Этюд о крысином смехе (опубликованный вариант) - Давыдов Павел. Страница 3

У нашей Мэри был баран,

Собаки он верне-е-е… —

– затянул Дэниел, отбивая мелодию костылем по бутылкам. Когда-то я играл на клавикорде, – с заговорщеским видом сообщил он нам, – но это было… это было семнадцатого октября. Я полез в книгу и не нашел денег.

– Да, но кто же были остальные двое? – спросил Холмс, начиная терять терпение.

Дэниел сел на пол и уставился на шкаф.

– Мой брат порядочный человек, – снова забормотал он. – Грегори служит у Ллойда и получает кучу денег. А за братом явилась эта старая карга – леди Гудгейт – и опять целый день шепталась с моей женушкой. Эта благочестивая ханжа Гудгейт – самое гнусное существо в Лондоне. Послушать ее – она осчастливила своими подаяниями по меньшей мере тысячу человек. Тьфу! Лучше бы она удавилась и осчастливила бы всю Англию и ту часть Европы, где ее знают. А недавно из конюшни пропала оглобля. Зачем ей оглобля? Я так и сказал этой старой ведьме: «За чем тебе оглобля?» У нее хватило наглости отпираться! Оглоблю-то я, правда, потом нашел…

– А третий? Кто третий? – прервал я излияния мистера Блэквуда.

– Я! Я! Я буду третьим! – закричал он, шаря по карманам. – Мистер Холмс! Найдите мои деньги! Вечером заходил врач – тоже весьма подозрительная личность. Он живет неподалеку, на набережной Темзы. У меня тут рядом Темза…

И берег Англии пропал

Среди кипящих вод!.. —

– взревел Дэниел и с силой ударил руками по луже на полу, обрушив на нас целый каскад брызг. – Это буря! Буря! Спасайтесь! В трюме течь! – орал он.

– По-моему, нам пора, – поспешно сказал Холмс и, схватив меня за руку, вытащил из зала. Мы вскочили в кэб.

– Бейкер-стрит, 221-б, – крикнул Холмс. Лошади рванули, и наш кэб, зацепившись за порог, понесся прочь от замка.

– Мы тонем! Капитан уходит последним! Боже, храни Королеву! – неслось нам вслед.

– Ну и денек! – пробормотал Холмс и, откинувшись на спинку сиденья, закурил трубку.

Глава 4.

На следующий день я проснулся около полудня. В квартире было пусто, на столе лежала записка: «Буду к вечеру. Ш. X.»

Я скомкал записку и швырнул в окно. После вчерашних похождений настроение у меня было отнюдь не радужным – ведь это ж надо было вскочить в кэб и не заметить отсутствия кэбмена. Испуганные криками Холмса и Блэквуда кони понесли и таскали нас по всему Лондону, пока Холмс, наконец, со свойственной ему прозорливостью, не догадался выглянуть в окно. Мы поняли, что кэмбен остался в замке, и кому-то из нас придется править экипажем. В этот момент Холмсу пришла в голову очередная потрясающая мысль, и он сказал, что должен немного поразмышлять, причем поразмышлять в одиночестве. Мне пришлось лезть на запятки. Раза два я чуть было не упал с крыши и больно ушиб коленную чашечку. Править кэбом я не умел, и кони дружно ржали над попытками подчинить их моей воле. В конце концов, на Пикадилли-серкус нас остановил полисмен и поинтересовался, давно ли мы из сумасшедшего дома. Холмс ответил довольно резко. Полисмен обиделся и отвел нас в участок. По счастливой случайности, там оказался наш старый знакомый инспектор Лестрейд – он-то и проводил нас до дому. Там нам пришлось напоить его чаем и до утра развлекать разговорами. Точнее, развлекать его пришлось мне, гак как на Холмса снизошло вдохновение, и он принялся сочинять верлибры.

Как я уже упомянул, в доме никого не было – видимо, Лестрейд ушел вместе с Холмсом. Выпив холодный кофе, я, от нечего делать, стал перебирать лежащие на столе листки бумаги. Это были верлибры, вышедшие из-под пера Холмса, Вернее, то, что он называл верлибрами. Выпустив две монографии – «Древнегреческий верлибр» и «Верлибризация иглокожих и простейших» – Холмс возомнил себя величайшим поэтом и тонким ценителем поэзии. Не раз я замечал в его глазах мечтательную поволоку, когда он ходил взад-вперед по комнате, натыкаясь то на диван, то на шкаф с пузырьками, мыча при этом что-то очень страстное. А потом он начинал декламировать вслух сочинение перлы. Немногие могли выдержать это испытание…

Читать верлибры Холмса было почти так же мучительно. Осилив десятка два стихов, в верлибре под номером сто восемьдесят девять (Холмс нумеровал свои произведения) я наткнулся на строчку: «Уотсон, синий, как безопасная бритва» и понял, что поэзии на сегодня хватит.

