Код Онегина - Даун Брэйн. Страница 54

— Трусы тоже могут содержать информацию, — сказал Геккерн.

— Какую, например?

— Например, такую, что у них пока достаточно денег и свободного времени, чтобы в каждом городе покупать себе новые трусы…

Но, к сожалению, было невозможно приставить милиционера к каждому магазину и лотку на рынке, где продаются мужские трусы. К тому же трусы можно было украсть с веревки в каком-нибудь дворе, где хозяйки развешивали белье, — осталась еще в маленьких городках такая практика… Агентам приходилось с этим мириться.

— К черту трусы, — сказал Дантес, — поехали сейчас же в Вышний Волочек. Больше им деваться некуда.

— А могилка Анны Петровны в Прутне? — возразил Геккерн. — И они любят кладбища… Кстати, это очень подозрительно. Лучшего места для контактов с теми, чем кладбище, не найти…

— Да, наверное. Хотя… Нам никогда не понять логику тех. Абсолютно чуждое мышление. Нечеловеческое.

— Я в последнее время думаю, — сказал Геккерн, — не лучше ли было все пустить на самотек? Спортсмен и Профессор сделают за нас нашу работу…

— Как это?

— Предположим, они отдадут рукопись тем. Те узнают, кто он…

— Постой, — перебил Дантес, — ты мне вот что объясни… Для чего тем рукопись, если они и так все знают? Им давно известно, кто он.

— Никто не может знать все. Даже те.

— А Бог?

— Он знает, да не расколется.

Дантес улыбнулся про себя. Эта кощунственная шуточка подтверждала, что душа Геккерна безбожна. Но угадал Геккерн верно: Дантесу и самому нравился Бог больше всего за то, что все про всех знал и никогда никому ни в чем не давал объяснений. Это был признак наивысшей квалификации.

— Прости, что я тебя перебил, — сказал он Геккерну очень мягко. — Ну, допустим, Спортсмен и Профессор показали или отдали рукопись тем… те узнали, кто он. И что дальше?

— У него и у тех совершенно разные интересы — не сказать что такие уж противоположные, но разные… Те позаботятся о нем… Вроде бы, по нашей логике, они должны понимать, что поначалу он будет им полезен… Но ты правильно говоришь: логика у них иная. А может, уже позаботились? Вчера какой-то губернаторишка опять в аварию угодил… Все думают, что это свои, местные, но как знать?

— Я думаю, — сказал Дантес, — что ты все время усложняешь. Спортсмен с Профессором могут и не быть в контакте с теми. Даже если Спортсмен и Профессор прочли рукопись — не факт, что они что-то поняли. И не факт, что там хоть слово сказано о тех. Он мог о тех и не написать — побоялся. И мы бы ничего о тех не знали, если б не фон Фок и Бенкендорф.

— Ни черта он не боялся. Валял в открытую:

Геккерн сознательно, ради шутки допустил анахронизм: упомянутые «те» никак не могли быть — те. Дантес понял шутку, но решительно качнул головой:

— Все равно не усложняй. И вообще это уже не наша забота, а ихняя. (Сейчас Дантес говорил о собственном высоком начальстве.) Нам нужно просто взять Спортсмена с Профессором. Не усложняйте, барон, не усложняйте…

Геккерна начало слегка раздражать паясничанье Дантеса, но он смолчал, понимая, что напарник паясничает не со зла, а просто резвится, как подобает молодому волчонку. Агенты продолжили осмотр вещей. Беглецы также бросили на сей раз кошачий ошейник и поводок. Они не бросили их в сторожке Шульца, потому что тогда поводок с ошейником лежали в той же корзинке, где спал Черномырдин, и Лева унес всю корзинку, а теперь они бежали в еще большем испуге и без корзинки. Агенты обнюхали и ошейник, глубокомысленно хмурясь.

— Впопыхах забыли, — сказал наконец Дантес.

— А может, они хотели дать нам понять, что они поняли, что мы поняли, что кошка — не просто кошка, а фетиш и атрибут?

— О, как вы умны, барон, — сказал Дантес. — Я в восхищении. Королева в восхищении. — Он сказал это вовсе не потому, что отождествлял себя с «королевой» даже в шутку, а просто вспомнил их с Геккерном прошлую совместную операцию, где они были Панаевым и Скабичевским и где тоже фигурировал кот, хотя и метафизический. — Вы необыкновенно умны, барон…

— Счас как дам в лоб, — сказал Геккерн и сделал обманное высокое движение правой и значительно ниже выпад левой столь молниеносный, что Дантес при всей его профессиональной тренированности и молодой ловкости не успел закрыться.

Дантес зашипел, как кошка, которой прищемили хвост. Геккерн был очень доволен, что достал Дантеса и причинил ему физическую боль (совсем небольшую, он вовсе не хотел причинять сильную боль); цветущая молодость напарника всегда вызывала в нем желание доказывать, что и сам он не так уж стар.

— Ну и гад же ты, — сказал Дантес.

Но он ничуть не обиделся, совсем наоборот. О быстроте реакции Геккерна в молодые годы ходили легенды. Дантес был счастлив, что Геккерн по-прежнему в отличной форме. Ведь они были — одно, экипаж машины боевой и сами — боевая машина, все детали которой должны быть пригнаны одна к другой, чтобы функционировать на пределе возможностей. Все их мелкие идейные и бытовые разногласия не шли в счет. Они посмотрели друг на друга и засмеялись, то есть Дантес расхохотался во все горло, демонстрируя великолепные зубы, а Геккерн пару раз сухо фыркнул и приподнял уголки бледного рта.

— Что-то, Вася, нам давно не попадалось никаких негров, — сказал Геккерн, продолжая на свой лад смеяться. — Это подозрительно.

— Да, — сказал Дантес, — это очень, очень подозрительно… (Они опять засмеялись.)

Они выпили кофе на кухне у Миронова (хозяин, уже расспрошенный ими, был отвезен в отделение милиции, где ему предстояло сидеть в «обезьяннике», ожидая, пока в прокуратуре начнется рабочий день и его подвергнут уже официальному допросу по делам о клевете, телефонном хулиганстве и незаконной сдаче квартиры в аренду), аккуратно вымыли за собой посуду, забрали вещдоки, спустились по лестнице, сели в свою черную «девятку» — Дантес, как обычно, за рулем, он обожал водить, а Геккерн ленился, — и поехали в Прутню, на могилу Анны Керн.

XV. 1830

Письма все не было и не было.

«Топ небесного» звучало — скверно. И далее не шло никак — стоило ли подыматься с постели…

Не нужно было писать этой фразы, во всяком случае, начинать с нее не следовало. «Если Вам этого не хочется…» Никогда нельзя начинать с упрека.

В сентябре был счастлив (счастье таяло по мере того, как приближался срок получить ответное письмо)… Крайний срок для ответа уж давно вышел. Он сто раз подсчитал. Вспоминать об этом счастье — самом последнем и оттого самом ярком, хоть в нем она и не присутствовала физически, — невыносимо.

Нет, нет, письма не было по какой-нибудь очень обыкновенной причине; десятки раз письма задерживались. Карантин, это все карантин, потому и письма нет. Ах, Cholera morbus, зверь зубастый. Но ведь она не в Москве, конечно, не в Москве, давным-давно в деревне, потому и нет письма — потерялось, запуталось… Да, обычная причина.