Вкус яблочных зёрен (ЛП) - Хагена Катарина. Страница 18

заставило меня опуститься на колени и подвязать к более плотной опоре побеги горошка,

которые слепо вились вокруг ограды, цветоножек и трав. Должно быть, его тоже посеял

господин Лексов. Вместо этого я решительно сорвала несколько высоких колокольчиков и

дёрнув за собой низкую калитку, прошла к крыльцу мимо кухонных окон, открыла дверь в

прихожую. После слепящего утреннего света я ничего не смогла увидеть в этом сумраке.

Сильная глиняная прохлада проникала под мою чёрную одежду. На ощупь я отыскала

велосипед и вытолкнула его на улицу. Я снова поехала по главной улице вверх, направляясь

к церкви. Но вместо поворота налево, я свернула направо мимо выгона для лошадей, к

кладбищу.

Я оставила велосипед на площадке рядом с другим старым велосипедом какого-то

господина. Собрав к моим колокольчикам ещё несколько стеблей красного мака, я пошла к

фамильному месту погребения.

Господина Лексова я увидела уже издалека. Седые волосы светились над листвой

вечнозелёных живых изгородей. Он сидел на скамейке, которая стояла в паре метров от

могилы Берты. Его взгляд обеспокоенно скользнул по мне. Мне хотелось быть здесь

исключительно одной. Когда учитель услышал мои шаги по гравию, то напряжённо

поднялся и пошёл мне навстречу.

— Я как раз хотел уходить, — сказал он, — вы хотите побыть одна.

Мне стало стыдно, потому что старик прочёл мои мысли, слово в слово, и поэтому я

покачала головой.

— Нет. Конечно, нет. Я и так уже хотела спросить вас, не зайдёте ли вы после

рассказать историю до конца?

Господин Лесков беспокойно оглянулся.

— О, я думаю, там нечего больше добавить.

— Да, но что произошло потом? Вы обвенчали Берту с Хиннерком? Как вы могли их…

Я имею в виду, как вы могли…

Я смущённо оборвалась на полуслове, "мою бабушку сделать беременной", но вряд ли

я могла так сказать. Господин Лексов заговорил тихо и энергично:

— Знаете, я полагаю, это совсем не то, о чём вы говорите. Ваша бабушка Берта была

хорошей подругой, которую я уважал и ничего более. Большое спасибо за приветливое

приглашение, но я старый человек и рано ложусь спать.

Он кивнул мне, и некоторая прохлада закралась в его взгляд. Затем учитель кивнул

венкам из цветов на могиле Берты, которые уже выглядели довольно вялыми, и медленно

зашагал к выходу. "Он рано ложится спать. Ничего кроме уважения". Я видела на камне

Хиннерка и на камне Розмари кусок земли с розмарином на нём. "Забыл ли уже господин

Лексов вечерний разговор? Становятся ли люди забывчивыми, когда что-то должны забыть?

Была ли забывчивость только неспособностью что-то запомнить?" Вероятно, старые люди

совсем ничего не забывают. Они только отказываются запоминать некоторые вещи. Но

установить каждому определённое количество воспоминаний должно быть слишком много.

Итак, забвение было только формой воспоминания. Если ничего не забывать, то можно

ничего и не вспоминать. Забвение было океаном, который закрывает острова памяти на

замок. Там есть течения, водовороты и мели. Иногда песчаные мели погружаются и

отодвигаются к этим островам, а порой что-нибудь исчезает. Разум имеет приливы и отливы.

Только у Берты пришёл прилив и совершенно поглотил остров. "Лежала ли её жизнь где-

нибудь на морском дне? И господин Лексов не хотел, чтобы кто-то вокруг плавал? Или он

использовал её исчезновение, чтобы рассказать свою историю? Историю, в которой старик

играл роль?" Дедушка часто рассказывал Розмари и мне о затонувшей соседней деревне.

