Счастливого пути Сборник рассказов из журнала «Техника — молодежи» - Морозов Александр Иванович. Страница 25
— Между прочим, мы сейчас летим над местностью, где живет мой брат, известный писатель…
Рихтер наморщил лоб.
— Что-то я не могу вспомнить известного писателя с вашей фамилией.
— О, Артур счел нашу фамилию слишком некрасивой. Он давно уже Стриклинг.
— Стриклинг? Романист, который недавно написал статью о том, что США не только никогда не применяли бактериологического оружия, но и вообще рассматривают возможность бактериологической войны только с чисто теоретической, научной точки зрения?
— Да. Тот самый.
— Наверно, за такие статьи здорово платят! Помню, — Рихтер мечтательно вздохнул, — мы очень смеялись, читая статью. Браун был по обыкновению пьян и все повторял: «Рихтер, тебя и меня, оказывается, нет на свете. Мы, значит, только привидения».
— У Артура замечательная жена. Замечательная… Он не стоит ее мизинца, — задумчиво сказал Флипс, не слушая Рихтера.
— Вы, кажется, серьезно думаете, что наш груз упал около дома вашего брата?
— Ерунда, мистер Флипс!
Вы отлично знаете, что даже для заражения небольшого района нужны эскадрильи.
А тут один несчастный самолет…
— …с грузом, которого хватило бы на целую эскадрилью! — закончил Флипс.
В этот момент из кабины боком вывалился Лоу:
— Ныряем! Всё…
Впрочем, это было понятно и без него. Самолет, все ниже и ниже кренясь носом, вдруг начал быстро поворачиваться вокруг своей продольной оси.
И последнее, что слышали в жизни, все находившиеся в машине, был бешеный вопль Бриджуэя…
Дом у дороги
— У Дженни болит голова, и высокая температура держится уже несколько дней, — сказала Мэри Стриклинг, входя в кабинет мужа. — Я хочу заглянуть в медицинский справочник. Он на твоей книжной полке.
Стриклинг перестал стучать на пишущей машинке и отдыхал, смотря, как тонкие пальцы жены привычно перелистывают пухлую, довольно истрепанную книгу.
— О, Мэри! Я частенько думаю, что в твоем лице Америка потеряла выдающегося терапевта. Почему ты не сделаешься врачом? Ты так любишь возиться с больными. А болезнь Дженни, по-моему, называется просто лень.
— Не шути! Дженни очень плохо. Вчера вечером я оставила ее совсем больной. Сейчас пойду посмотрю, как она провела ночь.
Мэри заложила обрывком бумаги найденную страницу и со справочником подмышкой вышла из комнаты. Стриклинг снова взялся за машинку. Сегодня он проснулся в шесть часов, и все утро ему работалось прекрасно. Роман об американских солдатах в Корее, на который у него был весьма выгодный договор с издательством «Приключение», быстро приближался к концу…
Пронзительный крик жены прозвучал, как неожиданный вопль сирены на корабле, в трюме которого вдруг вспыхнул пожар. Стриклинг буквально скатился по ступенькам лестницы в первый этаж. В распахнутую дверь он увидел Мэри, охватившую обеими руками голову и продолжавшую кричать. А на подушке кровати белело каменно-неподвижное лицо Дженни…
Стриклинг обнял жену за плечи и торопливо вывел ее на крыльцо.
— Приди в себя, Мэри… Ради бога, перестань так кричать! Тебе нельзя волноваться. Я съезжу за доктором Мирчелом. Может быть, еще что-нибудь можно сделать… Скорее дай ключ от гаража… Через двадцать минут мы будем здесь…
Осмотрев Дженни, доктор Мирчел, покачал головой.
— Мертвые открывают тайну своей болезни только ножу и микроскопу, мистер Стриклинг. Я напишу в свидетельстве — разрыв сердца. Чем иначе можно объяснить внезапную смерть молодой женщины, которую еще несколько дней назад видели веселой, полной сил?..
Вечером того же дня Стриклинг снова стучал на пишущей машинке. После его первой статьи о бактериологической войне ему немедленно заказали вторую на ту же тему.
