Бандит (СИ) - Круз Андрей "El Rojo". Страница 2

— Дура! — заорал я. — Ты что делаешь?

Предчувствие неминуемого плохого. Дверь из подвала распахнулась словно сама по себе, выбросив двух тварей, силуэтом похожих на коренастых собак. Только силуэты, потому что видеть детали в сгустках Тьмы невозможно. Мы с Настей в два ствола ударили по ним длинными, изрешетив в момент, но когда я обернулся, то столкнулся взглядом с Джейн. И глаза у нее были черными. Совершенно черными, как сама Тьма — ни зрачков, ни белков, ни радужки. Только Тьма.

А еще ствол ее автомата смотрел мне в грудь. А затем на этом стволе расцвела мимолетная вспышка, а в грудь мне словно ударили молотом, вмяв в ребра пластину вместе с подложкой.

И тут же над правым глазом Джейн появилась черная, как мне показалось в этом бесцветном мире, точка. Голова ее чуть дернулась, выбросив красноватое, все же красноватое облако. Даже в этой сепии кровь все равно оставалась алой. И Солдат Джейн, милая и хорошенькая девушка, упала на бетонный пол неизвестной никому насосной станции на самой границе Тьмы. И это было куда больней удара пули в броню. Намного больней, до самых жгучих слез, до зубовного скрежета.

Я не ловил дыхание и не корчился на полу, кино и в этом врет. Эти новые жилеты прекрасно гасят удар автоматной пули, распределяя его по пластине и амортизирующему слою. Да и пули у нас с мягкими наконечниками, специально на тварей. Так что я просто сбежал в подвал, таща Настю за руку за собой, чувствуя зов прохода, и рывком захлопнул за нами дверь, отсекая нас от мира. Мы уже не там.

И этот мир вдруг начал медленно вращаться вокруг нас, а мы оказались в самой середине всего мироздания.

— Я тебя люблю, — сказал я, притягивая Настю к себе. — И буду любить вечно.

— Я тебя тоже.

Я нашел в темноте ее губы, теплые и нежные.

Затем мы понеслись куда-то по бесконечному туннелю сквозь все.

А затем меня вдруг словно дернули в сторону.

1

Темнота, запах пыли, мокрого цемента, какого-то гнилья. И при этом волна неожиданного тепла, которым сменяется вечный холод перехода. Затем удар по голове, сильный, как будто ею врезался в косяк, аж зубы лязгнули, а в глазах искры. Отмахнулся, но так и не наткнулся ни на что. Рука выдернула ребристое тело фонарика из поуча, большой палец утопил резиновую кнопку. Яркий луч света разрубил темноту словно мечом.

Подвал. Вон ступеньки, выход. Подвал большой, из бетонных блоков, какой бывает под многоподъездным домом. Трубы в ржавой сетке. Надпись красным на стене, краской, не кровью. Краткое матерное слово на русском. Дома?

Левую руку к голове — кровь на ладони. Во что я врезался, мать его, а? Нет же ничего вокруг, а вон как рассадил. Да и как я мог врезаться, если течет из-под шлема? Шлем же на голове, в нем хоть гвозди головой забивай.

Насти нет. И я ее не чувствую. Чувствую «дверь» прямо здесь, где я сейчас, но она до меня не проходила. Не было ее. И «дверь»… «дверь» пока того, в одну сторону, кажется. И я здесь один. Назад? А нет «назада». «Радар» это услужливо подсказывает, про систему «ниппель», про туда дуй, а оттуда сами знаете что. И еще этот «радар», или что-то другое подсказывает: мне очень, просто позарез нужно наверх. Не бежать из подвала срочно, тут безопасно, а именно надо. Очень сильно надо, сильней просто некуда.

Взбежал по ступенькам, толкнул легко отворившуюся скрипучую и рассохшуюся дверь, оказался на следующем пролете лестницы, в каком-то невероятно обшарпанном подъезде. Стены сплошняком размалеваны, на потолке подпалины, справа, в углу площадки, куча дерьма со смятым листом бумаги сверху.

Дальше, к выходу.

На выщербленном асфальте передо мной, прямо перед выходом из подъезда — труп. Странная, неестественная поза, нелепо вывернутая голова, кровавые дырки от пуль в спине, точнее — в джинсовой куртке.

