Падший - Корнев Павел Николаевич. Страница 14

Не отдавая отчет в собственных действиях, я сунул руку в карман кучера и вытащил на свет три хрустящие десятки.

Тридцать франков, совсем как обещал фотограф.

Извозчик уставился на меня взглядом затравленного зверя, и этот всполох ужаса в один миг осветил самые потаенные закутки его души. Газетчик подкупил кучера, вот тот и не делал никаких попыток тронуться с места…

Одной рукой я перехватил поводья, другой спихнул мужичка с козел. Он вскрикнул, кувыркнулся и растворился в ночной мгле. А я несколько раз стукнул локтем в стенку экипажа и крикнул:

— Эгей, барышня! Куда едем?!

Я немного постоял, обдумывая это воспоминание, потом мотнул головой и отправился на поиски вчерашнего ломбарда.

Бегство из города придется отложить. Сначала стоит во всем разобраться. Если встреча с Лилианой подстроена и является звеном той же цепи, что и поджог дирижабля, то мой неведомый враг допустил просчет, оставив сразу несколько серьезных зацепок.

Если я побегу — ударят в спину. Выберут подходящий момент и ударят. Так что стоит перехватить инициативу и разворошить осиное гнедо. Нападение неспроста называют лучшей защитой.

Я недобро усмехнулся, достал из жестяной баночки последний леденец и закинул его в рот. Оказался мой любимый — апельсиновый.

Отличное предзнаменование, просто замечательное.

«Гадание на леденцах!» — невесело рассмеялся я и поспешил дальше.

Ломбард отыскал без особого труда; город и в самом деле был разделен на кварталы радиальными бульварами, словно разрезанная на куски пицца. Район я примерно запомнил, пришлось лишь немного побродить в поисках нужного перекрестка.

Выставленные на тротуар столики уличного кафе прятались от палящих лучей солнца в тени полосатого тента; там кто-то сидел, но я не стал приглядываться, распахнул дверь ломбарда и шагнул внутрь, спеша убраться с солнцепека.

— Опять ты! — зевнул при виде меня давешний оценщик и почесался, сунув пальцы за ворот рубахи. — Прижало, что ли?

Вместо ответа я выложил на прилавок пару золотых запонок.

Оценщик просунул руку в окошко решетки, забрал запонки и придирчиво осмотрел товар через увеличительное стекло. Потом тщательно взвесил и с довольным видом ухмыльнулся.

— Другое дело! Дам четвертной.

— Что?! — взорвался я. — Часы стоят полтысячи франков, а ты давал за них жалкую тридцатку! Запонки весят куда меньше, но платишь почти столько же!

— Запонки, — флегматично произнес оценщик, — это запонки. Просто золото, никаких номеров. А дорогие часы — они наперечет. Сверят номер и конфискуют, еще и привлекут за скупку краденого. А стравливать номер — это самому себе статью с земли поднимать. Дураков нет.

Словно утомленный столь длинным монологом, скупщик замолчал, вытер со лба пот и лязгнул кассой.

— Берешь четвертной? — спросил он.

— Только квитанцию выпиши, — потребовал я. — Может, выкуплю еще.

— Ну-ну, — послышалось в ответ.

Но квитанцию в придачу к двум мятым десяткам и надорванной пятерке оценщик все же выдал. Затем потерял ко мне всякий интерес и тоненькой иголочкой принялся накалывать с внутренней стороны запонок номер квитка. Контроль и учет, как он есть.

Я направился на выход, уже у двери хлопнул себя полбу и вернулся к решетке.

— Да? — оторвался работник ломбарда от своего увлекательного занятия.

— Пистолет интересует, — указал я на самозарядный пистолет, плоский и компактный.

— Маузер, модель «восемнадцать семьдесят семь». Двадцать пятый калибр, вес… — Оценщик взвесил оружие в руке и решил: — Не более полукилограмма. Длина — сантиметров четырнадцать-пятнадцать, поместится в любой карман.

— Позволь! — попросил я, принял пистолет и повертел его в руке. В отличие от своего старшего собрата — модели «К63», этот маузер просто потерялся в ладони. — Сколько стоит?

— Пятнадцать франков.

— Не дорого? — усомнился я.

— В цену входит запасной магазин и коробка патронов.

