По образу дракона (ЛП) - Брюссоло Серж. Страница 17

– Это человек! – воскликнул Нат, упав возле мешков. – Более того – это один из наших! Кому еще понадобится воровать водонепроницаемые доспехи?

Боа кивнула головой, соглашаясь. Было еще одно, что говорило в пользу предположения Ната: лошади не проявили беспокойства при появлении незнакомца. Только кто-то из своих мог приблизиться к ним, не вызвав у них страха, кто-то из своих, или, другими словами – рыцарь-искатель… Этот вывод озадачил Ната. Кодекс чести искателя, последним правилом которого было неизбежное ритуальное самоубийство, исключал подобную возможность. Казалось немыслимым, даже кощунственным – вообразить, что кто-то из участников прошлых миссий мог осмелиться остаться в живых. И тем не менее...

– Отступник! – пробормотал Нат вполголоса, заставив служанку вздрогнуть.

Да, это было единственное подходящее объяснение: отступник, который дерзнул пренебречь, презреть священные заповеди поиска… Негодяй, осквернитель, который – без всякого стыда – надругался над кодексом чести рыцарей-искателей. Однако Нат тут же осознал всю абсурдность своих заключений: идея, что здесь возможно выжить, шла вразрез с логикой! Как мог человек солнца пережить сезон (или сезоны!) дождей? Это было непостижимо. Когда пустыня уступает место влажному лесу… Когда орды драконов рыщут в густой траве прерий, песок, насыщенный водой, превращается в болото, в рисовую плантацию… И постоянный дождь… Нет, это немыслимо!

Поняв, что Боа смотрит на него, Нат отвернулся, чтобы скрыть свое волнение. Отступник! В разговорах с учениками Рацца никогда не упоминал о подобном явлении. Впрочем, мальчики никогда – пусть и на секунду – не допускали мысли, что рыцарь может уклониться от участи смертника.

– Мы его схватим! – прорычал Нат. – Завтра ты установишь ловушки возле лошадей. А мы – неподалеку – будем делать вид, что полностью вымотаны нашими подрывными работами.

Боа развязала один из мешков и извлекла из него двойной стальной капкан, приводимый в действие пружиной. Ловушка для ящеров – достаточно большая и для человеческой ноги. Нат довольно прищелкнул языком. Пока юная рабыня массировала ему бедро, он обдумывал, какой каре он подвергнет ренегата. Самым простым было – привязать его к пьедесталу и взорвать вместе с каким-нибудь хамелеоном, но это решение, хоть оно и позволяло сберечь драгоценный заряд, подразумевало одинаковую смерть и для человека солнца, и для представителя презренного народа. Каким бы предателем он ни являлся теперь, этот тип, по крайней мере когда-то, был рыцарем. А статус рыцаря предоставлял ему право на благородную смерть… Удастся ли убедить его перерезать себе горло или вскрыть вены на запястье? Нат сомневался.

Переполняемый противоречивыми чувствами, он снова улегся. События последних минут усилили его тоску. Нехватка времени не позволяла ему устроить показательный суд. Погода портилась, и становилось все более очевидным, что у него не будет случая продолжить свой поиск в еще одном городе. Счастье, если угасающее светило предоставит ему возможность использовать весь его запас динамита в этом возвышающемся впереди «некрополе».

*

На следующий день, когда солнце достигло зенита, путники пересекли городские ворота.

Открывшаяся им картина была в точности той, что когда-то нарисовал Рацца. Нат счел своим долгом обуздать изумление и остаться равнодушным к живописным проспектам, обрамленным бесчисленными каменными фигурами. Несмотря на наброски, изученные им во время подготовки, Нат в своем воображении предпочитал населять бульвары этих городов созданиями, замершими в повседневных жестах: женщина расчесывает волосы, ребенок подбирает игрушку, всадник вдевает ногу в стремя… Но вместо этого перед ним предстали аллеи, прямые, как струна, пустые тротуары, статуи, выстроившиеся, как на параде, в геометрически-строгие ряды. Словом, сплошная архитектура, и, на первый взгляд, ни одной живой души…

Боа двигалась осторожными шагами, ведя лошадь за поводья. На ее груди покачивался серебряный молоток на цепочке. Время от времени она бросала на Ната короткий взгляд, ожидая приказа. Наконец, юноша сглотнул и остановился перед круглым подножием с хороводом нимф, увенчанных плодами. Их темно-зеленые фигуры, несмотря на каменную неподвижность, дышали гибкостью и страстью. Нат протянул руку и ощутил холодную безжизненную поверхность минерала. Он сосчитал: двенадцать молодых девушек, двенадцать непохожих друг на друга лиц, каждое с особенным выражением, и все до невозможности естественные.