Еще один труп дальше, лежит на боку, спиной ко мне. Я лица не вижу, но точно знаю, что это я. Тот я, на место которого я, который я настоящий, нынешний, угодил. Мне не надо видеть, я знаю. Меня убили. Только что, пока мы с Настей неслись по тоннелю между мирами. Он умер, а меня затащило на его место. Мое место. Я это даже почувствовал, почувствовал, как меня оторвало от Насти и швырнуло неизвестно куда. Даже удар по голове — это след той пули, что убила меня.

Кто меня убил? Вон трое мужчин «кавказской наружности». У одного что-то вроде «узи» в опущенной руке, у второго пистолет. Третий стоит у машины поодаль, курит и говорит по мобильнику. Меня, стоящего в глубине грязного и темного подъезда, пока никто не заметил. Да и не ожидали. Отсюда никого не ожидали, как мне кажется.

Я включил почему-то выключившийся ред-дот, вскинул автомат. Первого, который с телефоном, он дальше. Они без броников, это видно, так что всех успею, тем более «пустоголовыми». Три цели, удобно расположены.

Бах! Активные наушники задавили звук выстрела, который в подъезде должен быть оглушительным. «Телефонист» с простреленной головой завалился вперед.

Бах-бах! Бах-бах!

Тот, что с «узи», схватился за грудь, ноги подломились. Тот, что с пистолетом, молодой совсем, как я успел заметить, дернулся, увидел меня, даже попытался прицелиться.

Бах-бах!

Еще двойка в грудь. Все, упал. Кто-то еще?

Осторожно высунулся из подъезда, не опуская автомата. Вроде никого. Две машины на улице. Что-то вроде «корейца» справа, белый хэтчбек с явными следами «сельского тюнинга», опущенный днищем чуть не до земли, а слева, чуть дальше, серого цвета небольшой кроссовер. Пять трупов на земле. Тишина.

Вышел, не опуская автомата, огляделся.

Мамадарагая, где же это я?

Девятиэтажки-панельки старые, грязные, облезлые, с выбитыми стеклами, измалеванные до второго этажа. Дальше ржавый остов разобранной машины, еще дальше — еще один. Тут что, война была? Но эти две машины новенькие с виду. Ну, почти.

Стволом по сторонам, подбежал к себе, присел.

Красная олимпийка, иначе и не назовешь, джинсы, кроссовки. Рядом на земле кепарик какой-то. Я что, такое носил? Не верю, это же жуть какая-то.

Из рукава рука с какими-то хитрыми часами, вместо циферблата просто черная пластинка, как экран на мобильнике. Возле руки пистолет. Похож на «сиг-зауэр 229», но что-то чуть не то с ним.

Пуля в затылок. Лицо — мое. Мой возраст, мое все. Как в зеркало смотрюсь, только у отражения нет левого глаза, там выходное, пуля там вышла. Ну и померло отражение. Совсем.

— И кто это тебя так по-подлому, кореш? — спросил я и коснулся рукой виска убитого.

И тут меня как током продернуло, как двести двадцать сквозняком. Так тряхануло, что в глазах темнота, а как она разошлась, так я себя сидящим на заднице обнаружил. И одновременно с этим пришло некое знание. Его знание. Мое. Словно невидимые пальцы пробежались по картотеке и возникли мысли:

«Надо сваливать».

Еще:

«Серая машина — моя».

И еще:

«Снимай нахрен сбрую, не надо в ней маячить».

Нет, сваливать надо не бегом, бросая все, но и засиживаться тут нельзя. Тут что-то пошло не так, как должно было пойти, меня убили. И тот, в джинсовой куртке, был со мной. Он же меня, кажется, и убил. Штопор у него погремуха. Серега Штопор. А я… нет, он… или уже я? Я — Вован. Уже не Влад, а Вован. И Боб еще. По-разному гонят.

Быстро по своим карманам… есть, ключи от машины, от серого кроссовера. На ключах логотип «Лада», но какой-то незнакомый. Та же картотека вдруг услужливо подсказывает, что кроссовер называется «Лада Тайга». Не знаю такую. Точнее… он знает… знал… а я нет. Вот эти два момента в голове как-то путаются.

Сипатый детский голос:

— Мужик! Слышь, мужик!

Расслабился. Даже не заметил, как два пацана подошли, лет по двенадцать, наверное, каждому. С виду сущие беспризорники или просто шпана малолетняя, рожи уже бандитские. А меня в лыбу до ушей тянет — дети же! Здесь есть дети, настоящие. Самые настоящие, живые дети, я их своими глазами вижу.