Этюд о крысином смехе (опубликованный вариант) - Давыдов Павел. Страница 11

Холмс сунул за пазуху «Торжество добродетели», пару кирпичей и обломок кровати – вещественные доказательства, как он отметил на бегу – и мы понеслись к выходу из замка.

Как ни странно, входная дверь была распахнута настежь, но удивляться этому уже не было времени. На несколько секунд Холмс задержался у навозной кучи, но, бросив взгляд на химеру, вновь припустил хорошим аллюром. Несмотря на то, что я неплохо бегаю и, даже помнится, не раз брал призы на средних дистанциях, Холмс намного обошел меня.

Через несколько минут мы выбежали к Темзе. Холмс заметался по берегу.

– Спасайтесь, Холмс! – заорал я, едва не сбив его с ног. Холмс, не оборачиваясь, не теряя ни секунды, перемахнул через парапет и без всплеска, как нож, ушел под воду. Спустя минуту его голова показалась на поверхности ярдах в двадцати от берега и, повернувшись, вопросительно уставилась на меня.

– Холмс! – воскликнул я, расплываясь в улыбке. – Я просто балдею, как вы ныряете!.. Вы не потеряли ваши пузырьки?..

Холмс выплюнул набившуюся в рот тину и медленно поплыл к берегу.

– Когда-нибудь, Уотсон, – проговорил он, выбираясь на парапет, – когда-нибудь ваши шуточки выйдут нам боком…

Я потащил упирающегося Холмса вдоль набережной. «Не пойду, – обиженно бормотал Холмс. – Никуда я с вами не дойду».

Тем не менее он пошел и даже побежал. Видимо, ему было не жарко. Я утешал его тем, что теперь ему не нужно умываться. – Холмс бурчал в ответ что-то неразборчивое.

Через несколько минут я затащил его в маленький кабачок, усадил около камина и заказал горячий грог. Холмс начал приводить себя в порядок, тряся головой и сбрасывая под стол мусор, прилипший к нему во время купанья.

Начало сказываться напряжение предыдущей ночи. Меня потянуло в сон. Но, как только я прикрыл глаза, срывающийся шепот Холмса заставил меня вновь открыть их:

– Смотрите, Уотсон, – и Холмс протянул мне клочок бумаги. На нем значилось:

Глава 12.

– Откуда это у вас, Холмс?

Холмс оторопело взглянул на меня, потом на клочок бумаги: в моих руках и растерянно проговорил:

– А… а ведь, похоже, кому-то известно о смерти Хьюго Блэквуда гораздо больше, чем нам.

– Чего уж больше? – удивился я.

– Я всегда поражался лености вашего ума. Подумать только, в этой записке – кстати, отдайте ее – находится ключ к разгадке…

Холмс внезапно замолчал, еще раз посмотрел на записку, затем нагнулся и, помедлив мгновенье, нырнул под стол.

– Вы знаете, Уотсон, – сказал он, вновь появляясь на свет Божий с грудой мусора в руках, – мне пришла в голову великолепная мысль – возможно, здесь есть и другие части этого письма.

Но сколько Холмс не перекладывал пробки, фантики, щепки и желтые пожухлые листья – все было безрезультатно. Оживление сползло с лица моего друга. Он что-то еще бормотал, разгребая веточки и палочки, но уже без того воодушевления, которым был охвачен минуту назад.

– Пойдемте-ка домой, – предложил я.

– Да, – согласился Холмс, – шли бы вы домой! А мне надо обследовать мост! И немедленно! – И Холмс, мокрый, грязный, как половая тряпка, важно продефилировал к выходу. Волей-неволей мне пришлось последовать за ним.

В сотне ярдов от кабачка виднелся старый каменный мост, соединяющий берега Темзы. По нему сновали похожие, с грохотом проезжали кэбы. Внизу неторопливо проплывали баржи, груженые песком.

– Уотсон, – скомандовал он, – ждите меня здесь. А то вы, как обычно, затопчете все следы. У вас ведь прямо талант губить все мои начинания. – С этими словами великий сыщик увернулся от несущегося на него кэба и выбежал на мост. Я остановился в стороне, наблюдая, как Холмс мечется по мосту, ползает на четвереньках, прыгает из стороны в сторону, петляет, совершая массу немыслимых движений. Складывалось впечатление, что он ищет не чужие следы, а запутывает свои собственные.

