Эфирное время - Дашкова Полина Викторовна. Страница 85

– Вот дура баба, – покачал головой купец, – вы уж простите ее, господин доктор. Она, разумеется, не в себе. Пойдем, хватит орать, тебе лечь надо, – он взял дочь под локоть и увел ее в спальню.

Через полчаса вернулась Соня. На возке вместе с фельдшером Семеном она привезла священника. Батюшка был стар и болен, еще не пришел в себя после надругательства на пустыре, однако ехать к умирающему согласился, взял с собой все, что нужно для причастия.

Михаил Иванович умирал долго и мучительно. Доктор Батурин пытался облегчить его страдания, колол морфий. Агония длилась несколько часов. Священник причастил его. Перед рассветом, перед самым концом, умирающий открыл глаза и зашептал что-то. Соня склонилась к его губам.

– Сонюшка... брошь... не отдавай никому, сохрани, это все, что есть у меня...

– Какая брошь, Мишенька? О чем ты?

– Бабушкина брошь с бриллиантом... не отдавай им...

Соня взяла в ладони его лицо, взглянула в глаза, совсем близко, и произнесла еле слышно:

– Мишенька, у меня будет ребенок, Твой ребенок. Я тебя очень люблю.

Доктор ничего этого не слышал, он как раз вышел в сад, покурить. А когда вернулся, граф уже не дышал.

Через два дня после похорон в Батурине явился Тихон Тихонович в дорогом, с иголочки, английском костюме, таком белом, что резало глаза, с тростью черного дерева в руке, в блестящих белых штиблетах. Он выглядел довольно странно на фоне запущенного батуринского сада. За спиной у него маячила огромная фигура его постоянного безмолвного спутника шофера Андрюхи. В руках он держал огромный букет крупных, как кошачьи головы, багровых роз.

– Чем обязан? – мрачно поинтересовался Константин Васильевич.

– Вот, явился выразить вам благодарность за труды, – кашлянув, сообщил купец и извлек из кармана красный бархатный футляр овальной формы, с золотым причудливым вензелем на крышке, – поскольку деньги сейчас дешевы и ненадежны, решил сделать вам от нашего осиротевшего семейства небольшой презент на память. Изволите взглянуть?

– Благодарю вас, господин Болякин, но презента я от вас не приму, – покачал головой доктор.

– Так вы посмотрите хотя бы. Вещь хорошая, стоит дорого. – Он раскрыл футляр. Там лежали мужские часы-луковица, золотые, с толстенной золотой цепью.

– Оставьте себе. Мне такие роскошества не к лицу.

– Значит, брезгуете моей благодарностью? – прищурился купец. – Ну, тогда примите хотя бы цветы. Это для Софьи Константиновны. В наше трудное время тоже дорого стоят. Специально Андрюху в Москву за ними посылал. Ровно двадцать пять штук, особый сорт. Есть ваза у вас? Эй, горничная, как тебя?

– У нас нет горничной, – сказала Соня, – у нас только кухарка, но она в деревню ушла. А цветы я возьму. Спасибо. Но в вазу их ставить не надо. Я их все равно на могилу отнесу Михаилу Ивановичу.

– А, ну ладно. – Купец еще немного потоптался, несколько раз откашлялся в л кулак и обратился к доктору:

– Я прошу прощения, мне необходимо переговорить с Софьей Константиновной наедине.

– Извольте, – кивнул доктор, – вы можете пройти в дом. Сонюшка, я буду здесь, рядом.

– У вас осталась вещь, принадлежащая нашей семье, – сказал купец, когда они вошли в гостиную, – вещь очень дорогая. Брошь в форме цветка орхидеи с большим бриллиантом в центре.

– Я не знаю, о чем вы, – тихо ответила Соня.

– Ну не надо, не надо, барышня, – хитро прищурился купец, – я ведь не бесплатно. Я вам денег дам. Много денег, золотых червонцев. Золото всегда в цене. Вы уж, будьте любезны, верните брошечку-то. Она не ваша.

– Тихон Тихонович, – покачала головой Соня, – что-то вы путаете. Я не ношу ювелирных украшений, и никакой броши у меня нет.

– Значит, не отдадите? – вздохнул купец. – Напрасно. Так у вас хотя бы деньги были бы, вам они очень пригодятся, когда придется все бросать и уезжать из России. А придется очень скоро, поверьте мне. Если вы надеетесь, что сумеете такую дорогую вещь продать, то ошибаетесь. Вас обманут, вы с вашим батюшкой-доктором люди не коммерческие.

