Неведомый груз Сборник рассказов из журнала "Вокруг света" - Морозов Александр Иванович. Страница 34
Влияние чужого большого авторитета? А может быть, в результате долгого голодания он просто потерял правильное представление о действительности, временно лишился способности рассуждать логически? Теперь, после хорошей еды, когда силы вернулись к нему и сознание прояснилось, он отчетливо видит весь ужас содеянного.
В каюте Кириллова Сидоров застал Плаксина.
— Первой моей мыслью, когда я проснулся сегодня, чувствуя себя сильным и здоровым, было схватить пистолет и казнить себя за тяжкое преступление, совершенное мною из-за собственной самонадеянности, — начал Кириллов. — Я виноват не только перед командой «Отважного» и перед памятью моего друга, но перед человечеством. Я погубил вверенную мне тайну. Никто даже не узнает о судьбе одного из самых замечательных открытий. Адмирал Волков, наверно, отслужил панихиду по капитану Петрову и все забыл…
Он замолчал, низко опустив голову, а потом, набравшись сил, продолжал:
— Мы брали пищу из многих банок и чувствуем себя отлично. Значит, только в некоторых банках содержались ядовитые вещества. В тех, при заполнении которых совершена неведомая ошибка… Что делать нам, друзья? Сообщить команде о моем тягчайшем проступке, чтобы понести заслуженное наказание?
— Ни в коем случае! — воскликнул Плаксин. — Подумайте, как подействует на людей мысль о том, что они столько дней страдали от голода, а трюм был набит отличной пищей. Зачем к их терзаниям прибавлять новые? Мы обязаны молчать!
— Господа! — лицо Сидорова немного просветлело. — Мы теперь можем поголодать. Я предлагаю отдать наши пайки капитану. Надо попытаться поднять его. На бриге стало гораздо унылей с тех пор, как Петров слег.
— В моей каюте остался бульон. Я разварю в нем на спиртовке солонину. Капитану хватит на несколько дней, — добавил Кириллов.
Вернувшись к себе, Сидоров открыл «Историю кораблекрушений». Писать «Гибель „Отважного“» заново? Для чего? Нарушить государственную тайну и сказать все, как было, он не мог.
Схватив толстую тяжелую рукопись, лейтенант хотел швырнуть ее в иллюминатор. Он представил себе, как она, распушив листы, медленно опускается на дно недалеко от того места, где громоздятся выброшенные из трюма банки.
Нет, пусть книга живет. Пусть расскажет она о злосчастной судьбе мужественной команды «Отважного». А история Сидорова, Кириллова и Плаксина так и должна остаться тайной.
Ветер
Капитан глянул на календарь, и его словно обдало горячей волной. Сколько же времени он провалялся! Что, ежели на бриге раздобыли откуда-то пищу? А быть может, бриг вырвался из полосы штиля и сейчас находится уже у берегов населенных стран?
Петров с надеждой склонился над столиком, где по-прежнему лежала карта с курсом «Отважного». Нет, все то же. А может быть, забыли нанести изменения на карту капитана? Считали его уже дохлой собакой, не нужной никому?
Петров так долго смотрел на пестро раскрашенный лист плотной бумаги, что море на карте стало оживать, шевелиться, на нем появились волны… Капитан закрыл глаза, оперся о край стола. Потом выпрямился и вышел на палубу.
Было еще совсем рано. Вдали над океаном стлалась тоненькая пелена голубоватого тумана. Металлические части брига, покрытые крошечными капельками росы, выглядели матовыми. Выступившая из пазов смола, растопившаяся к вечеру и еще не затоптанная ничьими ногами, тянулась через палубу ровными черными линиями, как на ученической тетради. Пусто. Мертво. Все как было.
Вот таким будет «Отважный», когда никого не останется в живых. Пустым. Чистым. И очень тихим. Еще более тихим, чем сейчас. Ведь на нем столько живых людей! Они дышат, шевелятся, что-то бормочут во сне… И, быть может, проклинают его, капитана Петрова, за то, что он завел бриг в это чертово место, погубил и команду, и прекрасный корабль. Бури… Да что бури? На то он и капитан, чтобы уметь бороться с бурями. А он не сумел!
