Я вернусь через тысячу лет - Давыдов Исай. Страница 5

– Я – тоже, – отвечает она очень тихо. – Тоже всегда буду помнить...

Я выхожу из школы один. Не хочется сейчас говорить с ребятами. Как бы на чем-нибудь не сорваться.

Все кругом – знакомое, привычное, родное. И школа, и громадный школьный двор со спортивными площадками и футбольным полем, и наш белый пятнадцатиэтажный интернат рядом, и весь наш утопающий в зелени, очень старый микрорайон белых двадцати– и тридцатиэтажных домов.

Они даже сейчас не белые, эти дома. Они красноватые – в закатных лучах позднего июньского солнца. И сотни их окон, обращенных к солнцу, пылают даже ярче и ослепительнее, чем оно само.

Я здесь родился, здесь вырос, знаю каждую дорожку между домами.

Но все это для меня уже в прошлом. Все это скоро уйдет куда, то назад и станет историей, а впереди будет другое, новое, неизвестное. И, может быть, далекая планета, о которой я так давно мечтал. Дикая, красивая и загадочная планета, на которой наши астронавты оставили одну могилу. Поклониться бы этой могиле прекрасной земной женщины, которая отдала свое имя чужой планете и осталась на ней навсегда!..

Я слышу вдруг, как зуммерит в кармане радиофон, вынимаю его, включаю и подношу к голове наушник.

– Тарасов слушает.

– Сандро, это я, Лина! Я уже все знаю!

– Что все?

– Что ты едешь в “Малахит”... У нас взяли только одного Марата.

– Марата взяли? – обрадованно кричу я в микрофон. – Правда? Как здорово!

– Ты, оказывается, еще можешь чему-то радоваться... – медленно произносит Лина, и я вдруг слышу судорожный всхлип в наушнике и затем щелчок.

Она отключилась, не договорив со мной и обидевшись на меня. И потом, даже спустя много месяцев, мне еще иногда слышался этот странный судорожный всхлип и за ним механический щелчок в наушнике. И каждый раз я краснел и мучился и заново переживал свое свинство, хотя уже давно знал, что Лина все поняла и простила меня. Только сам я себя простить не мог.

4. Али

Оказывается, это нелегкое дело – свалить толстую старую сосну. Свалить так, чтобы она легла в нужную сторону, чтобы она, падая, не прихлопнула нас и не обломила другие деревья и чтобы пенек от нее остался небольшой – не выше десяти сантиметров.

Али, стоя на колене, медленно, осторожно режет сосну лучом лазера. Луч проходит ее легко, свободно. Только едкий серый дымок поднимается вверх от линии разреза.

Но в том-то и беда, что луч режет сосну слишком легко. Трудно остановиться. Трудно точно рассчитать ту невидимую линию, от которой должен идти другой, более высокий разрез.

Впрочем, инструктор говорит, что это – дело привычки. Привыкнем – и будем валить сосны почти механически. Тем, кто уже улетел на Риту, тоже вначале было трудно. А под конец они вообще не считали работой валку деревьев.

Али еще немного продвигает по стволу генератор, затем выключает луч, встает с колена и вытирает тыльной стороной ладони пот со лба.

– Как? – спрашивает он. – Инаф?

– Довольно! – Я киваю. – Гив ми.

Он отдает генератор. Верхний разрез предстоит делать мне.

Али родился и вырос в Сирийском районе. Он еще не знает русского. Здесь, в “Малахите”, многие не знают русского. Но зато все знают “глобу” – смесь английского и русского языков, которая родилась еще в двадцать первом веке, родилась стихийно и постепенно стала признанным международным языком.

Когда-то, в далекой старине, немало лингвистов смеялось над “глобой”, потому что она создавалась вопреки многим законам грамматики. “Глобе” пытались противопоставить эсперанто – мертворожденный язык, сочиненный на полтораста лет раньше. Но на эсперанто никто не хотел говорить. На эсперанто выпускались книги, которые никто не читал. А на “глобе” говорили всюду, во всем мире, хотя и сейчас еще на этом языке мало книг и всего несколько журналов и газет – на целую планету. Это пока что язык не литературный. Никто не пишет на нем. Но говорят – всюду. Видно, языки не надо сочинять, они должны рождаться сами и тогда будут жить.