По словам Хиннерка, деревня рыбаков была когда-то одной богатой общиной, богатой как

Бооттсхавен. Но её жители однажды сыграли с пастором шутку. Они позвали его к ложу

умирающего и поместили туда живую свинью. Близорукий пастор, исполненный сочувствия,

устроил этой свинье последнее миропомазание. Когда поросёнок выпрыгнул из кровати,

пастор был так потрясён, что убежал из деревни. Недалеко от границы населённого пункта

Бооттсхавен он заметил, что оставил библию в соседней деревне. Пастор развернулся, но

деревню больше не нашёл. Там, где она когда-то находилась, сейчас лежало большое озеро.

Только библия ещё раскачивалась на мелководье на краю озера.

Мой дедушка всегда использовал этот пример, как повод, чтобы насмехаться над

глупостью и пьянством священников. Что они не могли отличить свиней от людей, бросали

везде вещи, а после ещё и терялись. Он находил это типичным и был полностью на стороне

деревенских рыбаков. Хиннерку не особенно нравилось, когда люди наказывались ради

своего успеха.

Вероятно, господин Лексов вовсе не был отцом Инги. Может, он хотел получить от

Берты только лучшее, что она имела. Что-то, что ещё никому не принадлежало. Во всяком

случае, Берта всегда любила только одного Хиннерка. Я должна спросить Ингу. "Но что тётя

могла мне рассказать, кроме чужой истории?"

Я торопливо положила мой красно-сиреневый букет цветов на могилу Розмари.

Господина Лексова я не могла больше видеть. Сегодня с меня достаточно старых историй.

Быстро шагая, я пошла обратно к калитке. Краем глаза я увидела, что слева между могилами

что-то двигается. Я присмотрелась и заметила мужчину в белой рубашке. Он сидел,

прислонившись спиной к надгробному камню в тени кроваво-красной сливы недалеко от

нашего семейного обелиска. Я остановилась. Рядом с мужчиной стояла бутылка. У него в

руке был стакан, и он повернул лицо к солнцу. Я смогла немного рассмотреть, что мужчина

носил солнцезащитные очки, но не производил эффект бездомного, а только как скорбящий

родственник. "Странное место Боотсхавен. Кто захочет здесь жить?"

"И кто был погребён?"

Я бросила последний взгляд на высокий чёрный камень. Под ним, кроме моих

прародителей и моей двоюродной бабушки Анны, также лежали Хиннерк, а сейчас Берта

Люншен и моя кузина Розмари. Мои тёти уже купили себе тут места. "Что ждёт мою мать?

Действительно ли придёт её дух, тоскующий по дому, в этот бесплодный торфяник для

отдыха? И я? Принадлежит ли владелице фамильного дома также фамильное место

погребения?"

Я ускорила шаги и потянула маленькую калитку. Там стоял велосипед Хиннерка. Я

вскочила на него и поехала обратно к дому. Когда я приехала, то ненадолго вошла. Достала

себе один большой стакан воды и села на крыльцо, где сидела накануне с моими родителями

и тётями.

Раньше Розмари, Мира и я часто здесь сидели, когда были маленькими, из-за тайн под

этими каменными плитами, а позднее из-за заходящего солнца. Крыльцо было чудесным

местом. Оно принадлежало дому так же, как и саду. Было заросшим вечнозелеными розами.

Когда входная дверь была открыта, то запах камня прихожей перемешивался с ароматом

цветов. Лестница находилась не вверху, не внизу, не внутри и не снаружи. Она была для

того, чтобы подготавливать спокойный, но обязательный переход между двумя мирами.

Вероятно, из-за этого мы как подростки так много сидели на корточках на лестнице или

прислонялись к дверному косяку. Мы сидели на низких каменных оградах, торчали на

автобусных остановках, выбегали на железнодорожные шпалы и смотрели на мосты.

Ожидали проездом, задержавшись в промежутке времени.

Иногда Берта сидела с нами на лестнице. Она была напряжённой. Казалось, бабушка

ждала, но я не знала кого или что. Чаще всего она ждала кого-то, кто уже был мёртв —

своего отца. Позже Хиннерка и один, два раза свою сестру Анну.

Время от времени Розмари выносила бутылку вина и стаканы на улицу. Она добралась

до винных запасов Хиннерка в подвале. Хотя он был сыном трактирщика, но немного знал о