— Беру, — решил я и выложил на прилавок десятку и пятерку. Оставшихся сорока франков должно было хватить и на билет до Нового Вавилона, и на пропитание, а оружие — вещь первостепенной важности. Без него не обойтись.

Оценщик убрал деньги в кассу, передал мне запасной магазин и выложил на прилавок коробку патронов двадцать пятого калибра. Я снарядил магазин, воткнул его в рукоять и сунул пистолет в карман, дабы лишний раз не нервировать работника ломбарда, затем набил запасной. Его убрал в карман брюк, уравновесив таким образом складной нож с другой стороны. Картонную коробку с собой брать не стал и пересыпал остававшиеся в ней патроны в пустую жестянку от леденцов.

После этих приготовлений я охлопал себя по бокам и решил, что если пиджак и стал топорщиться сильнее, то лишь самую малость. Нормально.

— Удачного дня, — напутствовал меня оценщик.

— Удачного, — ответил я и распахнул входную дверь.

Шагнул на улицу, вытянул из нагрудного кармана темные очки, и тут же по нервам резанул отголосок чужого страха. Я завертел головой по сторонам и заметил своего вчерашнего знакомого, Емельяна Никифоровича. С одутловатым и нездоровым лицом он в одиночестве сидел за столиком уличного кофе и напряженно смотрел на чашечку кофе. Рука его заметно дрожала.

Прошипев проклятье, Красин поставил чашку на блюдечко, взял с тарелки аппетитного вида рогалик, макнул его в кофе и откусил.

— Шоковая терапия не помогла? — сочувственно поинтересовался я.

Емельян Никифорович поднял взгляд, обрадовался и указал на стул напротив.

— Присоединяйтесь, Лев Борисович! Здесь подают чудесные рогалики!

Я решил, что вполне могу позволить себе второй завтрак, и попросил выглянувшего на улицу официанта принести чашку кофе и выпечку. Если начистоту, два тоста в доме Монтегю полноценным приемом пищи считаться не могли.

— Нет, Лев Борисович, — макая в чашечку кофе очередной рогалик, вздохнул Емельян Никифорович, — шоковая терапия, как вы изволили выразиться, не помогла. Клин не вышиб клин, но я на эту дикую теорию и не полагался. Это все Иван Прохорович. Я проиграл ему в карты, а карточный долг — это святое, знаете ли.

— А где он сам?

Красин пожал плечами:

— Мы с ним не особо близки. Просто держимся друг друга, как держатся друг друга соотечественники в чужой стране. Да и общих знакомых хватает.

Принесли мой заказ, на вкус рогалики оказались ничуть не хуже, чем на вид. Еще горячие, с хрустящей корочкой. Кофе тоже не разочаровал.

— Дам вам совет, Лев Борисович, — произнес с задумчивым видом наблюдавший за мной Красин. — Дважды подумайте, прежде чем ввязываться в авантюры, на которые вас станет подбивать Иван Прохорович. Он на такие дела мастак. И знаете, — доверительно склонился над столом собеседник, — я подозреваю, он симпатизирует анархистам!

— В самом деле? — вежливо улыбнулся я, но внутренне так и подобрался. Попасть в поле зрения Третьего департамента из-за знакомства с состоящей на учете личностью не хотелось совершенно. — Почему вы так решили?

— Помимо его резких высказываний? — усмехнулся Емельян Никифорович. — Слишком уж пристально он интересуется Шаляпиным. Отслеживает, где тот бывает, с кем встречается. Это не профессиональный интерес. У анархистов на Шаляпина зуб.

— Как и у вполне законопослушной либеральной общественности, к коей относится каждый второй отдыхающий здесь русский, — попытался смягчить я высказывание Красина.

Я как раз был в России, когда Федор Шаляпин после одного из театральных представлений опустился на колени перед имперским наместником, а того после подавления беспорядков семьдесят второго года в определенных кругах звали не иначе как Кровавым. Скандал случился грандиозный! Одни посчитали возмутительным низкопоклонством сам факт коленопреклонения, другие припомнили великому певцу его не столь уж давнюю поддержку восставших рабочих. Деятели искусств как один отвернулись от коллеги, газетчики перемыли ему все кости, анархисты и вовсе грозили расправой. Неудивительно, что Шаляпин вскоре уехал в Европу и с тех пор на родину не возвращался.