Действия великого сыщика вызывали законное недоумение людей, плотным потоком двигавшихся по обеим сторонам моста. Кэбмены кричали ему обидные, неприличные слова. Мальчишки– газетчики, рассыльные, прочие оборванцы – с хохотом плясали вокруг него, осыпая моего друга непристойными шутками и бранью.

Холмс ни на что не реагировал. Вытащив из кармана огромную лупу, рулетку, моток бечевки, колышки, он принялся методично разбивать мост на квадраты. Но как Холмс ни старался, как ни спешил, разметить более двух квадратов, ему никак не удавалось – прохожие то и дело натыкались на колышки, вырывая их из трещин мостовой, рвали бечевку, сбивали с ног самого Холмса. Дело кончилось тем, что Холмс разбил свою любимую лупу и, по-видимому, два или три пузырька из коллекции Хьюго Блэквуда. Ничем другим я не могу объяснить внезапной вспышки ярости, овладевшей Холмсом.

– Идиоты! Болваны! Безмозглые кретины!!! – неистово орал он, размахивая руками и яростно пиная уцелевшие колышки, – Нате! Нате! Вот вам! Что, довольны?!!

Внезапно, сверхчеловеческим усилием Холмс взял себя в руки. Он медленно обвел взглядом толпу, сдержанно поклонился и направился ко мне. Народ расступился, послышались аплодисменты. К ногам Холмса упало несколько медяков. Кто-то крикнул: «Браво!»

Когда Холмс, наконец, пробился ко мне, он был уже почти спокоен. Я сделал вид, что не знаком с ним и, честно глядя ему в глаза, вложил в его руку пенс. Холмс машинально сунул монету в карман.

– Спасибо, Уотсон, – сказал он. – Пойдемте отсюда, нас здесь не поняли.

Мы прошли сквозь ревущую в восторге толпу, свернули в какую-то тихую улочку и некоторое время шли молча. Наконец, когда от нас отстали самые горячие поклонники, я заговорил:

– Ну что, Холмс, вы нашли то, что искали? Холмс оживился. На его бледном до того лице выступил легкий румянец.

– Конечно же, Уотсон! – с жаром начал он. – Я нашел довольно любопытные следы. Мне кажется, следствие идет по верному пути. Осталось уточнить только пару незначительных деталей, чтобы дополнить картину. Ах да! Совершенно забыл!

Холмс вытащил из кармана обрывок злополучного письма и еще раз внимательно просмотрел его. Затем он понюхал бумагу, откусил уголок и сосредоточенно прожевал.

– И все же, – сказал он, – меня чрезвычайно интересует вопрос: кто этот таинственный «М», отправивший письмо. Интересно… Уотсон, я, кажется, знаю, куда нам надо идти.

Я тоже знал, что нам давно уже пора идти домой, где нас ждет теплая постель, где можно будет, наконец, выспаться, где забудутся все ужасы сегодняшней ночи. Но Холмс думал иначе.

– Мы пойдем в лавку Огюста Фергюсона.

– Кто такой этот Огюст Фергюсон? – подозрительно осведомился я, чувствуя, что Холмс втягивает меня в очередную авантюру.

– Владелец лавки, – веско ответил Холмс, – той самой лавки, где автор письма купил чернила.

– Вы решили, что в Лондоне есть только один человек, торгующий чернилами?

– Уотсон, вы недооцениваете мой талант, – скромно сказал Холмс. – Любому мало-мальски сведущему человеку известно, что чернила в каждой Лавке обладают одним, неповторимым, присущим им и только им вкусом. А знать все лавки Лондона, их хозяев и вкус их чернил – моя прямая обязанность!

– Вы, наверно, написали не одну монографию по этому поводу, – Пробормотал я.

– Ну, разумеется, Уотсон! А как вы догадались?..

До лавки, как это ни странно, мы добрались без приключений. Это, без сомнения, была самая лучшая, самая восхитительная лавка в мире. Это была самая великолепная лавка из тех, что мы посещали вместе с Холмсом. Потому что на ее дверях висел огромный амбарный замок.

– Слава Богу! – вырвалось у меня.

Холмс еще некоторое время дергал замок, не в силах поверить в то, что лавка закрыта. Потом он повернул ко мне свое обескураженное лицо и пролепетал.

– Этого не может быть, Уотсон! Так не бывает!

– Бывает, – успокоил я его, – и даже гораздо чаще, чем вы думаете.

Но Холмса это не утешило. Повернувшись к двери, он несколько раз неуверенно пнул ее.