Часа в четыре отдохнувший и повеселевший, я прогуливался по берегу Серпентина, в Гайд-парке, размышляя о том, как хорошо было бы поселиться где-нибудь на лоне природы, вести там безгрешную патриархальную жизнь и быть подальше от всех треволнений большого города, от надоедливых посетителей, от Холмса…

От этих мыслей меня отвлек подозрительный шум, уже несколько минут доносящийся из глубин парка. Я замер, пытаясь понять, в чем дело, как вдруг заметил, что по кустам и газонам прямо на меня несется толпа. Человек сто почтенных лондонцев, во фраках и смокингах, размахивая тростями, гнались за человеком в темном плаще. Тот, не оборачиваясь и не останавливаясь, швырял в толпу маленькие книжонки, что еще больше разжигало страсти. Это был Холмс.

– Спасайтесь, Холмс, за вами гонятся! – крикнул я и кинулся в боковую аллею, справедливо полагая, что осторожность не помешает, Холмс стремительным спрутом обошел меня и вдруг, взмахнув руками, провалился куда-то вниз. В следующее мгновение я тоже почувствовал, что лечу в пустоту. Перед моими глазами пронеслись стены канализационного колодца, и я упал на что-то мягкое.

– Вы не ушиблись, Уотсон? – заботливо спросил Холмс, пытаясь выбраться из-под меня.

– Нет-нет, нисколько! – ответил я.

Сверху донесся топот двух сотен ног. За какую-то секунду он достиг апогея и затих.

Холмс был доволен, как никогда.

– А здорово мы провели их! – гордо сказал он. – Теперь домой, Уотсон. Нам дьявольски повезло – мы вернемся самой короткой дорогой.

В руках моего друга появился потайной фонарь, и Холмс смело шагнул в канализационную трубу. Я последовал за ним.

Мне никогда прежде не доводилось осматривать лондонскую канализацию. В блеклом свете фонаря моим глазам предстал лабиринт труб, футов семи в диаметре, по дну которых медленно и величественно текли нечистоты. Потрескавшиеся местами бетонные стены покрывали неприятные желтые потеки. Холмс, вероятно, отлично знавший дорогу, уверенно шел вперед.

– Ну что же, Уотсон, – начал он, – по-моему, дело Блэквуда закончено. Так как вы думаете, кто же взял деньги?

Я напряг все свои умственные способности, вспомнил все прочитанные мною детективные рассказы, все преступления, которые мы расследовали вместе с Холмсом, и сказал: – Судя по описанию мистера Дэниела Блэквуда – его младший брат – самая безупречная личность из всех подозреваемых, а как показывает опыт нашей совместной работы, это-то и является наиболее подозрительным. Обычно преступником оказывается человек, которого менее всего склонны подозревать в совершении преступления. Следовательно, деньги взял Грегори Блэквуд.

– Отлично, Уотсон! – воскликнул Холмс. – Вы построили великолепно логическую цепь. Которая, к сожалению, не выдерживает никакой критики.

Несколько минут я переваривал эту новость, ежась от воды, капающей мне за шиворот. Хлюпанье и чавканье под ногами мешали сосредоточиться, уводили мысли в сторону. Еще с полчаса мы молча петляли в переплетении труб, и когда вода стала доходить нам до пояса, Холмс, который, как видно, с нетерпением ждал от меня восторженной похвалы, не выдержал и спросил:

– Послушайте, неужели вам не интересно, как я раскрыл это дело?

– А? Да, конечно, очень интересно, – спохватился я.

– Так вот, – торжественно начал Холмс, – дело оказалось на редкость простым. Как я выяснил, Грегори Блэквуд весьма порядочный человек. Его партнеры по бриджу, тоже весьма достойные люди, дали о нем самые лестные отзывы. Он живет по средствам, не пьет, по свидетельству Ллойда – аккуратен в работе, имеет приличный годовой доход и, как утверждают, даже крупные сбережения. Тогда зачем же, спрашивается, ему грабить своего родного брата? Теперь доктор. Этого господина зовут Мак-Кензи. О нем рассказывают потрясающие вещи: два месяца назад он нашел на дороге фунт стерлингов и, представьте себе, до сих пор ищет человека, который его потерял. Он не берет чаевых, бесплатно лечит…