Петров мрачно смотрел вдаль. Перед самыми его глазами уходила вверх медная полоска, укреплявшая край двери. Поверхность металла, обращенная к западу, была блестящей и сухой, хотя на противоположной стороне ещё сохранялись капельки росы. А полагалось бы наоборот. Почему же так происходит? Ветер! Ветер, еще неуловимый ни приборами, ни телом, сушит росу!..
Капитан повернулся лицом к западу, стараясь уловить признаки изменения погоды.
Ветер! Увидев на шкафуте высокую плечистую фигуру, не то качавшуюся от слабости, не то сохранявшую и сейчас морскую походку вразвалку, Петров крикнул:
— Свистать всех наверх!
Ему казалось, что его голос разносится по всему бригу, долетает до офицеров, оглушает матросов в кубрике, гулко отдается в трюмных помещениях. А на самом деле человек на шкафуте уловил неразборчивый шепот и поспешил к капитану, насколько позволяли спешить непослушные ноги: наверное, капитану совсем плохо, и он зовет на помощь…
Подчиняясь команде, через несколько минут на палубу вышли все, кто еще мог передвигаться.
То, что происходило сейчас на бриге, напоминало сцену из морской легенды о корабле с командой мертвецов. Молча полз на четвереньках боцман Латышев, все пытался и никак не мог встать на ноги. Ему бы только выпрямиться, засвистеть в свою дудку. Виданное ли дело, чтобы боцман брига свистел на четвереньках?
Кто-то оставшийся в кубрике карабкался по трапу на палубу, обрывался, снова карабкался, то умоляя помочь, то проклиная всех и все на свете.
Взялся за непривычную работу и Кириллов. Ломая хрупкие от болезни ногти, он впивался пальцами в тяжелые канаты, повисал вместе с матросами над палубой, чтобы там, где не хватало сил, подействовать хотя бы весом собственного тела. С завистью и изумлением смотрел он, как высоко среди снастей работают Плаксин и Сидоров. И казалось ему сейчас, что, быть может, напрасно было все, что он делал в прошлом, чем увлекался. Вот так прожить бы жизнь, простую жизнь моряка…
Нелегко досталось приведение брига в готовность к плаванию. На другой день тела двух моряков, зашитые в парусину, скользнули в океан. Не раз потом в угрюмом молчании собирались матросы, чтобы проводить товарищей в последний путь.
Сидоров, Плаксин и Кириллов всегда были рядом, словно поклялись никогда больше не расставаться. Странная дружба соединила трех таких различных людей. Если один из них брался за какое-нибудь дело, остальные тотчас приходили ему на помощь. Когда Плаксин задумал ловить медуз, которых он по неведомым соображениям зачислил в съедобные, друзья чуть не утонули в поисках этих причудливых существ, за которыми они отправились на маленькой парусной шлюпке.
Казалось, они все трое стараются уйти от воспоминаний о ночах, проведенных в трюме «Отважного», о мучительном пробуждении на другой день после пиршества. Только один раз Кириллов заговорил о недавнем прошлом.
— Если нам все-таки суждено спастись, вернувшись, я пойду прямо к Волкову. И пусть меня потом повесят на мачте вниз головой, как вешали нарушителей карантинных правил, но я расскажу все, что произошло на «Отважном» с «вечной пищей». И я столько передумал, вспоминая шаг за шагом наши опыты в лаборатории Иванова, что, кажется, начинаю понимать, почему в одних банках пища сохраняется, а в других превращается в яд.
— Ну? — одновременно воскликнули Сидоров и Плаксин, сидевшие на свернутом в огромную бухту толстом канате.
— Воздух! Вот что разрушает пищу. Воздух, если он остается в банках во время их кипячения в котле или проникает через плохую пробку; он портит мясо, овощи, фрукты. Это сейчас лишь догадка. Но я не успокоюсь, пока не проверю ее…