«Одна из них – живая женщина, – подумал Нат; его сердце бешено колотилось. – Одна из двенадцати. Да, но которая?»

Он взобрался на пьедестал, пригнул голову, чтобы пройти под преградой протянутых и переплетенных рук. Оказавшись в центре хоровода, окруженный статуями, Нат ощутил приступ дурноты. Эти лица… Все эти лица, такие… человеческие! Борясь с головокружением, он провел пальцами по изгибам их тел. Почувствовал зернышки острых сосков, нежные морщинки возле губ, сложенных в томные улыбки…

– Боа! – крикнул Нат, чтобы разрушить колдовские чары.

Рабыня вспрыгнула на пьедестал, откинула свои вихры, открывая уши, и коротким движением кисти опустила молоток на каменную поверхность. Раздался хрустальный звон – и тут же умер. Она ударила еще раз, наклонив голову к плечу, словно птица, что пытается определить источник шума. Одну за другой Боа внимательно обследовала каждую статую, порой возвращаясь назад и сравнивая звучание.

Нат не улавливал никакой разницы в тембре. Инстинкт подталкивал его выбрать в качестве жертвы самую красивую нимфу из группы, гибкую, как лиана, чье тело застыло в призывной позе. Но он сразу осознал наивность своего выбора. Ведь вполне вероятно, что эта красавица для того и помещена здесь – чтобы притягивать взгляд охотника и отводить его от истинной цели. Они изваяли этот воплощенный зов плоти, от которого невозможно оторвать глаз, рассчитывая на чувственность искателя и с единственной целью – запутать его!

Нат встряхнулся и принялся изучать другие лица. Гибернанта могло выдать несовершенство: бородавка, крошечная царапина… Если только… Если только скульптор в своем коварстве не воспользовался этими «указателями», чтобы направить врага по ложному следу. Людям дождя не впервые прибегать к подобным уловкам. Нат глубоко вдохнул, изгоняя мучительное ощущение тяжести в груди.

«Кризис! – подумал он. – Кризис нерешительности…»

Надо было выбирать. Он закрыл глаза, затем открыл их снова. Которую? Самую красивую? Самую невзрачную? Боа презрительно скривилась, заметив его метания. Ветер уносил звуки, приглушал их чистоту. Она никак не могла определиться.

Боа дотронулась рукой до нимфы, сложенной как богиня, и провела молотком справа налево: символ, означающий, что эта статуя вызывает меньше всего доверия.

Нат кивнул и спрыгнул на землю. Подошел к вьючной лошади, стал отстегивать ремни, удерживавшие кожаный ящик. Его взгляд, устремленный вверх, обшаривал небо, а в памяти звенело и билось лишь одно слово, похожее на насмешку: «Гулинь! Гулинь!». В воздухе не было видно ни одной птицы.

Нат торопливо отщелкнул замки и откинул крышку ящика. Костяной лопаткой, спрятанной в углублении звукоизолирующего слоя, он отделил кусок розоватого вещества и размял его в ладони.

Подоспевшая Боа закрыла «глухой ящик», пока Нат прилаживал шарик взрывчатой массы между грудей нимфы. На темно-зеленом камне этот розоватый наплыв выглядел чем-то неуместным. Нат отступил и сдвинул пластинку из черного дерева, закрывавшую футляр со свистком. Боа крепко ухватила лошадей за поводья.

Нат поднес к губам кончик костяной трубки и тут же ощутил во рту едкий вкус. «Привкус мертвеца!» – любил, бывало, повторять Тоб.

Нат надул щеки и выдохнул. Не поддающийся описанию звук растаял между его пальцами: нечто, похожее на механическое мяуканье, на крик, недоступный голосовым связкам, жалоба, едва слышная, и в то же время невыносимо реальная.