Эфирное время - Дашкова Полина Викторовна. Страница 36

В университет она поступила сразу после десятого класса, с первой попытки. Экзамены сдала на «отлично» и не считала это победой. Иначе просто быть не могло. В университете, как и в школе, близких друзей у нее не было. Сокурсники относились к ней так, словно она была старше их лет на двадцать. Ее уважали, ей смотрели в рот, она была лидером потому, что никогда не ошибалась и не радовалась чужим ошибкам. Всегда находила выход из самых сложных ситуаций, не только для себя, но и для других, причем совершенно бескорыстно. Со всеми она была приветлива и доброжелательна, но никого не подпускала к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки.

Идеальная фигура, идеальная кожа, правильные строгие черты лица, пепельные густые волосы, большие голубые глаза – при всех этих щедрых данных она могла бы стать красавицей, роковой женщиной, но не становилась, потому что это ей было не интересно.

– Внешность сама по себе ничего не значит, – говорила бабушка Надежда, – если ты разгильдяйка и дура набитая, то хорошенькое личико тебе только прибавит проблем, создаст иллюзию благополучия и вседозволенности. а нет ничего гаже лопнувших иллюзий. От них остаются грубые рубцы на всю жизнь, как от глубоких гнойников. Ты хороша без всяких усилий, в этом нет никакой твоей заслуги, следовательно, это ничего не меняет в твоей жизни. То, что дается даром, без усилий, не стоит воспринимать всерьез. Женщина, которая строит рассчеты на своей внешности, как правило, проигрывает по-крупному, не сегодня, так завтра.

На влюбленных мальчиков-сокурсников Лиза смотрела с добродушной сочувственной усмешкой. Пылавшие вокруг юные страсти, романы, измены, сплетни, аборты, ранние свадьбы и разводы касались ее постольку, поскольку кто-нибудь из пострадавших приходил поплакать ей в жилетку. И чем больше было чужих слез, тем тверже становилась Лизино убеждение, что сама она никогда ни в кого не влюбится. Ей не хотелось сделаться героиней сплетен, попасть в страшный советский абортарий, оказаться обманутой и так далее. За блеском влюбленных глаз ей виделся мрак неразрешимых унизительных проблем. Она продолжала осторожно идти по канату над пропастью, тщательно просчитывая каждый следующий шаг, потому что ошибка могла обернуться для нее смертельной бедой.

Даже в мужа своего Лиза ни минуты не была влюблена. Просто он оказался самым умным и надежным из всех прочих претендентов на ее руку и сердце.

С Михаилом Генриховичем Беляевым Лиза познакомилась в архиве музея Революции. Ей было двадцать, она заканчивала третий курс, писала курсовую работу по народовольцам, по совету преподавателя обратилась за помощью к специалисту, научному сотруднику музея. Специалистом этим оказался Михаил Генрихович.

Тридцатилетний интеллектуал был молчалив, широк в плечах, смотрел на Лизу снисходительно и нежно, обращался с ней как с маленьким балованным ребенком. Никто на свете, включая маму папу и бабушку, никогда, даже в самом раннем детстве, не видел в ней ребенка.

Через несколько дней после знакомства они засиделись в музейном архиве до закрытия, В пустых гулких залах не было ни души.

– Давайте перекусим и продолжим, – сказал он и вытащил из портфеля пакет с бутербродами. Их было всего четыре, и все с колбасным сыром, который Лиза с детства терпеть не могла. Михаил Генрихович тут же понял это по выражению ее

Лица, хотя она была уверена, что не подала виду.

– Не любите колбасный? – спросил он очень серьезно, как о чем-то важном и значительном.

– Нет, – призналась Лиза, – не люблю.

– А какой вам нравится?

– Швейцарский. С большими дырками, но он бывает только в заказах и в закрытых буфетах.

Михаил Генрихович тонким ножиком вырезал в ломтике сыра несколько аккуратных круглых дырок и протянул бутерброд Лизе:

– Пожалуйста. Вот вам швейцарский.

Лиза почувствовала, что в ближайшие несколько лет вряд ли встретит кого-то лучше, чем он, и ничуть не удивилась, когда Михаил Генрихович предложил ей выйти за него замуж. Он сначала предложил это, а потом уж пригласил к себе, в свою однокомнатную холостяцкую квартиру поздним вечером.