Об эсперанто учителя вспоминают сейчас только в исторических справках. Перед тем, как начинают школьный курс “глобы”.

Наверно, и на далекой планете Рита люди будут вначале говорить на “глобе”. Вряд ли удастся им подобрать в первое время другой, более подходящий язык. Другой язык может появиться, по-моему, лишь спустя десятилетия. Если не больше. И то вырастет он, наверно, из “глобы”.

Может, там, на Рите, этот смешанный язык станет наконец из разговорного литературным?

...Я веду верхний разрез по сосне так же медленно, как Али вел нижний. И все-таки, видимо, я увлекаюсь, потому что Али кричит:

– Инаф! Инаф!

Я и сам уже вижу, что довольно, и быстро выключаю луч.

Мы глядим вверх, на сосну – не изменился ли ветер. Сосна уходит в небо величественно и стройно, и даже не верится, что сейчас она, поверженная, покорно ляжет у наших ног. И жалко ее – она так горделиво уходит в небо. Как живая. А она уже – не живая. Она уже убита.

Али всовывает в еще дымящийся верхний разрез длинное острие электроклина, включает аккумулятор, и мы быстро отходим от сосны.

Электроклин жужжит, вдавливается в дерево, расширяет разрез, и вот уже сосна начинает трещать и слегка наклоняется в противоположную от нас сторону. Электроклин жужжит все сильнее, его жужжание переходит в надрывный визг, и этот визг заглушается громким треском падающего гиганта.

Первая наша сосна лежит на земле.

До сих пор мы валили деревья только под наблюдением инструктора. А сейчас его даже нет на делянке.

Недалеко раздается такой же громкий, отчаянный треск падающего дерева. Это свалили свою первую сосну Женька Верхов и Ральф Олафссон, исландец.

Мы валим сосны по старинке, как в двадцать первом веке. Давным-давно уже никто на Земле не валит деревья так, как мы здесь, в “Малахите”. Потому что давным-давно на Земле нет лесных делян.

Когда-то дерево нужно было и для промышленности, и для строительства, и в шахты, и на морские корабли. Когда-то из него делали бумагу и шелк.

А сейчас древесина почти не нужна. Пластмассы и дешевле, и красивее, и прочнее. Из пластмасс можно сделать все, что и из дерева. И даже намного больше. И лишь для ремонта дорогих старинных вещей и зданий, для выпуска стилизованных под старину книг еще по-прежнему нужно дерево.

Но его не валят для этого специально. Для этого хватит санитарных рубок. Тех, которые необходимы лесу. Тех, без которых лес не может жить.

Больное или умирающее дерево сейчас привязывают к дирижаблю, срезают лазерным лучом и везут туда, где можно использовать. Оно даже не падает. И никакого треска нет, и никакого сору. И ни один сучок не пропадет.

Так сейчас рубят лес на Земле.

Но на Рите пластмасс еще долго будет не хватать. Пока там отыщут достаточно нефти!.. Пока там наладят подземную газификацию угля!.. На Рите придется строить из дерева дома и хозяйственные постройки, делать из него бумагу и ткани.

Конечно, так будет не все время. Так будет только вначале. Но этого начала вполне может хватить на нашу жизнь.

И поэтому нас учат валить и разделывать лес, и строить деревянные дома, и делать деревянную мебель.

Когда смонтируют на орбите наш звездный корабль – “Рита-3”, в него погрузят специальную машину для валки и разделки леса. Этакий небольшой лесозавод на ходу. Погрузят и немало роботов, которых тоже научат валить лес и строить дома. И все-таки машина будет лишь одна. А роботов будет не очень много. Строить на чужой планете новые роботы вначале наверняка будет некогда.

В общем, мы должны уметь все. Не хуже машин. Мы должны уметь все и для себя, и для тех, кого нам понадобится учить. Мы ведь должны будем чему-то учить первобытных людей Риты.

...Итак, наша первая сосна свалена. Теперь надо прицепить к ней тросы, затем свалить еще березу, ель и ждать дирижабля. Он заберет сразу все, что будет свалено пятью звеньями на нашей делянке.

Мы обвязываем сосну тросами и собираем их кольца вместе, чтобы быстрее подцепить к крюку, спущенному с дирижабля. Али снова вытирает пот со лба и говорит: