По образу дракона (ЛП) - Брюссоло Серж. Страница 7

Нат кинулся к прорубленной в скале лестнице, почти на четвереньках вскарабкался по ступеням и нырнул под защиту каменного свода в тот самый миг, когда небо рассекла первая молния. Тут же на его плечо, пестрое от кровоподтеков, опустилась чья-то рука в резиновой перчатке, другая рука забрала у него мешок, в котором с хрустальным звоном брякнули камни.

Ната доставили на совет старейшин, где почтенные матроны, отвечающие за воспитание детей, при помощи оплеух вынудили его сказать правду. Юный возраст преступника не позволял подвергнуть его телесному наказанию. К тому же было установлено, что весь его проступок состоял в том, что он подчинился приказу отца (в чем никакой закон не мог его упрекнуть). Зато Оти, его мать, признали виновной в сговоре с Родосом и приговорили к трехмесячному пребыванию в яме наслаждений, где она обязана будет отдаваться каждому, не требуя за это платы. Зеркальные камни конфисковали и, как и следовало ожидать, поделили между членами совета старейшин.

Так Нат остался один – со своей сестренкой Джубой, а также со своим позором: знать, что на протяжении трех бесконечных месяцев Оти, их мать, будет гнить в яме наслаждений – воронке, базальтовые переходы вдоль которой уводили в зал, расположенный глубоко внизу. Туда имели доступ только взрослые мужчины по праздникам, а свет там поддерживался при помощи сильной лупы и мощных отражателей. Нат отлично понимал, что означало это наказание. Оти была красивой, и теперь она будет вынуждена спать со всеми врагами Родоса, которые найдут в этом удобный способ взять над ним неожиданный реванш. А в довершение беды, врагов у него было много…

В день исполнения приговора два стража вытащили Оти из постели; ей обрили голову посреди пещеры, в которой глашатай обычно зачитывал указы старейшин. Ее белокурые волосы были брошены в огонь, а затем одна из матрон выколола ей на лбу ярко-красный символ. Отныне Оти ни от кого не могла бы скрыть свой позорный знак; она будет носить его на протяжении девяноста дней. Толстуха орудовала своим инструментом, не заботясь об осторожности, вновь и вновь пронзая нежную кожу полой иглой и вдувая сквозь нее нестираемый порошок.

Оти кусала губы, чтобы не закричать. Даже бритая голова не обезобразила ее, а подергивание ее лица еще больше подчеркивало его нежные черты и изысканный изгиб носа.

Наконец, ее заставили подняться и подтолкнули к яме, откуда уже торчала деревянная лестница. Женщины посмеивались и бросали ей вслед оскорбления, но мужчины – они часто задышали.

«… Женщина Родоса! – слышалось в этом. – Родоса-хвастуна! Родоса – искателя приключений, который плевал на законы, Родоса-Стальные кулаки! Ну-ну! Родос! Посмотри же теперь на твою суку, если у тебя еще есть глаза! Скоро все солдаты из гротов погреются в ее постели!»

Нат убежал в свою пещеру. По счастью, Джуба, его сестра, еще спала. Нат забился в каменную нишу, спрятал голову под облезлые шкуры, служившие покрывалами, и долго лежал так. Проснувшись, Джуба ни о чем его не спросила, и Нат подумал, не наблюдала ли она за разыгравшейся сценой, притворившись спящей. Впоследствии они, словно подчиняясь некоему обязательству, никогда не говорили об этом.

Впрочем, их вскоре взяли под свое начало матроны, надзирающие за общественными работами. Затерянные среди сотен других детей, они должны были связывать в охапки сухие ветки, извлеченные за лето из-под затвердевшей поверхности песка. Выжженные солнцем белесые побеги, неровные и узловатые, словно рахитичные кости.

В течение пяти месяцев женщины племени голыми руками вспахивали дюны в поисках этих остатков леса, этих сучьев, выдубленных пылающим огнем небес, когда сезон жары взял верх над сезоном растений. Теперь предстояло собирать хворост в вязанки, чтобы легче было его нести.

Дети работали посреди просторного подземного зала, очень слабо освещенного из-за опасности пожара. Действовать приходилось ощупью, растопырив пальцы и прищурив глаза, выискивая в полумраке ветки хвороста.