«…Какая гуманная страна рискнет совершить чудовищное преступление — обрушить на людей те самые бактерии, с которыми столько времени борются лучшие умы человечества!» — писал Стриклинг. И вдруг он вспомнил своего брата Ричарда Флипса. Где сейчас Ричард? Делает в лаборатории — бомбы, рассеивающие заразу в воздухе, разлетающиеся при ударе о землю раскрывающиеся подобно бонбоньеркам? Летит куда-нибудь на самолете? Здорово платят, наверное, за такие дела!..
Стриклинг мечтательно смотрел на бледноголубые анемоны, собранные еще Дженни. Они стояли тогда на столике у ее кровати в фарфоровом высоком сосуде, с тонкой винтовой нарезкой на верхнем крае. Где нашла его Дженни? Стриклинг перенес букет вместе с сосудом к себе. Теперь бедной Дженни уже ничего не нужно…
На краю фарфорового цилиндра появились два маленьких черных насекомых.
Вздохнув, романист снова застучал по клавишам. А в это время из фарфорового цилиндра показались усики двух маленьких черных насекомых, тех, которые, как установил в свое время Рихтер, чуют человека на максимальном расстоянии. Согретые домашним теплом, они становились все бодрее и бодрее, оправляясь после долгого путешествия из Кэмп-Детрик…
МОРСКОЙ КОНЬ
На рассвете инженеру Иванову послышалось, что кто-то его позвал. Он вскочил с кровати и прислушался. Тишина. Только со второго этажа доносился шорох скользивших контактов автоматических электрических приборов. Иванов уже хотел лечь, но в этот миг звук повторился. Он походил на очень далекий, неясный призыв о помощи.
Торопливо одевшись, инженер выбежал из комнаты. Всходившее солнце окрасило золотом небо, море, скалу, на которой стояла лаборатория, и возвышавшуюся над обрывом круглую стальную башню. Звуки, разбудившие Иванова, шли оттуда.
Ага! Наконец-то заговорила!
Улыбаясь, Иванов быстро шагал по тропинке, протоптанной среди чахлых кустиков шалфея, мохнатые листья которых были унизаны сверкающими бусинками росы. Дойдя до обрыва, инженер остановился, прислушиваясь к странным, неразборчивым звукам — как будто в башне заключен глухонемой, всеми силами старающийся сообщить что-то очень важное, спешное.
Лаборатория на скале представляла собой один разросшийся прибор — механическое «ухо», день и ночь прислушивающееся к тому, что творится на море. Задачей установки было улавливать природный сигнал о приближении шторма и делать его слышным, громким.
Иванов прислонился плечом к автоматической сирене, от которой под землей был проведен в лабораторию кабель. Бормотанье механизма постепенно слилось в унылый, тревожащий сердце звук. Но для молодого инженера этот звук казался лучшей музыкой. В мечтах Иванов видел на берегах всех морей такие автоматы, предупреждающие рыбаков, что морю сейчас нельзя доверять.
«Идет шторм, — думал Иванов. — И, судя по звуку сигнала, очень сильный. Морскому коню придется сегодня здорово поплясать по волнам…».
Одинокую скалу, вздымающуюся над водой далеко от суши, когда- то давно назвали Морским конем за сходство с тем сказочным конем, который в бурю, весь в пене и травах, поднимается с глубокого дна, мчится по волнам и подхватывает тонущих моряков — отважных, настоящих моряков, и в последнюю минуту не проклинающих погубившее их море.
Акустическую лабораторию для исследования штормовых сигналов, посылаемых самим морем, построили на Морском коне потому, что сюда не доносились «шумы земли» — промышленные и транспортные, гул лесов и рек.
В хорошую погоду тут царствовала полная тишина, и даже чайки не нарушали ее своими резкими криками.
Сейчас вокруг Морского коня простиралась неподвижная водная гладь, и не верилось, что скоро она резко изменится. Но Иванов знал, что где-то далеко уже образовались волны и ветер, обдувая их, вызывает появление неслышных для человеческого слуха колебаний.