Для всех они были идеальной парой. Оба терпеть не могли конфликтных ситуаций и умели легко справляться с любыми затруднениями, которые обязательно возникают при совместной жизни. Оба были правильными, мудрыми, ответственными людьми и ценили друг друга потому, что знали, как мало таких на свете. Каждый был уверен, что вытянул самый счастливый в жизни билет из всех возможных для него лично.

Лиза закончила университет с красным дипломом, и через несколько месяцев родился здоровенький крупный мальчик Витя. Михаил Генрихович продолжал работать в музее, получал все меньше, но и это не стало проблемой. Лиза умудрялась учиться в аспирантуре и зарабатывать с маленьким ребенком на руках, ночами писала хлесткие аналитические статьи для самых модных газет и журналов, бралась консультировать кинорежиссеров, которые снимали исторические фильмы, попутно собирала материалы для кандидатской. Все, за что бралась, она делала отлично. Ей хватало пяти часов сна, ни разу, несмотря на зверскую усталость, она не сорвалась, не повысила голос на мужа.

Чем старше она становилась, тем острее чувствовала, как провисает под ее ногами невидимый канат. Умерла бабушка Надежда. Папа отморозил ноги и руки в казахской степи, в маленькой районной больничке Павлу Сергеевичу ампутировали правую кисть и левую ступню. В Москве удалое сделать протезы, но жизнь казалась конченой, постаревший геолог-инвалид жестоко запил. Мама сначала проявляла чудеса любви и героизма, ухаживая за ним, спасая его от глубокой депрессии и надвигающегося хронического алкоголизма, но не выдержала, попыталась уйти к другому человеку, однако вскоре вернулась к папе и стала пить вместе с ним.

Лиза обошла всех известных и неизвестных наркологов Москвы, прочитала груды медицинской литературы, через полгода могла бы сдать экстерном экзамен по наркологии, однако из огромного количества усвоенной информации сделала единственный вывод: родителям ее помочь невозможно. Логика проста, как мычание. Человек может бросить пить, но только если сам захочет. Родители бросать не хотели.

Мама опускалась быстрее, чем папа. Квартира в Черемушках превратилась в вонючий сарай. Пьяная мама ползала по брезентовым клочьям истлевшей палатки, в руке ее дрожала толстая иголка, она старательно штопала, латала, протыкала иглой прогорклый воздух. Папа с «беломориной», прилипшей намертво к нижней губе, левой рукой пощипывал струны треснутой гитары и напевал что-то невнятное про звездное небо над тайгой.

Лиза оставляла сумки с продуктами и молча уходила. Все рушилось, невидимый канат под ее ногами обрывался. Она летела в пропасть, и некому было подхватить ее. Михаил Генрихович дорожил ею как ровным, надежным, самостоятельным человеком, «товарищем по семье», который никогда не дерзнет нарушить его покой своими проблемами. Сын Витя был еще совсем маленький. А близких друзей, перед которыми не стыдно расплакаться, она так и не нажила.

Боль пульсировала внутри, как звуковая волна при экстренной посадке реактивного самолета. От боли звенели барабанные перепонки, распухало сердце. Лиза продолжала жить на автопилоте, не позволяя себе расслабиться ни на минуту. Ничего не изменилось в ней, она была все так же работоспособна, обязательна, приветлива. Только иногда взгляд ее застывал, как будто леденел. Голубые глаза становились почти белыми, смотрели в точку и ничего не видели, кроме мрака у хаоса.

Витя подрос, он был умным развитым мальчиком, в четыре года знал все буквы в пять читал по слогам. В 1988-м Михаил Генрихович уволился из музея, легко и быстро освоил компьютер. Он в совершенстве владел английским и немецким, устроился на работу в только что открывшуюся российско-австрийскую компьютерную фирму, стал получать приличные деньги, выезжать за границу.

Лиза продолжала писать статьи, заработала известность как политический обозреватель. Ее все чаще стали приглашать на телевизионные ток-шоу, мода на жаркие дискуссии в прямом эфире была в самом разгаре. Ток-шоу смотрела вся страна, лица публичных спорщиков запоминались зрителями надолго и всерьез. Елизавета Беляева тут же стала любимицей публики. Она говорила убедительно и остроумно, свободно держалась перед камерой и отлично смотрелась на экране. К тому же она довольно лихо сумела вписаться в склочный завистливый телевизионный мир, где вместе с популярностью обязательно растет число тайных и явных недоброжелателей, всегда готовых к активным действиям.