На исходе третьей недели этого рабского труда Нат и Джуба перестали считать занозы, впившиеся под кожу, раны и порезы, нанесенные грубыми сучьями. Недостаток света не позволял их телам полностью восстанавливать питательные резервы, а вечерняя трапеза чаще всего состояла из горькой каши, которую хотелось выплюнуть уже после третьей ложки.

Нат долго не мог взять в толк, что их, его и сестру, нарочно поместили в самом темном уголке пещеры, куда свет подпитывающих факелов доходил лишь в виде желтоватых отблесков. Он обратился к матроне, присматривающей за работами, но добился лишь удара тростью, отчего на его правой щеке две следующих недели красовалась фиолетовая отметина. От природы хрупкого сложения, Джуба вскоре начала слабеть. Она стала один за другим терять ногти, потом начали выпадать зубы. Нат хорошо знал эти симптомы. Они говорили о болезни тьмы, вызванной недостатком света. С горечью в сердце он думал тогда о кристаллах, добытых его отцом, о тех камнях, которые старейшины, потирая руки, поделили между собой, и которые сейчас изливают всю мощь своих лучей в пещерах патриархов клана, так щедро насыщая этих стариков светом, что некоторые из них становятся просто тучными.

Когда работы по укладке хвороста подошли к концу, Джуба уже не могла держаться на ногах. Нат попытался найти ей место в кружке бедных детей, сбившихся вокруг общего огня. Но каждый раз мальчишки прогоняли их, кидая в них камнями и распевая гнусную песенку, которая начиналась словами:

Стал губкой твой папаша,

Он как медуза мягкий,

В яме твоя мамаша,

И с ней забавляется всякий…

Нату и Джубе пришлось научиться жить особняком, воровать тлеющие головни и лучины, пока спит стража.

Наконец, Оти выпустили из ямы наслаждений. Ее волосы немного отрасли и покрыли голову жестким лишайником, сквозь который едва могла пробиться рука. Она выглядела как сомнамбула, и Нат вскоре догадался, что их мать утратила всякую связь с действительностью. С этого дня женщины из пещер не называли ее иначе как «помешанная».

Между тем сезон дождей достиг своего апогея. Тучи цвета сажи заполонили небо и взрезали пустыню своими трескучими ливнями. Часовым в каучуковых доспехах пришлось оставить гроты, выходящие на равнину, и отступить вглубь пещер, спасаясь от вихрей и брызг. Однажды вечером Нат, проходя через пещеру собраний, невольно стал свидетелем возвращения с дежурства двух часовых. Они были встревожены.

– Вот и все, – проворчал один из них, высокий, снимая шлем, усеянный каплями дождя. – Теперь точно все. Солнце убралось в свою берлогу, в точности как мы. Этим утром Люцини видел зеленые островки на равнине. Трава. Она начала расти…

Обступившие его кумушки в ужасе подались назад, и под гранитными сводами нависла гнетущая тишина.

– Когда зелень наступает, остается только молиться богам, – сказала одна из старух, сложив руки в заклинательном жесте. – Потому что за травой приходит лес. А вслед за лесом – драконы…

Воспользовавшись тем, что часовые свернули свою вахту, Нат взял за обыкновение подниматься на заре и относить Джубу на самый верх, поближе к выходу из пещер – насколько позволяли хлесткие порывы ветра, задувающие снаружи. Здесь девочка могла хоть немного подкрепиться бледными рассветными лучами.

Оти – мутные глаза, безвольный рот – шла за ними. Она садилась поодаль; когда дождевые капли, разбиваясь о камень, долетали до нее, вызывая на ее коже розоватые волдыри, Оти лишь испускала глуповатый смешок.

Нат же не мог отвести взгляда от пустыни, вернее от того, чем она становилась, потому что с каждым днем белесые дюны все больше скрывались под зеленым ковром молодой поросли. Побеги устремлялись вверх, распускалась листва – плотная, густая, дрожащая на ветру, словно лоскуты кожи.

Начиналось царство великого растительного ужаса.

Однажды утром мальчик проснулся и обнаружил, что он один в своем каменном гроте. Вокруг только остывшие меховые покрывала. Нат бросился к выходу из пещер, но какой-то мужчина из племени преградил ему путь. Вид у него был раздосадованный.