Карл Великий. Небесный град Карла Великого - Ветлугина Анна Михайловна. Страница 12
И тут я почувствовал злость, какую не чувствовал никогда в жизни. Вообще-то я человек добродушный. Но, согласитесь, каково человеку в шестнадцать лет, чувствующему себя взрослым и образованным, узнать, что его мать участвует в какой-то тайной игре, а его самого считает полным дураком!
При дяде выказывать своё возмущение было опасно. Я помнил, как мастерски хладнокровно он заколол бычка на празднике богини Афины. Другое дело — матушка. Как бы фанатично она ни была предана храму Афины, я — её единственный ребёнок. К тому же теперь понятно, на каком языке нужно говорить с ней. Плохо только то, что я не знал, к кому себя причислить: тайные язычники вызывали у меня отвращение и ужас, а в Карле я после изгнания Гимильтруды жестоко разочаровался.
В итоге я продолжил делать вид, будто сплю, а вечером сказал матери, что она поступает неблагоразумно, имея тайны от единственного сына. Я ей много сказал разных фраз, моей таинственной родительнице, и накопившаяся злость, видимо, добавила мне убедительности. Матушка сдалась и поведала нечто весьма интересное.
Как я узнал, отец нашей новой королевы, Дезидерий, совсем притеснил папу Стефана, отнимая у него область за областью. Папа, в свою очередь, забросал Карла просьбами о помощи, но король никак не отвечает на них. Карломан наконец активно занялся политикой — его гонцы снуют беспрестанно по землям Италии, посещая то Дезидерия, то папу Стефана.
Этот разговор с матерью стал для меня рубежом начала взрослой жизни. До этого я жил в мире книг, абстрактных логических конструкций или поэтических картин. Теперь пелена спала с моих глаз. Картина нового реального мира выстроилась, и я принялся осмыслять услышанное.
Выходило следующее: в ослаблении или даже уничтожении папы заинтересованы многие силы. Дезидерий, по примеру своего предшественника Айстульфа, разевает рот на папские земли. Но Айстульфу его место указал наш покойный король Пипин, а вот Карл что-то не торопится восстанавливать справедливость. А если папа прекратит своё существование как духовный оплот Запада — это на руку Византии. Но особенную радость от исчезновения папского престола несомненно испытают члены тайного храма Афины. Их, судя по рассказам матери, в мире существует немало. Они-то в случае поражения папы быстро заполнят духовную пустоту в Риме, возвратив в него древние культы.
Чем больше я разбирался в картине происходящего, тем тяжелее становилось у меня на душе и тем больше обиды на Карла копилось в моём сердце. С тоской вспоминал свою поездку в Аквитанию. Вот тогда в голове у меня царила полная ясность, ведь король убеждал и вёл за собой, и ему помогали небесные силы, неважно, каким именем они называются... А сейчас короля у нас словно и нету, мы бесцельно таскаемся по замкам, как бродяги. И баронессу Имму мне вряд ли суждено увидеть когда-нибудь...
Наверное, от этих тяжёлых мыслей я и заболел горячкой. В бреду мне всё время виделся Карл, посылающий меня на смертельный подвиг. Если выживу — наградой мне будет Имма. В моей руке оказался кинжал — такой же, как в Аквитании. Я шёл во мгле, готовясь сразиться с какими-то воинами, но навстречу вдруг выскочил Бахкауф — ужасный туманный демон со смертельно ядовитым хвостом. Я закричал: «Как же так? Ведь Пипин давно убил Бахкауфа?» «Он забыл прочитать над ним проклятье, — ответил мне невидимый голос. — Катара! Катара! Проклятье! Ты должен проклясть Бахкауфа!»
И я понял, что происходит обман — почему «катара», если Пипин побеждал Бахкауфа во имя Христово? Сказал это голосу, но тот начал визжать, издеваясь надо мной, к нему присоединились другие голоса, столь же мерзкие. Я пытался поразить их мечом, но клинок только со свистом рассекал воздух. А голоса множились, сливаясь в непереносимый адский хор, увлекавший меня в бездну. Вот уже кинжала не стало в моей руке. Я погибал; неоткуда было ждать спасения, и картины жизни прощально проносились мимо. Вот детство среди ржаных полей и криков ласточек, вот монастырь с бесконечными литаниями... Какой бедной казалась мне тогда их латынь, особенно в сравнении с великолепными изысканными текстами Светония! И вдруг я начал шептать литанию:
Мерзкие голоса становились тише с каждым моим словом:
Вразуми нашего короля, дабы не погиб его народ во тьме адской...
Таких слов не было в литании, но я продолжал страстно молиться о пробуждении короля и наконец увидел белого голубя, парящего в вышине. Словно кусочек пламени вырывался из клювика птицы. Присмотревшись, я узнал трёххвостое красное знамя с шестью розами. Знамя Карла.
Придя в себя, я увидел матушку, сидящую с вышиванием подле меня.
— Открыл глаза, — произнесла она без выражения, — уж и не думали, что очнёшься.
Лицо её исхудало, глаза покраснели от бессонных ночей у моей постели.
— Ты в бреду короля звал, — продолжала она, — и он на самом деле пришёл почему-то. Посидел немного около тебя. Я боялась, как бы тебе не сболтнуть лишнего, но ты все молитвы читал...
— Матушка! — прервал я её. — Что нового у нас?
Она удивлённо посмотрела на меня:
— Что нового может случиться в таком болоте? Почему ты спрашиваешь?
— Матушка! — Я сам удивился, сколь убеждённо звучит мой голос. — Пойди и узнай, не произошло ли чего особенного в нашем королевстве?
Пожав плечами, она отложила вышивание и ушла. Мне показалось, что её не было очень долго. Я даже успел задремать. Меня разбудил топот. Кто бы это мог быть? Точно не мать: в последнее время она ходила совершено бесшумно. Однако я ошибся. Почти вбежав в нашу каморку, она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно не веря, что перед нею — собственный сын.
— Афонсо! Скажи, откуда ты узнал это?
— Не понимаю, о чём ты, матушка.
— Сегодня утром Карл отправил свою жену назад к отцу.
— Как? Они поссорились?
— Вряд ли так можно говорить о королях. К тому же очень трудно поссориться с такой овечкой, как Дезидерата. Тут что-то другое. Боюсь, ему надоело жить по указке Бертрады и он решил поиграть в самостоятельность. Ох, и начнётся теперь весёлая жизнь! Разве Дезидерий простит такое оскорбление?
Я уже не слышал матушку, погрузившись в размышления. Мои молитвы о пробуждении короля привели его к очередному разрушению семьи и новому неблаговидному поступку. Что же это за страшный Бог, исполненный мудрости и разума, науки и благочестия, который так легко рушит человеческие судьбы? Где логика Его милосердия? Насколько понятнее и человечнее Афина с её кровавыми жертвоприношениями, ведь этот Бог требует таких жертв, каких не выдержит алтарь Афины!
И гулким колоколом загудели в моей голове строки: «Nolite arbitrari quia venerim mittere pacem in terrain non veni pacem mittere sed gladium.veni enim separare hominem ad versus patrem suum et filiam ad versus matrem suam et nurum adversus socrum suam et inimici hominis domestici ejus. qui amat patrem aut matrem plus quam me non est me dignus et qui amat filium aut filiam super me non est me dignus».
«Не мир пришёл Я принести, но меч, ибо Я пришёл разделить человека с отцом его и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня».