Календарь ма(й)я - Ледерман Виктория Валерьевна. Страница 17
— Я сам разберусь, чему верить, а чему нет. — Отец решительно уселся на его постель. — Давай выкладывай. Только подробно и честно.
Глеб глубоко вздохнул, собираясь с мыслями, и начал рассказывать.
Последнего урока не было — учительница музыки уехала в город за новой аппаратурой к празднику. Шестиклассников отпустили раньше, поэтому Лена не особо торопилась домой — у нее хватало времени и пообедать, и дойти до работы. Она шла из школы вместе с Юрасиком, который сегодня не просто плелся, как обычно, а едва переставлял ноги. У него был вид смертельно уставшего человека.
— Почему не пришла твоя бабушка? — спросила Лена, когда они вышли со школьного двора. — Не знает, что нас отпустили раньше?
— Она бы и так не пришла, — вяло проговорил Юрасик. — У нас поминки. Девять дней. Ей надо быть дома, людей кормить.
— Ужасно, — посочувствовала Лена. — Снова те же самые поминки.
— Не хочу домой идти, — сумрачно буркнул Юрасик. — Получается, что с каждым днем дата смерти приближается. И обстановка все тяжелее. Все молчат, никто не хочет разговаривать, и бабушка постоянно плачет. Невыносимо. Как я устал от этого!
— А от чего он умер, твой дед?
— Сердце. Он и не болел совсем. Просто взял и умер. Так несправедливо!
— А у меня мама опять в больнице. Уже два дня. И каждый день ей будет становиться все хуже. А я опять буду метаться, как в заколдованном круге — дети, работа, больница…
— Разве у вас нет родственников, друзей, знакомых? Неужели тебе никто не может помочь?
— Нет у нас родственников. А друзья… Как папу посадили, так все и растерялись. Никто не хотел общаться. Да и маме некогда было по друзьям ходить, она работала по двадцать часов в сутки. Даже болезнь себе нажила. А в этом году обострение случилось. На две недели в больницу положили.
— А за что вашего папу посадили?
— Да… наделал глупостей… — махнула рукой Лена. — Кое-что провернул незаконно. Хотел побольше денег для семьи заработать. Вот и заработал. Оставил нас одних.
— А когда он вернется?
— Уже недолго осталось. Следующей весной. Поскорей бы.
Ребята помолчали.
— Лен, надо Глеба навестить, — осторожно сказал Юрасик спустя несколько минут. — Он в школу уже два дня не ходит. Я ему позвонил, а он трубку бросил. Сказал только, что ему плевать, что с ним будет. Странный он.
— Я к нему не пойду, — отрезала Лена. — Видеть не хочу этого балбеса. Все из-за него! Все наши сегодняшние мучения.
— Ну, он же не нарочно. Он точно в таком же положении.
— От этого не легче.
— Ты же понимаешь, что проблему надо решать. Все вместе мы обязательно что-нибудь придумаем. Выход наверняка есть! Просто мы его пока не видим.
Лена не ответила. Никакие слова не могли выразить, как она была сердита на Глеба. Втянуть их в такую жуткую историю! Навесить на них столько проблем! Неужели нельзя сначала думать, а потом делать?
— Я в классном журнале подсмотрел адрес. Это на Пролетарской, возле автовокзала. Мы могли бы пойти вечером, когда ты освободишься, — вкрадчиво продолжил Юрасик, не теряя надежды ее уговорить. Он видел, что Лена уже колеблется. Юрасик не понимал, какие могут быть обиды и ссоры, когда все так серьезно? Какая разница, кто виноват? Выяснения отношений никак не помогут им вернуться к нормальной жизни. Раз уж такое случилось, нужно искать выход, а не обвинять друг друга и не опускать руки. Разве непонятно?
— Ну что, где встречаемся? — не отступал Юрасик. — Давай прямо там, возле его дома?
— Ладно, — нехотя ответила Лена, сломленная его настойчивостью. — Мне все равно к маме в больницу ехать с этого автовокзала. Как раз потом и поеду.
Отец ушел в половине шестого, а через пять минут раздался звонок в дверь. Глеб нехотя сполз с дивана и поплелся в коридор, решив, что отец что-то забыл и вернулся. Мог бы и ключом открыть, чего понапрасну тревожить больного ребенка? Знает же, что сын животом мается, ворчал про себя Глеб, открывая дверь. Но, к его удивлению, это был не отец. На пороге стояли Лена и Юрасик. У Лены в руках был большой пакет.
— Чего надо? — хмуро пробурчал Глеб.
— Ты почему в школу не ходишь? — спросил Юрасик. — Мы сегодня годовой диктант писали. Второй раз.
— Ну и флаг вам в руки. — Глеб принял независимую позу, скрестив руки на груди и прислонившись к дверному косяку.
— Может, мы все-таки войдем? — холодно спросила Лена.
— Зачем?
— Думать будем! Выход искать из тупика!
— Шагайте думать в другое место, если вы еще не поняли, что никакого выхода нет и быть не может.
— Мне это нравится! — возмутилась Лена. — Сам нас втянул, а теперь в кусты? Нет уж, будь любезен думать вместе со всеми!
— Одна неудача — и ты уже скис? — спросил Юрасик.
— Неудача? Да это катастрофа! Чтобы попасть в настоящее, мы должны стереть надпись, а чтобы ее стереть, мы должны попасть в настоящее. Это замкнутый крут.
— Но ведь может быть и другой способ.
— Это какой же? — равнодушно произнес Глеб.
— Мы так и будем разговаривать в дверях? — рассердилась Лена и решительно ступила в квартиру, отодвинув его плечом. Глеб недовольно посторонился, пропуская незваных гостей.
— Только идите на кухню, в комнате постели разобраны, — мрачно бросил он ребятам. Те разулись и один за другим прошли в кухню.
— Ну и свинарник, — поморщилась Лена, оглядываясь по сторонам. — Как ты можешь жить в таком бардаке?
Она показала на гору немытой посуды и засохшие объедки на столе.
— Да плевать, — сказал Глеб. — Завтра утром все равно будет так, как было в реальный день. Так чего напрягаться?
— Когда человеку на все плевать, значит, у него депрессия, и его надо лечить, — изрек Юрасик, осторожно опускаясь на не совсем чистый стул.
— Это тебя надо лечить, Карась, а я совершенно здоров. Просто я, в отличие от вас, понимаю, что все бесполезно и шансов нет. Зюзина, что ты творишь? — оглянулся Глеб на Лену, которая уже раздобыла тряпку и принялась наводить порядок на столе. — Кто тебя просит?
— Я не собираюсь сидеть в этом хлеву, — отозвалась та, убирая грязную посуду в раковину. — Лучше бы чайник поставил, тоже мне, гостеприимный хозяин.
— А вас никто не звал, — огрызнулся Глеб, но зажег конфорку на плите и водрузил на нее закопченный чайник. — Только оладий не ждите, у меня нет бабушки. И еды никакой нет. Вон, только батон засохший.
— Чем же ты питаешься?
— А я не питаюсь. Мне не хочется. Молоко пью весь день.
— Говорю же — депрессия, — вставил Юрасик.
— Если молоко еще осталось, то можно сделать гренки. Если хотите, конечно, — сказала Лена и почувствовала, как ее желудок обиженно заурчал — последний раз она ела еще в школе, в одиннадцать. Но признаваться в этом не собиралась — еще подумают, что она выпрашивает еду.
— Гренки? А ты умеешь? — недоверчиво спросил Юрасик.
— Это не труднее, чем причесаться, — усмехнулась Лена, стараясь не показать свою радость, и взяла протянутую Глебом бутылку с остатками молока. Привычными движениями она нарезала черствый батон, налила в миску молока и поставила на плиту чугунную сковороду. Ребята с любопытством наблюдали за ней, сидя за уже убранным столом.
— В субботу дали интернет, — сказал Юрасик, возвращаясь к главной теме их собрания, — и я два дня искал хоть какое-то упоминание о нашей стене. И вот, нашел. Номер «Абинского вестника» за одиннадцатое мая.
Он вытащил из кармана сложенный в несколько раз лист А4 и развернул его.
— И что там? — поинтересовалась Лена, энергично взбивая единственное яйцо, найденное в холодильнике. Глеб подвинулся к Юрасику и заглянул в листок через его плечо.
— Пишут, что на том пустыре собирались строить коттеджный поселок, нагнали техники и рабочих, — принялся рассказывать Юрасик, не глядя в статью. — Экскаватор стал копать и наткнулся на стену, верхняя часть которой немного выпирала из земли, но была скрыта высокой травой. Сначала подумали, что это просто большой камень, потом немного очистили от бурьяна и почвы и увидели на поверхности первые два символа. Тут же все остановили и вызвали специалистов. Те осмотрели часть стены и заявили об уникальной находке. Это было в двадцатых числах апреля. А тридцатого там уже был разбит волонтерский археологический лагерь. Пишут, что энтузиасты-добровольцы копают очень быстро и уже освобождены от земли практически все символы на этом фрагменте стены. Они расположены в четыре строки. Последнюю, четвертую строку очистили к вечеру пятого мая. Сама стена еще откопана не вся. И пока эти символы не расшифрованы.