многих. Под ноги ложится дорога, утоптанная до черноты.

Мой мозг опустошен болью. Я не могу думать ни о чем, кроме того, что происходит сейчас, а «сейчас» – это агония смерти. Как было бы легко и просто остановиться, сдаться и навеки уснуть в снегу.

III

Я сопровождал мисс Дурвард и чету Барклаев в их экспедиции в Мехелен, но, оказывается, я слишком долго не практиковался в роли гида, чтобы принять во внимание празднество в честь святого Антония в Падуе. Посему улицы Брюсселя, заполненные празднично одетыми людьми, державшими флаги и транспаранты, кающимися грешниками и звонящими в колокола священниками, задержали на обратном пути наш экипаж настолько, что я попал в театр только в середине третьего акта, усталый и вымотанный. В начале четвертого акта Катрийн взглянула туда, где я сидел, и я помахал ей рукой в знак приветствия и извинения. Зная, что ее раздражает бесцеремонность светских бездельников, которые приходят и уходят, когда им вздумается, и заботятся лишь о том, чтобы покрасоваться перед другими, вместо того чтобы смотреть постановку, я всегда старался занять свое место до поднятия занавеса. Она повернулась боком и улыбнулась мне, тогда как остальная аудитория видела только Эльмиру, улыбавшуюся лицемерному Тартюфу. К тому времени, когда я добрался до ее гримерной, она уже надевала шляпку. Я наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку.

– Любимая, мне очень жаль. Прости меня. Мы были в Мехелене, и я забыл о празднике святого Антония.

– Не имеет значения, – заявила она, отворачиваясь, чтобы взять перчатки. – В любом случае, спектакль был неудачным.

– Это невозможно! – искренне воскликнул я. Она рассмеялась моим словам.

– Что заставило тебя отправиться в Мехелен?

– Мисс Дурвард очень хотела взглянуть на собор. А миссис Барклай пожелала купить кружев.

Она кивнула и позволила мне подать плащ. Когда мы уходили, я сунул руку в карман и нащупал несколько монет, которые обыкновенно давал Слатеру, старому театральному привратнику, а также подарок, который успел купить ей, пока мои друзья отдыхали после обеда.

– Доброй ночи, мадемуазель, месье комендант, – сказал Слатер. Я распахнул дверь перед Катрийн. – Да, кстати, месье, я передал ваш заказ в кассу, как вы и просили. На вечер четверга, ложа номер восемь во втором ярусе.

Катрийн поглядела на нас через плечо. Я поблагодарил Слатера, вручил ему монеты и поспешил вслед за ней.

– Я привез тебе подарок из Мехелена. Она покрутила в руках мягкий сверток.

– Спасибо, Стивен, это очень любезно с твоей стороны. Может, попробовать угадать, что там? Впрочем, мне, пожалуй, лучше открыть его, когда мы приедем домой.

– Очень мудрое решение, – заметил я.

Мы поговорили о том и о сем, ведь прошло несколько дней с тех пор, как мы виделись в последний раз. Внезапно она спросила:

– Ложа номер восемь? Насколько я знаю, ты страдаешь близорукостью, поэтому не лучше ли было выбрать места где-нибудь поближе? Все-таки ложа номер восемь во втором ярусе находится очень далеко от сцены.

– А, это не для меня, – ответил я и переложил трость в другую руку, чтобы иметь возможность взять ее под руку. – Барклаи выразили желание посмотреть спектакль. Я решил, что они предпочтут оказаться подальше от оркестровой ямы.

– Разумеется. Но я могла устроить это для тебя.

– Мне не хотелось беспокоить тебя из-за таких пустяков, – сказал я, и мы перешли на другую сторону улицы, чтобы свернуть на рю де л’Экуйе.

– Как понравился твоим друзьям Мехелен?

– По-моему, он произвел на них очень сильное впечатление. Мисс Дурвард готова была провести на улицах Синт-Кателийн-страат и Бежинаж остаток своих дней, она все никак не могла оторваться от своего альбома. Ей также очень понравилась часовня Рыцарей Ордена Золотого Руна в соборе, и она даже подумывает о том, чтобы изготовить серию эстампов с сюжетами из войны Алой и Белой розы. Она говорит, что в Англии существует большой спрос на баллады о рыцарях и рыцарстве.