В гостиную вошел Константин Васильевич.

– Вот, господин доктор, – обратился к нему купец, – пытаюсь уговорить вашу дочь вернуть по-хорошему то, что ей не принадлежит. Михаил Иванович, Царствие ему Небесное, поступил необдуманно, отдал Софье Константиновне нашу вещь. А она возвращать не желает. Нехорошо. Стыдно. Вы бы поговорили с ней по-отцовски.

– Соня, в чем дело? – удивился Константин Васильевич. – Объясни, что происходит?

– Я не знаю, папа. Господин купец требует у меня какое-то ювелирное украшение, какую-то брошь. Пусть он сам объяснит, что происходит.

– Моя дочь никогда к дорогим побрякушкам пристрастия не имела, – быстро проговорил доктор.

– Так то не побрякушка. Вещь весьма ценная. В последний раз говорю, отдайте по-хорошему. Я знаю, она у вас. Больше ей негде быть. Ведь это грех – брать чужое. Вам должно быть совестно.

– Ладно, хватит, – поморщился доктор, – о грехе и совести я с вами рассуждать не намерен . дать не намерен. Вы лучше об этом побеседуйте со своей дочерью.

– Ну, глядите, – тяжело вздохнул купец, – я хотел с вами по-хорошему, по-соседски, но, видно, не получится. Не такие вы люди.

Купец ушел, не оглядываясь.

– Он наймет бандитов, они перероют весь дом, – задумчиво произнес, глядя ему вслед, доктор, – эта брошь действительно стоит страшно дорого.

– Папа, ты же ее не видел.

– Она к твоей белой блузке приколота. А блузка валяется на стуле в твоей комнате. На портрете эта брошь получилась у Миши значительно лучше, чем твое лицо. Портрет надо убрать подальше, унести куда-нибудь из дома. А брошь необходимо спрятать. За ней придут и перероют весь дом. Возможно, нас с тобой тоже станут обыскивать. Купец за этот камень кому хочешь глотку перегрызет. Миша рассказывал мне историю камня. Он говорил, что это единственная его ценная вещь.

– Он перед смертью просил не отдавать им брошь. Меня не волнует, сколько она может стоить. Мы ведь не станем ее продавать, – медленно произнесла Соня.

Ночью доктор проснулся от страшного шума. В доме ломали дверь. Через минуту послышался сдавленный крик. Кричал фельдшер Семен. Доктор выхватил из-под подушки заряженный револьвер, кинулся наверх, в Сонину комнату.

Соня в ночной рубашке сидела, привязанная к стулу. В комнате находились купец Болякин и его верный шофер-телохранитель Андрюха. Они ожесточенно рылись в Сониных вещах. Шофер коротким финским ножом вспарывал подушки. Купец, сидя на полу, перетряхивал нижнее белье. По комнате летели перья. Доктор направил револьвер на купца. Во всем доме слышались крики, топот.

– Бросьте, Константин Васильевич, – покачал головой купец, – моих людей здесь слишком много. А помощи вам ждать неоткуда. Власти никакой теперь нет. Я предупреждал, чтобы вы отдали по-хорошему.

Доктор опустил револьвер. У него перед глазами белело Сонино лицо. К ее горлу был приставлен короткий финский нож. Шофер Андрюха молча глядел на доктора. В левой руке он сжимал пистолет.

– Может, все-таки скажете? – спросил купец, не вставая с пола и продолжая перетряхивать белье. – А то ведь придется Софье Константиновне больно сделать. Я говорю, людишек моих здесь много. Мы – не уйдем, пока не отыщем брошь. В последний раз предупреждаю, отдайте по-хорошему, а то ведь поздно будет.

– Тихон Тихонович, дымом пахнет, – подал голос Андрюха.

Дверь распахнулась, в комнату ввалился огромный солдат-дезертир, племянник кладбищенского сторожа, огляделся дики – ми красными глазами, открыл рот и рухнул прямо на купца. Из рассеченной головы пульсирующей широкой струёй била кровь. За ним стоял фельдшер Семен с топором. Купец вскрикнул, Андрюха рефлекторно кинулся к нему, доктор выстрелил и попал шоферу в затылок. Купец забился, придавленный двумя огромными телами. Внизу что-то страшно грохнуло, послышался отчаянный матерный вопль, Тяжелый быстрый топот.

– Константин Васильевич, горим. – крикнул фельдшер. – Там еще двое, я их запер, но, видать, выбрались. Надо уходить.